подвозил ее к идущему в аэропорт автобусу, она сказала, что собирается по
приезде в Москву проверить саломахину историю, как она выразилась, "на
вшивость". "Каким образом?" -- поинтересовался я ... но тут подошел ее
автобус, и ответа на свой вопрос я не получил.
В следующий раз я встретил свою незабвенную подругу через год после
описанных событий в Москве. Я пришел к ним с Серегой в гости -- и мы
просидели до четырех ночи. Уже незадолго до ухода я вспомнил странную
историю, рассказанную Саломахой, и юлино намерение проверить ее "на
вшивость". "Ничего не получилось, -- отвечала Юля, -- Я и не видела-то его
больше." Согласно ее объяснениям, вскоре после возвращения из Англии
Саломаха спутался с какой-то странной религиозной сектой -- ни то
буддистами, ни то мормонами -- и из Института исчез. А еще через несколько
месяцев до Юли донесся слух, что несчастного экс-комсомольца нашли при
невыясненных обстоятельствах с проломленным черепом в его же собственной
квартире.
Евгений Бенилов, Юлия Беляева.
Проделки купидона
Нижеследующие отрывки, в числе трёх, попали к нам в разное время и из
разных источников. Тем не менее, есть основания предполагать, что описывают
они одно и то же событие -- хотя и с разных точек зрения (последнее
обстоятельство, по нашему мнению, представляет собой их главную ценность).
Мы публикуем эти отрывки в оригинальном виде, не редактируя -- за
исключением лишь нескольких изменений цензурного характера, внесённых в
третью часть.
Авторы
1.
Я до сих пор часто вспоминаю тот жаркий день в июне 1988-го, но понять,
почему всё так произошло -- не могу. И именно поэтому, наверно, появилось
ощущение неизбежности: ибо как я мог изменить исход событий, не понимая их
причин?
Но это -- теперь ... А в разгаре происходившего, и даже некоторое время
после развязки, мне казалось, что всё ещё окончится хорошо ... Не может же
Господь Бог послать мне такой подарок -- и в сей же миг отнять его обратно!
А что она, Рита, была послана мне, я почувствовал сразу -- лишь только
увидал её в вестибюле НИИАНа. Почувствовал не сердцем, а (как ни дико это
звучит) циркулирующими в моём теле мужскими гормонами ... чем-то, всегда
существовашим во мне вопреки бесполому воспитанию в интеллигентной
московской семье, вопреки математической и музыкальной школам и кандидатской
диссертации. И я точно знал, что ошибка исключена -- исключена стопроцентно,
с абсолютной уверенностью -- с какой стоящий на стартовой черте будущий
олимпийский чемпион знает наверняка, что через девять с небольшим секунд
первым прикоснётся грудью к финишной ленточке.
И с самого первого взгляда я почувствовал, что она ощущает то же самое.
(Мне кажется, что все люди -- и мужчины, и женщины -- кроме, разве что,
самых самопогружённых -- чувствуют такое безошибочно и сразу.) Брошенный
искоса взгляд, бархатный тембр голоса ... "Я вас могу к нему проводить." --
"Премного благодарен. Особенно, если вы по пути покажете мне буфет ... я
хочу выпить кофе." Пароль -- отзыв. "Если только это не слишком в сторону от
того места, куда вы направляетесь." -- "Не слишком ... я, пожалуй, составлю
вам компанию ... в смысле, тоже выпью кофе." Отзыв -- пароль. Туфли-лодочки
ритмично стучат по неровному, со вздутиями паркету, справа и слева
громоздятся пыльные коленкоровые двери и облезлые стены. "Меня зовут Игорь,
я работаю в Университете." -- "А-а, так вы наш сегодняшний докладчик ...
очень приятно! А меня зовут Рита. Я работаю в здешнем Отделе Оптики." От
ничего (или, наоборот, всё) значащих слов у меня по низу живота разливается
ровное тепло. Её чёрные блестящие волосы аккуратно острижены выше плеч
(кажется, это называется каррэ); под широким сарафаном угадываются длинные
полные ноги; пышные бёдра покачиваются при ходьбе влево-вправо,
влево-вправо, влево-вправо ... совсем непохожа на "научную барышню". Возраст
-- лет двадцать пять. "А я и не знал, что в НИИАНе есть такие симпатичные
сотрудницы." -- сказавши это, я краснею от банальности и топорности
комплемента. Но ничего страшного не происходит (кокетливая улыбка через
плечо, изящный жест маленькой загорелой ладони).
