оружейной стали пруссаков! Почему наш единорог весит в пять раз больше любой
прусской пушки и при этом не умеет наводиться на цель?! Кто подписал приказы
на аресты и пытки ученых немецкого корня? Я хочу знать, кто за это
ответит?!"
Дело сие случилось на Чрезвычайном Заседании Академии Русских Наук и
было посвящено странной проблеме. Государыня хотела понять, - если мы
выиграли войну у пруссаков, почему на одного убитого немца мы потеряли
четырнадцать русских?!!
А вот -- потому.
В день возвращения Эйлеров Государыня написала целую речь. Многие
чуяли, что за сим будет разгон "славянистов" из Академии и следствие по
доносам и пыткам. Поэтому когда бабушка хотела идти, ее задержали и пестун
Наследника Павла -- граф Панин спросил:
- "Что вы намерены делать?"
Бабушка, не подумавши, отмахнулась:
- "Я хочу извиниться от имени всей Империи".
На сие Панин сказал фразу, ставшую исторической (и страшно за сие
нелюбимую русской историей):
- "Империя не ошибается. И потому не должна извиняться!"
(В сей фразе ключ к правлению Павла.)
Бабушкин трон был еще шаток и ее звали "немкой". Поэтому Государыня
вдруг для всех поклонилась и дрогнувшим голосом отвечала:
- "Ошибаются Императоры. Дозвольте и мне ошибку. Что вам, милый друг,
извинения слабой и глупой женщины?"
При этом бабушка, не прекращая поклона, посмотрела исподлобья на
наглеца и тот так напугался, что добрых полгода боялся попасться к ней на
глаза!
Когда бабушка вышла к Эйлеру, в руках ее была длинная речь. Она увидала
перед собой слепого уродца с беззубым, сморщенным личиком. Лицо
повелительницы перекосилось, лист с речью затрясся в ее руках. Она вдруг
сбежала к моему прадеду с возвышения с троном, обняла его и прошептала
сквозь слезы:
- "Простите... Простите мне, если сможете".Прадед мой с достоинством поклонился и отвечал своим тонким и звонким
голосом:
- "Буду служить Вам Верой и Правдой, Ваше Величество!"
Он не смог стать прежним ученым. Пытки навсегда сделали Леонарда
калекой. Остаток жизни великий Эйлер провел на постели в окружении своих
сыновей -- академиков. Цвета и гордости русской науки. Все они прошли тюрьмы
и пытки, но не посрамили Крови и Чести. В общем, как в доброй сказке -- все
кончилось хорошо.
Впрочем, нет. Не совсем.
Моя бабушка -- урожденная Софья Эйлер умерла в прусской тюрьме.
Официально говорят, что -- на дыбе... (Она, как и все Эйлеры, была
слабосильна.) Неофициально же шепчут, что ее насиловали и она умерла под
десятым допросчиком.
Я не слишком люблю Пруссию. И -- Германию.
На третий день по "вселению" матушки во дворец, к ней обращаются из
Академии с щекотливым заданием, - написать письмо Канту. Государыня всегда
хотела "увенчать" созвездие русских ученых величайшим мыслителем и философом
нашего времени. Тот же отказывался даже отвечать на письма русским ученым.
История с Кантом весьма щекотлива и прямо связана с историей нашей
семьи. В рассказе об Эйлерах я вскользь доложил о "дурне из Холмогор". Речь
шла, как вы поняли о Ломоносове. Михаиле Васильевиче (или -- Петровиче)
Ломоносове.
Сей господин был сходен обликом с Государыней Елизаветой Петровной, а
по времени и месту рождения мог быть сыном Петра. Первого. Доказательств
сего родства, конечно же, не было, но сам Ломоносов верил в него и потому
пришел из своих Холмогор ко двору "сестры Лизаньки".
