доложить ей об исполнении. Государыня пометила, что с этим письмом к ней
должно прибыть вне очереди".
Капитана прусского абвера вводят в кабинет Государыни. Та в своем
рабочем наряде стоит за конторкой и листает бумаги. При виде вошедших она
снимает с носа золотые очки на широкой шелковой ленте и, протирая пальцами
усталые, покраснелые глаза, спрашивает:
- "Письмо готово?" -- задан вопрос по-немецки, и матушка щелкает
каблуками в ответ, подавая запечатанный конверт Государыне. Та скептически
усмехается, меряя взглядом племянницу, и небрежно машет рукой, приказывая
по-русски, - "Прочтите кто-нибудь... я - занята. Доброго Вам здоровья,
милочка".
Офицер охраны поворачивается, дабы увести немку, но та... Она стоит с
побелелым лицом, с ярко-алыми пятнами на щеках, и срывающимся голосом
говорит по-немецки:
- "Ваше Величество, мне сказали, что это должно быть частное письмо. Вы
не смеете нарушить Вашего Слова. Позвольте мне уничтожить письмо, и я напишу
другое -- официальное", - при этом она тянет руку, чтоб забрать конверт со
стола, куда его бросила тетка.
Но тут на нее прыгают три офицера охраны, которые начинают ломать ей
руки и вытаскивать из монаршего кабинета. Царица сама поднимает злосчастный
конверт и приказывает:
- "Нет, я прочту это при ней. Сдается мне, - речь об Измене. Только
заткните ей рот, чтобы не вякала".
Приказание сразу исполнено, и пленница троих здоровенных мужчин тотчас
стихает.
Государыня долго читает письмо, пару минут думает о чем-то своем,
разглядывая свой маникюр, а затем говорит:
- "Пора мне сменить куафера. На словах-то все верно, да вот между
строк... Маникюр знаешь?"
Девушка в форме капитана прусского абвера с досады кусает побелелые
губы, - видно с ней никто не говаривал в унижительном тоне. Поэтому она не
выдерживает:
- "Никак нет, - Ваше Величество. Если мне и приходилось драить копыта,
- так только - жеребцам, да кобылам. Но если Вас это устроит..."
Государыня усмехается чему-то своему, девичьему, и, по-прежнему не
удостаивая даже взглядом строптивицу, цедит:
- "Меня устроит. Только учти, - не справишься - выпорют! Лакеев здесь
всегда порют. За болтовню за хозяйской спиной.
Ты норов-то свой поубавь... Не таких кобылиц обЦезжали - дело
привычное.
И потом, - что за вид? Что за мода?! Здесь тебе не училище и не
монастырь, - девицы пахнут жасмином, но не - конюшней.
Я сама выбираю жасмин, - это наш родовой аромат. Имеющий нос, да -
учует. Или мне и это тебе обЦяснять?!
Что касается письма... Это испытание на лояльность. Ты его не
выдержала. В другой раз -- выпорю", - после чего Государыня, вкладывает
письмо обратно в конверт и сама лично запечатывает его королевской печатью.
Со значением показывает печать и добавляет:
- "Я -- Хозяйка и имею право читать. Но я никогда не скрываю того, что
я -- сие прочитала".
В приемной, пока секретари бережно приводят в порядок вскрытый конверт,
полковник из Тайного Приказа, мешая русские и сильно искаженные немецкие
слова, обЦясняет, что согласно тайному Указу самой Государыни, вся переписка
обитателей дворца - обязательно перлюстрируется. Обычно этим занимаются
офицеры из Тайного Приказа, и то, что перлюстрацию провела - Сама, говорит о
необычайной чести, оказанной безвестной девчонке:
- "Милая фроляйн, должен Вам сообщить, что Вы манкируете... Ваше
поведение неприемлемо для дворянки, - ворвались в кабинет Ее Величества,
устроили там скандал и погром, - вы недопустимо манкируете... Я и сам,
экскузе муа, рад позабавить Государыню невинной выходкой, но..."