Поворот направо -- поворот налево -- сквозь тяжёлые двойные двери -- в
душный тёмный буфет. В матовые от уличной грязи окна видны нижние половины
немногочисленных по такой жаре прохожих ... а я и не заметил, как мы
оказались на полуподвальном этаже.
"Буфет у нас не очень ... после семинара, если хотите, зайдите к нам в
отдел -- я вам сварю нормальный кофе." Нас овевают запахи застывшей подливки
и прокисшего компота; жирная буфетчица в халате, испещрённом кровавыми
пятнами от борща, звонко кричит на горстку понурых посетителей. "Вы знаете
... мне, вообще-то, кофе сейчас не хочется ... -- я улыбаюсь, -- Я попросил
вас отвести меня в буфет лишь затем, чтобы подольше побыть в вашем
обществе." Она тоже улыбается и, кажется, пытается заглянуть мне в глаза, но
я не могу оторвать взгляд от выреза её сарафана ... пауза постепенно
становится неприличной. "А вот после семинара зайду с удовольствием ... --
я, наконец, смотрю ей в лицо, -- В какую комнату?" -- "В 134-ую."
Она с деланной сердитостью наклоняет голову набок (чёрные смешливые
глаза, чёрные удивлённые брови, алые губы сердечком и длинная нежная шея).
Мне до смерти хочется конснуться её горла -- там, где под смуглой кожей
трепещет тонкая синяя жилка. "Но если вы всё ещё хотите "составить мне
компанию", то я, как честный человек ..." В окне над её головой появляется
морда изнывающей от жары собаки-сенбернара -- на ошейнике болтается добела
раскалённая медаль; из полураспахнутой, как форточка, пасти свисает язык и
текут слюни. "А к Известняковичу вас провожать? Или же вы и с этим..." В
окне проплывает отягощённая мехом собакина шея, потом громоздкое тело и,
наконец, тяжёловесный, будто бронзовый, хвост. В раскалённом воздухе подвала
густо витают пылинки. "Грешен. -- мы с Ритой, наконец, встречаемся глазами и
смеёмся, -- Если вы обещаете не исчезать после семинара, то я, пожалуй,
найду его комнату сам." Неожиданно наступает пауза -- улыбка с её лица
исчезает, лоб хмурится: она принимает решение. Пауза затягивается ... мне
становится страшно, ибо я замечаю на её руке обручальное кольцо (прямой, как
линейка, солнечный луч протянулся к нему из окна -- отразился от
тёмно-жёлтого, почти красного, металла -- и, наконец, вонзился мне в правый
глаз). "Не исчезну. -- черты её лица расслабляются, -- И в любом случае
приду на семинар."
Рита поворачивается на каблуках и плавно удаляется в сторону лифта.
До сих пор не пойму, что именно в ней подействовало на меня столь
сногсшибающим образом. Несомненная внешняя провлекательность?... Открытость
и дружелюбие?... Интерес к моей собственной персоне?... Не знаю ... Могу
лишь сказать, что ничего другого за те две минуты, в течении которых она
вела меня к буфету, рассмотреть было невозможно.
Потом я разговаривал с Мишкой Известняковичем, ещё потом происходил
семинар (Рита сидела в последнем ряду и улыбалась мне всякий раз, когда я на
неё глядел -- то есть, в течение всего доклада). Наконец я закончил --
ответил на вопросы слушателей -- те поблагодарили меня вежливыми
аплодисментами и стали выходить из зала; Рита -- вместе со всеми. "Ну чего,
по пивку?" -- игриво предлагает Мишка; "В другой раз, старик ... -- лепечу я
фальшиво-озабоченным голосом, суетливо запихивая в портфель прозрачки, -- Я
сейчас тороплюсь, ни минуты нет ..."
Я догоняю Риту у сaмой её комнаты. На пыльно-красном дермантине --
белый квадратик с тремя мелко напечатанными фамилиями. Внутри -- книжные
полки по стенам, три стола, пять стульев и одно кресло. "Мои соседи в
отпуске. -- объясняет Рита, заходя в комнату, -- Садитесь." Я опускаюсь в
разорванное в двух местах кресло, она вытаскивает из шкафа пачку с кофе.
