мать внесла чемодан на площадку.
-- Никогда не делай того, что они тебе приписывают. Никогда.
Хорошо, что их прощанье было таким коротким -- у них оставалась од-
на-единственная минута, но и эта минута показалась им очень длинной,
длиннее, чем весь прошедший день.
-- Тебе, наверное, хочется взять с собой бинокль? Прислать
его?
-- Да, пришли. Ах, мама...
-- Ну что?
-- Я ведь с ним почти незнакома.
-- Ничего, он славный, и он рад, что ты будешь жить с ним.
-- И не пьет вина?
-- Да, он не любит вино... И у него есть деньги, он торгует разными
вещами.
-- Какими вещами?
-- Сама не знаю какими -- наверное, одеждой или чем-нибудь еще в этом
роде. Он тебе понравится.
Они не поцеловались. Нельзя целовать памятники, даже если памятники
плачут. Мать исчезла в подземном переходе, так и не обернувшись: вопло-
щение злосчастья, женщина, законсервированная в своем горьком, полном
ошибок прошлом. Вечером, если на кухне будет сидеть Дульгес, шарманка
опять закрутится, заведет старые песни -- мать разразится целой тирадой:
"Разве слезы, как таковые, не являются пережитком буржуазного мировосп-
риятия?" и "Неужели в бесклассовом обществе будут иметь место слезы?"
Школа уже осталась позади, и плавательный бассейн тоже, поезд пром-
чался под небольшим мостом, потом долго-долго тянулись виноградники,
сплошная стена виноградников, промелькнул лесок... а вот и шлагбаум у
водокачки, оба мальчика тут как тут, она услышала звук выстрела, увидела
черный пистолет у Пауля в руке и крикнула: "Иерусалим! Иерусалим!" -- а
потом, после того, как мальчики уже скрылись из глаз, крикнула это слово
еще раз, отерла слезы рукавом, взяла чемодан и побрела в вагон. Я не
сниму пока пальто, думала она, пока еще рано.
III
-- Что она кричала? -- спросил Гриф.
-- Разве ты не расслышал?
-- Нет, а ты? Что она крикнула?
-- "Иерусалим", -- сказал Пауль тихо. -- "Иерусалим" -- она кричала
это и после того, как поезд прошел. Пойдем. -- Он обескуражено посмотрел
на пистолет, пистолет он теперь держал дулом книзу, не спуская большого
пальца с курка. А он-то думал, что выстрел будет громкий и пистолет за-
дымится; представлял себя стоящим у полотна дороги с дымящимся пистоле-
том в руках, но пистолет не дымился, он даже не стал горячим. Пауль ос-
торожно провел указательным пальцем по стволу, потом убрал палец. --
Пошли, -- сказал он. Слово "Иерусалим" я расслышал, думал он, но не
знаю, что она хотела этим сказать,
Они свернули с дороги, тянувшейся параллельно рельсам; Гриф держал
под мышкой банку с повидлом, которую прихватил из дома, Пауль нес писто-
лет; в лесу, когда на их лица упала зеленая тень, они разом остановились
и поглядели друг на друга.
-- Ты вправду решился на это?
-- Нет, -- сказал Пауль. -- Да нет же, надо... -- Он покраснел и от-
вернулся. -- Ты разложил мячи на дереве?
-- Да, -- сказал Гриф. -- Они все время скатывались, но потом я нашел
в коре выемку.
-- Какое между ними расстояние?
-- В ладонь шириной, как ты велел... Послушай, -- добавил он тише и
остановился, -- не могу я вернуться домой, не могу. В эту комнату... Ты
ведь понимаешь, что в эту комнату мне путь закрыт. -- Он переложил банку
с повидлом в другую руку и, когда Пауль хотел было пойти дальше, схватил
его за рукав куртки.
-- Да, -- согласился Пауль, -- я и сам не стал бы на твоем месте
возвращаться в эту комнату.
-- Мама заставит меня убирать. Послушай, это просто невозможно...
ползать по полу, вытирать стены, книги, все убирать, а она будет стоять
рядом.
-- Да, это невозможно. Пошли!
-- Что мне делать?
-- Обожди, сперва мы постреляем, идет...
Они пошли дальше, время от времени поворачиваясь друг к другу зелены-
ми лицами. У Грифа вид был испуганный, Пауль улыбался.
-- Ты должен меня застрелить, -- сказал Гриф. -- Послушай, ты это
просто обязан сделать.
