Примерно на пятый день Франц стал позволять себе короткие периоды
неконцентрации. Во-первых, он добился некоторого автоматизма в выкапывании
грибов (так что во время "отключений" производительность труда уменьшалась
не так уж и сильно); а во-вторых, стал работать быстрее и в конце дня мог
наверстать то, что терял в его начале.
Потом было воскресенье -- выходной, а с понедельника их перевели в
один из химических цехов -- "на химию".
Если б Франц попал туда сразу после смерти, то непременно бы решил,
что находится в аду. Это был огромный -- примерно триста метров на пятьсот
-- подземный зал, забитый всевозможным оборудованием: открытыми
резервуарами с бурлившими без видимых причин разноцветными жидкостями,
ректификационными колоннами до потолка, автоклавами с гроздьями щелкавших
датчиков, обшарпанными закопчеными станками и прочими машинами в том же
роде -- огромными, грязными, ядовитыми и уродливыми. Каждое рабочее место
освещалось отдельной лампой, и, поскольку одного работавшего от другого в
среднем отделяло метров тридцать, то в цеху царила почти полная темнота.
Недостаток света, однако, с лихвой компенсировался избытком шума:
бульканьем жидкости, свистом вырывавшегося из клапанов пара, лязгом
механизмов с движущимися частями, мощным гудением электромоторов. Сырьем
служили какие-то порошки всех цветов радуги -- когда их подавали по
конвейерам, то в воздух поднимались столбы едкой пыли и, вместе с клубами
ядовитого пара, образовывали смесь, по плотности сравнимую с атмосферой
Юпитера. Дышать незащищенными легкими в химических цехах было невозможно, и
заключенным, слава Богу, давали респираторы. Однако фильтры к ним меняли
лишь раз в неделю, в понедельник, так что к пятнице респираторы воздуха
практически не очищали. Да еще температура в цеху никогда не опускалась
ниже тридцати пяти градусов, троекратно усиливая действие загрязненного
воздуха на изможденных заключенных (работа на химии, очевидно, и являлась
основной причиной душиловки).
Как бывшему ученому, Францу досталась "техническая" работа --
оператора ректификационной колонны. В воскресенье после теоретических
занятий их Наставник (вечно пьяный дегенерат, прозванный за глаза
Мордастым) выдал ему инструкцию по эксплуатации, а уже на следующий день
Франц должен был начать работу. Нужно ли говорить, что с самого утра он
стал отставать от графика, ибо в реальности проклятая колонна выглядела
совсем не так, как на схемах в инструкции. (Хуже всего дело обстояло с
кнопками, рычагами и шкалами датчиков, не имевших пояснительных надписей и
располагавшихся в самых неожиданных местах.) Франц вложил в работу все
силы: носясь по винтовым лестницам с размокшей инструкцией в руке, он
проверял показания приборов; справляясь со схемами, нажимал всевозможные
кнопки, поворачивал верньеры, дергал рычаги ... Пот заливал ему глаза, и он
поминутно снимал и протирал защитные очки, не обращая внимания на
клубившиеся вокруг тучи едкого пара. На перилах и ступенях лестниц
испарения конденсировались липкой ядовитой слизью -- на которой Франц
однажды поскользнулся и сверзился вниз (слава Богу, это произошло в самом
низу колонны, так что он лишь несильно ушиб локоть). В результате, с первым
сливом компонент он опоздал лишь на двадцать минут, десять из которых ему
удалось наверстать во время заправки колонны новой смесью, а другие десять
-- во время следующей заправки. Последний за рабочий день слив компонент он
закончил строго по графику.
Однако из трех операторов колонн график выдержал лишь один Франц.
Заключенные, подвозившие сырье, простаивали, и бригада в целом норму не
выполнила. Их на день перевели на половинный паек, а урки устроили
безобразную "разборку" с двумя невыполненцами, повторившуюся с одним из
двоих еще и на следующий день. Только в среду бригада выполнила норму и,
соответственно, в четверг получила полный паек.
Именно в эту среду Франц в первый раз не отдал свою порцию вонючей
утренней каши Оборвышу и съел ее сам.
