мой последний шанс что-то ей сказать. "Я честно ответил на твой вопрос. --
чтобы скрыть судорожное дыхание, я стараюсь выговаривать слова как можно
чётче, -- А теперь прошу выслушать меня." Ритины глаза смотрят в мои глаза
-- она меня, кажется, видит. "Ладно, я согласен -- я не люблю тебя в обычном
смысле этого слова. Я просто не могу влюбиться всей душой в человека,
которого встретил несколько часов назад ... не могу и всё!"
Я делаю паузу, чтобы перевести дух. Смотрю на Риту, стараюсь обнаружить
и запомнить какие-нибудь ещё не обнаруженные мелочи: длинные чёрные ресницы,
маленькую родинку на щеке, ямочки на сгибах рук.
"Для меня любовь -- это на пятьдесят процентов дружба, а дружба за
несколько часов развиться не может!" -- зубодробительная банальность
произносимого сводит мои скулы, как лимон ... но остановиться невозможно --
иначе она уйдёт и будет потеряна навеки! Рита внимательно смотрит на меня,
однако, о чём она думает, понять невозможно. "Но, несмотря на отсутствии
платонической составляющей в моих чувствах к тебе, ты неодолимо привлекаешь
меня физически ... такого со мной не бывало никогда!... -- на моём лбу
выступила испарина; рука, которой я опираюсь на притолоку, дрожит, -- И я
уверен, что ты чувствуешь ко мне то же самое!" В ритиных глазах вспыхивают
чёрные искры: она хочет что-то сказать, но передумывает ... и вдруг
решительно отводит мою руку в сторону. Она стремительно идёт к двери -- я
бегу за ней ... "Подожди!" -- она даже не оборачивается. Мы вместе вылетаем
на лестничную клетку. Я хватаю её за запястье, насильно поворачиваю к себе
лицом и кричу: "Я уверен, что тебе со мной в постели было так же хорошо, как
и мне с тобой!..." Несколько мгновений Рита молчит (я смотрю ей в глаза,
потом случайно отвожу взгляд и замечаю проступающие сквозь сарафан
заострения её сосков). Она резко вырывает руку и медленно, разве что не по
слогам, произносит: "Даже если б ты был импотентом -- мне было бы с тобой не
хуже!"
"Ой, мамочки!!!..."
Мы с Ритой синхронно поворачиваем головы и видим спускающуюся с
верхнего этажа соседку (я с ней, вообще-то, знаком -- она иногда сюсюкает с
Гошкой и пичкает его отвратительными синтетическими леденцами). Рита
стремглав бежит вниз по лестнице -- дробный стук каблуков эхом рассыпается
по гулкому трёхмерному пространству подъезда. Я обнаруживаю себя, стоящим
посреди лестничной площадки в чём мать родила, и медленно пячусь,
провожаемый ошарашенным соседкиным взглядом, в свою квартиру.
2.
Я часто прихожу по вечерам на набережную. Смотрю на теряющийся в
темноте пустынный пляж, слушаю рёв разбивающихся о песок волн. Серебристый
шар луны низко плывёт над невидимой линией горизонта, под ударами ветра
пальмы размахивают своими разлапистыми кронами. Широкая дуга кафе и
ресторанов, окаймляющая бухту, светится в ночи огромной бело-жёлто-красной
подковой. По белым плитам набережной прогуливаются парочки и компании,
шустрые австралийские дети с криками бегают вдоль песка ... а я, укрываясь
темнотой и размётанными ветром волосами, украдкой заглядываю в лица
прохожих. Я добираюсь до самого конца набережной, но никого не нахожу ...
несколько минут стою в нерешительности. И наконец, независимо стуча по
тротуару каблуками туфель-лодочек (чтобы никто не подумал, что одиночество
тяготит меня), я иду обратно к своей машине. Через десять минут я войду в
пустую квартиру, переоденусь в уютное домашнее платье и сяду читать или
смотреть телевизор ... а скорее всего, устроюсь в мягком удобном кресле
перед компьютером и привычным движением руки пошевелю мышью. И будто по
мановению волшебной палочки, бездонно-чёрный квадрат перед моим лицом оживёт
ярким светом. Навстречу мне распахнётся волшебная дверь; не спеша, как
королева, я шагну в свой удел -- в мир прямоугольных окон и выровненных
лесенками строчек. В мир, где каждый символ прост и понятен, как старый
верный солдат; в мир, где неудачи и потери устраняются магическими нажатиями
клавиш -- без боли и слёз. Непредсказуемый хаос бесчувственной реальности
отступает на второй план ... за окном шелестят листья деревьев, откуда-то
издалека доносится еле слышная музыка.