Девушка, коей уже надоело продираться через частокол русских и немецких
слов с французским прононсом, наконец не выдерживает и на чистом русском
говорит:
- "Господин полковник, раз уж мы здесь в России, перейдем-ка на
русский. Признайтесь честно, ваша дворянская честь, не была бы уязвлена,
если бы кто-то третий прочел Ваше интимное письмо к Вашей возлюбленной?"
- "Да, разумеется! Но здесь речь идет о философе, так что Ваше
сравнение представляется мне..."
- "Господин полковник, почему Вы не можете себе представить, к примеру,
что я спала с Кантом и теперь пишу ему, как любовнику. Вы по-прежнему
считаете себя в праве читать это письмо?"
Полковник Тайного Приказа задумывается на пару минут, а потом, светлея
лицом, обрадовано восклицает:
- "Но если вставать на такую позицию, мы не смеем читать вообще никаких
писем! Где же логика?!"
- "А логика в том, что вообще не надо читать частных писем. Есть другие
методы работы. Или Вас в детстве не учили, что подглядывать в замочную
скважину - нехорошо?! Недостойно дворянской Чести..."
Полковник щелкает пальцами и говорит секретарю, заклеивающему письмо:
- "Вы слыхали слова этой дамы? Зафиксируйте-ка их в протоколе. Это -
вольтерьянство. Уважаемая сударыня, боюсь, наша беседа будет продолжена в
Тайном Приказе. Разумеется, если делу будет дан ход...
Но у нас в России подобные бумажки часто теряются, так что все будет
зависеть только от вашей сообразительности. Кстати, что вы делаете этим
вечером?"
Капитан абвера смотрит в глаза полковнику Тайного Приказа, и, к
немалому удивлению и смущению последнего, счастливые искорки играют в ее
глазах:
- "Простите, я плохо Вас поняла... Вы хотите сказать, что Вы -
сотрудник Русского Тайного Приказа намерены переспать со мной?!"
- "Ну, зачем так сразу утрировать..."
- "Нет, скажите по Совести, я действительно настолько вызываю желание,
что Вы хотите со мной переспать?!"
У полковника ошарашенный вид. Он переглядывается с секретарем, и тот
незаметно, но очень выразительно крутит у своего виска. Полковник
откашливается и признается:
- "Да, фроляйн, в Вас есть нечто этакое. Но я не имел в виду..."
- "Нет, похоже, Вы меня неправильно поняли. Посмотрите в мои глаза,
посмотрите на этот нос, на эти уши! Вы готовы переспать со мной и не боитесь
возможных последствий?!"
У русского полковника от изумления отваливается челюсть, а секретарь
невольно встает и потихоньку берет со стола колокольчик, чтобы в случае чего
позвать караул. Полковник же пожимает плечами:
- "А какие тут будут последствия? Ну, максимум, что для меня может
случиться, - Государыня принудит меня жениться на Вас. Но опять-таки - есть
в Вас тут что-то вот... этакое! И в сущности я -- не прочь. А что же еще?"
Странная девушка заливается смехом:
- "С Вами, друг мой, - ничего. С Вами - совсем ничего. Вы не в моем
вкусе! И я - занята. И сегодня вечером, и вообще, а для Вас - навсегда.
Пишите какие угодно бумажки по сему поводу. И, большое спасибо -- Вам", - с
этими словами странная девица подскакивает к профессиональному палачу и
целует его в щечку. А затем, как на крыльях, вылетает из приемной.
В дальнем углу приемной к стене прикреплено большое зеркало
венецианского стекла и если хорошенько прислушаться, можно услыхать, как за
ним покатывается со смеху Государыня Всея Руси. Зеркало в углу приемной - с
секретом: оно прозрачное со стороны кабинета Ее Величества. Впоследствии,
когда тетка во всем признается племяннице, матушка поставит точно такое же в
своей рижской приемной.
Да, кстати, если вы настолько же удивлены, как и этот полковник,
поясню. Указ 1748 года "О свободе исповедания" вызвал массовый исход наших в
Пруссию. Тогда в 1764 году было обЦявлено, что "лицо еврейской
национальности вольно, или невольно вступившее в интимную связь с
представителем германского народа поражается в правах и подвергается
преследованию, как за мошенничество, или - насилие". (Другими словами, если
толпа подонков насилует еврейскую девушку - судят ее, как мошенницу и
проститутку.) Это - цветочки.