-- И на этот вопрос нам ответит ... та-ак, кто у нас давно не отвечал
... заключенный 14/21/17/2.
-- Мы должны думать о своих ошибках, господин Педагог.
-- Каких именно ошибках, заключенный?
-- Э-э ... м-м-м ... не знаю, господин Педагог.
-- Идиот! Сколько раз говорить: "Благодарный заключенный должен думать
о своих прошлых ошибках, ибо тогда он не повторит их в будущем". Повторяй
три раза ... ну-у?!
-- Повторяю, господин Педагог. Благодарный заключенный должен думать о
своих прошлых ошибках, ибо тогда он ... э-э ... не повторит их в будущем.
Благородный заключенный должен думать о своих нужных ошибках, ибо тогда ...
-- Кретин! Три дня карцера!
На химии их бригада проработала до конца недели, а потом их перевели в
один из механических цехов, к конвейеру -- и это оказалось хуже всего. По
конвейеру ползли остовы каких-то механизмов неизвестного назначения -- в
обязанности Франца входило прикреплять к ним электромоторы. Работа включала
в себя четыре операции:
1) сначала он доставал мотор из ящика и устанавливал в нужную позицию
на станине механизма;
2) потом, выровняв соответствующие отверстия в корпусе мотора и
станине, продевал болты и наживлял гайки;
3) закручивал гайки при помощи гаечного ключа;
4) и, наконец, нажимал специальную кнопку, уведомляя диспетчера о
своей готовности к следующему прогону.
Работая на химии, Франц не испытывал никаких трудностей с
концентрацией внимания. Ему приходилось непрерывно сортировать поступавшую
информацию и на ее основе принимать решения -- посторонние мысли просто не
приходили в голову. У конвейера же думать не нужно было в принципе, и Франц
постоянно сбивался с темпа, ловя себя на мыслях о Тане, о своей бывшей
работе, о сыне, о взаимоотношениях между мужиками, урками и охраной ...
словом, о чем угодно, но только не о закручивании гаек. Один раз из-за него
конвейер даже задержался, и помощник бригадира -- заросший бородой до глаз
мужик по кличке "Огузок" -- сделал ему вьедливое замечание (бригадир и
остальные урки на работу в механические и химические цеха не выходили).
После обеденного перерыва Франц концентрировался на работе изо всех сил --
что принесло свои плоды, и Огузок отстал. Как и в случае "поля", к пятнице
у Франца выработался автоматизм, позволявший выполнять примитивные
конвейерные операции быстро и не думая. Однако со следующей недели их
перевели в один из пищевых цехов, и ненавистная тюремная действительность
вновь завладела его мыслями.
За последующие два с половиной месяца их бригада работала в четырех
различных механических цехах, в одном швейном, в двух химических, в двух
пищевых, плюс их дважды гоняли на "поле". И нигде более недели они не
задерживались. Никаких причин, кроме подавления мышления заключенных, в
этой чехарде Франц усмотреть не мог. В конце концов, твердили же им на
теоретических, что, "если ты не можешь думать об исправлении своих ошибок
-- не думай ни о чем".
-- 17-ый сектор Второго Яруса подразделяется на 64 потока,
соответствующие 64-ем этажам в его вертикальной структуре. Этажи нумеруются
от поверхности почвы вглубь, так что 64-ый этаж является наиболее глубоко
расположенным. Плюс 12 производственных этажей. Записали?... Что тебе,
19/21/17/2?
-- Меня господин Наставник как-то раз с собой на склад брали, так мы
тогда аж на 78-ой этаж опускались.
-- Не могло такого быть, 19-ый, не могло быть никогда -- потому что в
учебнике совсем другое написано. А ежели не перестанешь ты дурацкие вопросы
задавать во время занятий, то сидеть тебе в карцере двое суток, -- вот ведь
какая грустная у нас с тобой история получается ... Усвоил?
-- ...
-- НЕ СЛЫШУ!
-- Усвоил ...
-- Ну и лады ... А теперь займемся повторением: кто мне ответит,
сколькими коридорами прорезан 29-ый Сектор с севера на юг?