Мой отец погиб, когда мне было восемь лет. Погиб у меня на глазах:
вступившись за какую-то пожилую женщину. Я точно не помню, как это произошло
... помню только, что в тот день он зашел за мной в школу без предупреждения
-- мы даже чуть не разминулись (я всегда была самостоятельная, с семи лет
ходила в школу и из школы сама). А потом эти идиоты на автобусной остановке
-- их было, по-моему, пятеро: отец сделал им замечание, а затем ... затем от
него уже ничего не зависело. Первого он свалил, как быка на бойне -- но
оставались ещё четыре, и у одного из них был нож. Когда приехала милиция, то
парень, которого отец ударил первым, всё ещё валялся в пыли без сознания
(остальные убежали) ... Потом был суд -- мать ходила на все заседания. По
вечерам она приходила, кормила меня ужином, мыла посуду, и проводила остаток
дня перед телевизором: глаза сухие и, почему-то, чуть прищуренные (как от
яркого солнца), лицо -- будто каменная маска. Когда она вернулась домой
после оглашения приговора, то сожгла все фотографии отца, кроме одной -- а
единственную оставшуюся вложила в конверт и отдала мне, сказала, чтоб я её
куда-нибудь спрятала. Эта фотография до сих пор со мной и даже в том же
самом конверте: отец там -- молодой, моложе, чем я сейчас, стоит в плавках
на пляже, позади море. Видно, что он был очень привлекателен: высокий,
статный, белозубая улыбка, на лице -- смесь романтичности и мужественности.
За свои тридцать с хвостиком я встречала лишь двух человек с такой улыбкой
-- отца и Игоря.
Мы прожили вдвоём с матерью чуть больше восьми лет, а когда я закончила
школу и уехала в Москву учиться, она вышла замуж за старого отцовского друга
дядю Мишу (они, я думаю, давно решили пожениться -- просто ждали, пока я
уеду). Я нисколько мать не ревновала и к дяде Мише всегда относилась хорошо,
хотя их женитьба и явилась для меня полнейшей неожиданностью. Через год у
них родились двойняшки, и им стало не до меня ... впрочем, большого интереса
к тому, что там у них, в провинции происходило, я уже тоже не испытавала. Я
с головой погрузилась в столичную жизнь: театр на Таганке, стихи
Мандельштама и Цветаевой, проза Булгакова и Кафки, интеллектуальные песни
под гитару -- ну и, конечно, поклонники. Где-то в конце третьего курса из
довольно обширного их числа выделился Сашка Веретенников -- мы поженились
незадолго до окончания института. Сашка был завидным женихом: москвич, из
хорошой семьи, кончил физтех с красным дипломом -- все мои подруги
завидовали мне зелёной завистью. Я, в общем, была с ним счастлива -- но ...
как бы это объяснить ... без особого кипения страстей. Мы оба поступили в
аспирантуру, оба в срок защитились и распределились: я -- в НИИАН, а он,
соблазнившись высокой зарплатой, -- в некий закрытый НИИ. Детей мы отложили
до переселения в новую квартиру, которую -- согласно уверениям строителей --
мы должны были получить через полтора года.
Наш с Сашкой маленький мирок продолжал своё тихое существование до
вторника, 14 июня 1988 года. В тот день я встретила Игоря.
Я увидала его в фойе НИИАНа, и -- после первого взгляда -- жизнь моя
изменилась бесповортно и навсегда. Мои способности к логике мгновенно
испарились, и никакие рациональные аргументы, которыми я себя уговаривала,
разума не достигали. В дополнение к поразительно точному внешнему сходству с
моим отцом, у Игоря была такая же улыбка -- одновременно романтичная и
мужественная. И мне сразу же показалось -- я была в этом абсолютно уверена!