Происходит ознакомительный диалог ("Вы что кончали?... А я --
Университет."), перемежаемый технически-бытовыми подробностями ( "Вот сахар
-- сколько вам ложечек?"). Мой взгляд прилип к вырезу ритиного сарафана --
от жары, горячего кофе и (может быть) волнения её кожа чуточку влажна ...
что, почему-то, делает её ещё привлекательней. "Где вы так загорели?" ...
"Ещё чашечку?" ... "А у кого делали диссертацию?" ... "Нет, в Ленинграде."
... Я вдруг замечаю, что обручальное кольцо исчезло с её руки -- мои ладони
внезапно становятся мокрыми от пота. "Что вы делаете сегодня вечером?" --
"Ничего." -- "Могу ли я пригласить вас в кино?" -- "На что?" -- "А какая
разница?" Она смеётся (ярко-пунцовые губы широко раздвигаются; голова
запрокидывается назад, открывая нежное незащищённое горло -- отчего меня
опять бросает в жар). "Кстати, вечера ждать вовсе необязательно -- я могу
уйти с работы хоть сейчас." -- "Может, тогда не в кино?... Сейчас самое
пекло ..." -- "Вы правы, лучше в парк."
Интересно устроен человеческий мозг: я не помню почти ничего из того, о
чём мы с ней говорили -- разве что отдельные, обрывочные фразы ... а вот
ощущения врезались в память дословно, добуквенно -- и, как мне сейчас
кажется, навсегда. Например: мы выходим из НИИАНа -- и по всем нашим
чувствам ударяет жара. (Не только по осязанию, но и по остальным четырём
тоже.) Мы собираемся переходить дорогу ... с замиранием сердца, я беру Риту
за руку. Она вздрагивает и украдкой оглядывается (проверяя, можно ли нас
увидеть из окон НИИАНа), но руку не отнимает. Я перехватываю её взгляд, она
перехватывает мой ... мы синхронно улыбаемся. И вдруг мне становится ясно,
что я могу её поцеловать -- я наклоняюсь к её лицу. Она закрывает глаза (моё
сердце вот-вот выпрыгнет из груди) ... но раздаётся сиреноподобный вой, и мы
чудом выпрыгиваем из под колёс проносящегося мимо грузовика. "Не торопись.
-- еле слышно (в уличном шуме) выдыхает Рита, -- У нас есть ... -- она
делает паузу, подбирая правильные слова, -- ... вся оставшаяся жизнь."
Сквозь густой загар на её лице я вижу, что она краснеет. Значение сказанного
с трудом пробивается сквозь окутывающий меня дурман.
Следующий эпизод: мы идём, почти бежим, по набережной Москвы-реки
вглубь Парка Горького. На моих губах рдеют невидимые никому, кроме Риты,
отпечатки её поцелуев; на её грудях, под кружевным лифчиком рдеют невидимые
никому, кроме меня, отпечатки моих ладоней. Раскалённый асфальт проминается
под ногами, в лицо бьёт знойный июньский ветер, липы яростно шелестят
пыльными листьями и с завистью заглядывают в мутные воды Москвы-реки. В
висках у меня стучат отбойные молотки ... я едва соображаю, куда мы
направляемся (или, вернее, куда я тащу Риту), -- а вслух нудно проклинаю
припёршегося в облюбованную нами беседку пенсионера. Рита молчит и, кажется,
о чём-то думает. Вдруг я -- неожиданно для самого себя -- резко
останавливаюсь ... несколько долгих секунд мы смотрим друг другу в
горячечные лица. "Пойдём ко мне домой ..." -- наполовину спрашиваю,
наполовину утверждаю я. "Пойдём." Смысл сказанного постепенно пробивается в
моё сознание сквозь удары пульса ... я поворачиваюсь и тащу Риту назад к
выходу из парка.
Вихрем проносятся: несколько остановок на троллейбусе, несколько
остановок на метро. Перед моими глазами -- в обрамлении непрерывно
меняющихся посторонних физиономий -- Рита. Мы почти не разговариваем. Я
наблюдаю за стремительной, как ртуть, сменой выражений на её (обращённом