-- Ненормальный, -- сказал Пауль, закусил губу, поднял пистолет и
направил его на Грифа; Гриф быстро нагнулся, тихонько заскулил, и Пауль
сказал:
-- Видишь, ты уже собрался орать, а пистолет, между прочим, стоит на
предохранителе.
Они вышли на прогалину, и Пауль приставил ладонь к глазам; зажмурив
один глаз, он рассматривал теннисные мячи, которые лежали в ряд на пова-
ленном дереве: три мяча еще были в своей первозданной красе -- белые и
волосатые, как овечки, остальные уже успели испачкаться о влажную лесную
землю.
-- Иди, -- сказал Пауль, -- и поставь банку между третьим и четвертым
мячами.
Гриф заковылял по прогалине и кое-как, криво, поставил банку позади
мячей -- каждую минуту она могла опрокинуться назад.
-- Расстояние слишком маленькое, не лезет она между третьим и четвер-
тым.
-- Мотай оттуда, -- сказал Пауль, -- я стреляю. Иди сюда.
Он обождал, пока Гриф не встал рядом с ним в тень, поднял пистолет,
прицелился и спустил курок; эхо первого выстрела испугало его, и он на-
чал яростно расстреливать всю обойму; звонкое эхо двух последних выстре-
лов вернулось из леса обратно, когда мальчик давно уже перестал стре-
лять. Мячи лежали на том же месте, даже банка с повидлом была цела и
невредима.
Наступила тишина, слабо пахло порохом... А Пауль все еще стоял в той
же позе с поднятым пистолетом, и казалось, он простоит так весь свой
век. Он побледнел, холод неудачи замораживал ему кровь, в ушах звенело
уже отзвучавшее эхо -- отрывистый сухой лай. Эхо запечатлелось в памяти.
И память повторяла его без конца. Мальчик с усилием закрыл глаза, потом
опять открыл их: мячи лежали на том же месте, и даже банка с повидлом
была цела и невредима. Вытянутая рука медленно опустилась. Пауль посмот-
рел на нее так, словно она вернулась откуда-то издалека, ощупал пальцами
пистолетный ствол -- слава богу, на этот раз он немного нагрелся. Ногтем
большого пальца он вытянул обойму, потом вложил другую и поставил писто-
лет на предохранитель.
-- Иди сюда, -- сказал он тихо, -- теперь твоя очередь.
Он сунул в руку Грифу пистолет, показал, как надо взводить курок,
отошел назад в тень и, пытаясь примириться с собственной неудачей, поду-
мал: надеюсь, хоть он-то попадет, хоть он-то попадет.
Гриф вскинул руку с пистолетом вверх и начал медленно опускать ее.
Где-то он это вычитал, подумал Пауль, похоже, что он это где-то вычитал.
Стрелял Гриф не так, как Пауль, а с длинными паузами -- выстрелит
один раз и остановится, но мячи все равно лежали не шелохнувшись, и бан-
ка стояла на том же месте; под конец Гриф не выдержал и пальнул три раза
подряд, и эхо, трижды пролаяв, вернулось назад к мальчикам. Однако пова-
ленное дерево с шестью теннисными мячами и банкой сливового повидла было
как заколдованное; оно застыло невдалеке, будто диковинный натюрморт.
Только эхо долетало из леса да слабо пахло порохом; покачав головой,
Гриф отдал Паулю пистолет.
-- Один выстрел у меня еще в запасе, -- сказал Пауль, -- ведь в пер-
вый раз я выстрелил в воздух. А после каждый может выстрелить еще по два
раза, и один патрон у меня останется.
Теперь Пауль долго целился, хотя в глубине души знал, что все равно
промажет, и он в самом деле промазал, эхо этого выстрела прозвучало жид-
ко и одиноко, оно словно красный огонек проникло в тело мальчика, покру-
жилось немного и снова вылетело. И Пауль почему-то сразу успокоился и
спокойно отдал Грифу пистолет.
Гриф покачал головой.
-- Цели чересчур мелкие, надо выбрать что-нибудь покрупнее, может,
вокзальные часы или рекламу "Пиво оружейника".
-- А где эта реклама висит?
-- Напротив вокзала, на углу, там, где живет Дренш.
-- А может, лучше выстрелить в оконное стекло или в самовар у нас до-
ма? На этот раз мы во что бы то ни стало должны попасть. Неужели ты,
правда, попадал из своего пистолета семь раз из восьми? В консервную
банку в тридцати шагах?