-- что он испытывает ко мне те же чувства, какие я испытывала к нему. Он
подошёл ко мне и завёл разговор, мы договорились встретиться после семинара.
Я помню свои ощущения: сердце колотится с такой силой, что мне страшно, что
Игорь услышит его удары, а обручальное кольцо жжёт палец, будто раскалённое
добела. Когда я вернулась в свою комнату (до семинара оставалось около
получаса), то сняла кольцо и положила перед собой на стол: тонкий ободок
жёлтого металла тускло блестел в полумраке комнаты (стояла страшенная жара,
занавески на окнах были задёрнуты). Быстро, чтобы не передумать, я завернула
кольцо в обрывок бумаги и швырнула в урну.
Даже сейчас, когда я знаю, чем всё это закончилось, я не жалею ни о
выброшенном обручальном кольце, ни о том, что поддалась закружившему мне
голову безумию. У меня осталась память о нескольких проведённых с Игорем
часах, когда рвущая сердце нежность смешивалась с восторгом безусловной и
беспрекословной принадлежности другому человеку. Даже сейчас, после семи
прошедших лет я могу закрыть глаза и оживить ниспосланное мне тогда ощущение
гордости -- гордости от того, что меня полюбил самый умный и самый красивый
мужчина в мире. Мои чувства были странной смесью платонической влюблённости
и могучего чувственного притяжения ... я не ощущала ничего подобного ни до
встречи с Игорем, ни после.
А потом всё сразу кончилось.
Я так и не смогла понять произошедшего -- и даже не особенно пыталась:
когда я начинаю во всём этом копаться, то испытываю такую боль, что хочется
покончить с собой. Дело даже не в том, что Игорь оказался женат (если б я не
была ослеплена собственными чувствами, то увидела бы это сразу, как зашла в
квартиру: присутствие любящей женщины чувствовалось там в каждой мелочи).
Ужаснее всего, пожалуй, были эти чудовищные банальности о любви и дружбе,
которые он начал изрекать в ответ на мой вопрос о любовницах ... ну, и
астрономическое их, любовниц число; мне стало ясно, что я для него -- лишь
одна из многих. Может быть, лучшая из всех, но всё равно одна из ... а он
для меня был -- единственным.
Следующие несколько месяцев слились в один непрекращающйся кошмар. Я
понимала, что так, как жила раньше, жить больше не смогу. Я сказала мужу,
что ухожу -- и это было тяжелее всего. Сначала он подумал, что я шучу,
затем, когда до него всё-таки дошло, стал изводить меня допросами -- мы не
спали ночами, выясняя отношения. Когда я призналась, что была ему неверна,
Сашка ударил меня по лицу ... потом двое суток просил прощения. Мы жили с
его родителями, и те, заподозрив неладное (только слепой бы не заподозрил!),
постоянно приставали к нам расспросами -- в ответ на которые я
отмалчивалась, а Сашка хамил. Наконец, я подала на развод, и, поскольку муж
согласен не был, назначили суд. На работу я ходить перестала, благо режим у
нас в НИИАНе был свободным, и проводила все дни напролёт у австралийского
посольства: решила подать на эмиграцию. Через месяц Сашка возражать
перестал, и нас развели. Он стал жутко пить, а один раз привёл домой ужасную
размалёванную девицу -- так что мне пришлось переселиться к подруге.
Знакомые доносили, что Игорь разыскивает меня в НИИАНе -- уж не знаю, зачем
... но я никак на это не реагировала: решение было принято и обжалованию не
подлежало.
Лето и начало осени прошли в безумных хлопотах: переклички в очередях у
австралийского посольства, заполнение анкет, подготовка к экзамену по
английскому. В начале ноября мне дали въездную визу в Австралию, и я стала
бегать по инстанциям, добиваясь выездной визы из России. Наконец, все
необходимые документы были получены -- я купила билет на 28 января. Кроме
подруги, у которой я жила, и матери, дату отлёта я не сообщала никому, но
Сашка всё равно откуда-то узнал и притащился в Шереметьево прощаться; он был