Ягодки грянули в 1779 году. "Лицо арийской расы (за пятнадцать лет
пруссаки из германского народа доросли аж до арийской расы!), уличенное в
интимной связи с жидом, или жидовкой (а до той поры мы были еще "лицами
еврейской национальности"!) подлежит аресту, лишению всех сословных прав и
конфискации имущества"! Если сравнить с указом 1764 года, - можно подумать,
что к евреям стали относиться гораздо лучше. Но именно 1779 год положил
начало повальному исходу евреев из Пруссии, породив рижскую, волжскую и
"новоросскую" диаспоры.
Знаете, когда живешь внутри всего этого, как-то не приходит в голову,
что где-то еще есть страны, где к твоему народу обращаются просто
по-человечески. Равно как даже полковники Тайных Приказов сопредельной
державы могут встать в тупик над этакими указами ближайших соседей, ибо не
понимают их причин и не ведают, что такие указы вообще случаются в
клинической практике (ибо, на мой взгляд, это именно клиника, а не юстиция).
Все в этом мире - весьма относительно.
Что касается ответного письма Канта, оно не заставило себя долго ждать.
Мыслитель писал:
"Я не хотел быть понятым так, будто Государыня в чем-то тут виновата.
Просто Россия настолько отсталая и языческая страна, что здесь еще в моде
человечьи жертвоприношения.
Люди культурные, вроде бы академики пресмыкались перед режимом ужасным,
бесчеловечным и даже -- бессовестным во времена королевы Анны. И чтоб как-то
себя оправдать им нужно было найти козлов отпущения. Ими-то и стали --
немцы. Это не толпа била и мучила Эйлера. Это сама Академия убивала самое
себя, мстя себе же за свою трусость. А Бог сие -- не прощает.
Наказание людям сим стало бесплодие. Научное и человеческое. А ученые
иных стран перестали ездить в Россию. Отсюда и чудовищная отсталость России
в науке.
Люди честные, особенно академики, должны бы сказать -- мы не можем, у
нас не хватает знаний, культуры, ответственности... В России же пошли по
другому пути -- стали искать врагов и шпионов и вконец себя перебили.
Я верю в русский народ, ибо народу не за что отвечать в преступлениях
тех, кто зовет себя "Академиками". Но внучке Эйлера я доложу -- в России нет
Академии. Может быть и была, да -- вся вышла. И приезжать туда, да жать руки
и обЦясняться с покойными мне что-то не хочется. Постарайтесь это понять.
Вам же совет. Если вы не хотите бросить науку, бегите из
Санкт-Петербурга. Бегите из склепа под именем Академия". И так далее...
Матушка, разумеется, не могла не ознакомить венценосицу со столь важным
письмом, а та вдруг устроила из прослушивания целое представление, пригласив
на него всех своих фрейлин. Матушка читала письмо, стоя на колене перед
"лучшей половиной" русского двора, и не могла отделаться от мысли, что на
самом деле это - смотрины, и русские барышни разглядывают ее - высокую,
худощавую и немного нескладную с откровенной издевкой. Когда письмо было
кончено, бабушка вкратце (сильно смягчив и к удивлению матушки --
переиначив) пересказала его для фрейлин на русском, отметив:
- "Это, конечно, отказ, но в самых вежливых тонах и форме. Наш
рак-отшельник предпочел свою кенигсбергскую раковину возможности увидать
мир, но сие - его право. Я думаю, что вопрос о его приглашении надобно
закрывать, но переписку мы продолжаем. И мне кажется, что лучшего писца,
нежели наша Шарлотта, нам не сыскать. Прочие-то его ответы были не в пример
жестче".
Матушка думает, что дело кончено, когда во время приготовлений к
фейерверку к ней в пороховую палатку входит сама Государыня. Она явно
навеселе (выиграно еще одно дело с турками), походка ее неровна, на лице