-- Нет, -- сказал Гриф, -- я вообще никогда раньше не стрелял. До се-
годняшнего дня я никогда не стрелял.
Он подошел к дереву и столкнул ногой мячи и банку с повидлом; мячи
покатились в траву, банка упала и зарылась в рыхлую землю, на которой
ничего не росло из-за тени от поваленного дерева. Гриф схватил банку,
хотел швырнуть ее об дерево, но Пауль удержал его руку и опять поставил
банку на землю.
-- Брось, не надо, -- сказал он, -- брось, не надо, пусть она зарас-
тет травой, густой травой... -- И он представил себе, как трава посте-
пенно закрывает банку, как бугорок обнюхивают лесные звери и как из него
вылезает целая колония грибов, а потом, много лет спустя, он идет в лес
гулять и находит заржавевшие гильзы и банку с замшелым разложившимся по-
видлом. Пауль снова взял банку, положил ее в яму на краю прогалины и но-
гами забросал мягкой землей. -- Оставь ее в покое, -- сказал он тихо. --
И мячи тоже... Мы с тобой горе-стрелки.
-- Все ложь, -- сказал Гриф, -- все ложь и обман.
-- Да, все, -- согласился Пауль. Но, ставя пистолет на предохранитель
и засовывая его в карман, он шептал: "Иерусалим! Иерусалим!"
-- Откуда ты узнал, что она уезжает?
-- Встретил ее мать по дороге к тебе.
-- Но она ведь вернется?
-- Нет, она больше не вернется.
Гриф снова вышел на прогалину и толкнул ногой мячи, два из них, белея
в траве, беззвучно покатились в темный лес.
-- Иди сюда, -- сказал он, -- погляди-ка. Мы целились слишком высоко.
Пауль медленно подошел к нему и взглянул на расщепленный куст ежеви-
ки, на изрешеченную пулями ель -- свежая смола, сломанная ветка.
-- Пошли, -- сказал он, -- будем стрелять в рекламу "Пиво оружейни-
ка", она величиной с доброе колесо.
-- Я не вернусь в город, -- сказал Гриф, -- исключено, поеду в Любек,
билет у меня в кармане. Больше я никогда не вернусь.
Они медленно шли той же дорогой, какой шля сюда: вот и шлагбаум,
сплошная стена виноградников, поставленных в ряд, машин как не бывало;
теперь музыка доносилась уже из города. Мальчики влезли на каменные
столбы кладбищенских ворот, уселись на одинаковой высоте метрах в трех
друг от друга, закурили.
-- Чествуют победителей, -- сказал Гриф. -- Большой тарарам, нацепили
на лбы виноградные листья. Посмотри вниз, на дом Дренша, видишь эту гро-
мадину -- рекламу "Пиво оружейника" ?
-- На этот раз я не промажу, -- сказал Пауль. -- Ну как, пошли со
мной?
-- Нет, я останусь здесь; буду сторожить здесь, пока ты не разнесешь
ее вдребезги. Тогда я не торопясь пойду в Дрешенбрунн, сяду в поезд и
поеду в Любек. Буду там плавать, подолгу плавать в морской воде, и, Бог
даст, на море подымится шторм, высокие волны, горы соленой воды.
Они молча курили, время от времени переглядываясь; улыбались друг
другу и слушали шум города, который с каждой минутой становился громче.
-- Копыта в самом деле грохотали? -- спросил Гриф.
-- Нет, -- ответил Пауль, -- нет, там паслась одна-единственная ло-
шадка, и копыта у нее просто пощелкивали... А как насчет лососей?
-- Я их ни разу не видел.
Мальчики опять улыбнулись друг другу и на некоторое время замолчали.
-- Сейчас отец стоит перед шкафом, -- сказал наконец Пауль, -- он за-
сучил рукава, мать расстилает клеенку. Вот он отпер ящик; может, он даже
заметил царапину от отвертки, которая выскользнула у меня из рук; нет,
не заметил, в том углу теперь темно; выдвинул ящик и отшатнулся -- чеко-
вые книжки и приходные ордера лежат совсем не в том порядке, в каком он
их кладет; отец заволновался, заорал на мать, выбросил на пол весь хлам,
шарит в ящике... Вот оно! Началось! Как раз в эту секунду! -- Пауль