Впечатление, что работа придумана им в наказание, подтверждалось тем,
что конечный продукт ее был всегда неясен. В химических цехах, например,
никто никогда не знал, что является сырьем и что получается в результате. В
инструкциях по эксплуатации никогда не приводилось химических формул или
названий веществ -- все именовалось "сырьевыми компонентами" и
"результирующими компонентами" с прибавлениями порядкового номера. В
механических цехах Францу ни разу не довелось увидать результата их
деятельности в законченном виде: как правило, лента конвейера уходила
сквозь проем в стене в соседний цех, а иногда полусобранные механизмы
перегружались с конвейера на автокары и увозились в неизвестном направлении
охраной. Более того, однажды Францу довелось разбирать какие-то машины на
составные части (что идеально объясняло бы происходившее), однако по словам
заключенных со стажем такие случаи происходили чрезвычайно редко.
На полевых работах он ни разу не видал нормальных овощей и фруктов --
огурцов, помидоров или, скажем, яблок. Даже более экзотические, но все же
мыслимые, культуры -- такие, как хурма или папайя, -- бывали в редкость.
Чаще всего заключенные работали на плантациях зеленых грибов, о которых до
прибытия на Второй Ярус никто и слыхом не слыхивал. Более того, грибы эти
были ядовиты (уже при Франце недоверчивый заключенный по прозвищу
"Припадочный", попробовав их, долго мучился животом). Другим типичным
представителелем местного сельского хозяйства являлся мадагаскарский
дурьян, вонявший хуже утренней каши и, потому, практически несъедобный. Ни
коров, ни овец, ни свиней здесь не держали, зато в изобилии имелся
африканский бородавочник; единственной же домашней птицей являлась
несчастная полярная куропатка, выражавшая свое несогласие с местным жарким
климатом немилосердным мором.
На теоретических занятиях им объясняли, что "исправляющая благодарного
заключенного работа имеет своим побочным результатом снабжение Первого,
Второго и Третьего Ярусов ценными продуктами питания и промышленными
товарами". Если это и было правдой, то только в отношении Третьего Яруса,
ибо ни один из заключенных ни одного продукта местного производства ни на
Первом, на на Втором Ярусах не видал.
-- Все ж, братва, никак я не пойму, откудова та картошка беретси, что
нам на ужин дають? Дык не растеть она здеся, верно?
-- А все остальное понимаешь, Оборвыш? Например, откуда вообще ВСР
берется -- и здесь, и на Первом Ярусе?
-- Я про Первый Ярус ничаво не знаю, Припадочный, -- я и пробыл-то там
всяво полдня. А вот здеся уже десятый годок маюсь, а про картошку никак
скумекать не могу. Ежели, скажем ...
-- Припадочный! Оборвыш! А ну, мурла заткнуть, сволочи, -- Дрон
заснул!
Теоретические занятия Франц ненавидел всеми фибрами своей души.
Во-первых, они отнимали единственный свободный от работы день --
воскресенье. Во-вторых, на теоретических занятиях их заставляли запоминать
кучу всякой ерунды. А в-третьих -- и это раздражало более всего -- во время
занятий приходилось делать вид, будто ты согласен со всей той чушью,
которую несли педагоги. Просто не спорить было недостаточно -- Устав
Заключенного требовал наличия в глазах "выражения согласия", причем
трактовка этого термина оставлялась на усмотрение преподавателей. В
результате, приходилось действительно соглашаться (что и вправду отражается
в глазах) или же быть первоклассным лицедеем. В самом крайнем случае
сходило выражение тупого непонимания (чем и пробавлялось большинство
заключенных), однако сымитировать его на своем лице Франц не мог. В
результате, он отсидел в карцере в общей сложности пять суток, прежде чем
сумел довести выражение своего согласия до требуемого уровня.
Теоретические занятия занимали почти все воскресенье с 8-и утра до 8-и
вечера с часовым перерывом на обед; до обеда с ними занимались педагоги,
после обеда заключенные готовили домашнее задание. Из шести дообеденных
часов четыре отводились на философские дисциплины (теорию исправления
ошибок, теорию исправления заключенных, теорию благодарности и теорию