Та, в свою очередь, тоже была незаконной, ибо Патриархия утвердила брак
Петра с ее матерью лишь в пылком воображении самой повелительницы. (Брак был
заключен после установления главенства Синода.) На сем основании Елизавета
весьма привечала любого и каждого, кто имел смелость доказать Кровь дома
Романовых. А Ломоносов, помимо всего, был великим ученым и родство с ним
делало Честь самой Государыне.
Иные люди из бедных родственников становятся Именем Рода. Вот и
Романовы по сей день гордятся этим родством. Увы, у всякой медали -- две
стороны.
Учился "Михайла Васильевич" за рубежом -- в славной Пруссии. Жил, не
скрывая родства с Государыней, и особой приязни с сестрой-венценосицей. А в
ту пору как раз создавался прадедовский Абвер. И люди шли в него не за
страх, а искренне веря в "предназначенье Германии".
Один из лозунгов тогдашнего Абвера был -- "цивилизуем всех варваров", а
дословно -- "Дранг нах Остен", причем не в политическом, или военном, но в
первую голову -- в культурном плане. Культура же русских в ту пору, по
мнению немцев, была "под польской пятой". Не потому, что всем заправляли
поляки, но -- в ту пору наш правящий класс говорил и писал на польский (и
французский) манер - "плавною речью". "Ударная" ж речь, характерная для
немецкого, английского и нынешнего русского языков, почиталась тогда -
"простой" и "вульгарной".
Именно выходец из народа, не привыкший к "безударному тону", особо
понравился моему прадеду. И Ломоносов чуть ли не с первого дня своего
пребывания в Пруссии жил "под крылом" милых абверовцев, учивших его...
основам стихосложения. На немецкий -- "ударный" манер.
Когда ж Ломоносов "созрел", его вернули в Россию с женою и дочками.
(Госпожа Ломоносова на момент ареста имела уже чин подполковника прусского
абвера...)
"Народного самородка" никто здесь не ждал. С первого ж дня несчастного
упрекали в луковой вони, сморкании в занавесь, шмыганье носом и вульгарным
привычкам. (Двор той поры жил на французский манер -- страшно далекий от
жизни России.)
Ломоносов же не стал терпеть издевательства, а начал приводить во двор
мужиков, заставляя их говорить с Государыней. Разница в речи простого народа
и "плавном тоне" дворянства была столь разительна, что Государыня (очень
боявшаяся народного гнева) приняла сторону Ломоносова. Он избран был в
Академию, а против него ополчилась вся писавшая братия того времени.
Ломоносов стал отвечать -- слово за слово, посыпались оскорбления и
однажды жена посоветовала ему обратиться в Тайный Приказ. (Один из наиболее
рьяных противников "мужика" работал с польской разведкой.) Сыщики немедля
изобличили шпиона, того обезглавили и... Вскоре жена опять "капнула"
информацию -- теперь уже на человека французов. Новое следствие, новая
казнь, еще худшие отношения с Академией.
Первое время абвер был точен и действительно давал сведения на шпионов.
Тайный приказ постепенно привык к тому, что через Ломоносова приходит верная
информация. Еще больше в это поверила сама Государыня. Вскоре возникло
такое, что Ломоносов мог прийти в Зимний к кузине и "нашептать" ей на ухо
все, что угодно -- через голову Тайных. Те все равно проверяли и привыкали,
привыкали, привыкали...
Когда Ломоносов открыл первый большой заговор в Академии -- в пользу
Пруссии, ни у кого не возникло сомнений. Затем -- второй. Третий... В самый
короткий срок были истреблены все "инородцы" с научными титулами. За шпионаж
в пользу Пруссии.
Так было разгромлено Артиллеристское ведомство, "Навигацкая" школа,
Имперская пороховая палата. Прусские ружья и пушки стали бить быстрей и
точнее, чем русские, а фрегаты пруссаков топили наши галеры без передышки.
Но самый страшный удар пришелся по медицине. Все врачи той поры были
немцы и всех их перебили, как прусских шпионов. Итогом стал неслыханный мор
от дизентерии с ветрянкой и русская армия кончилась. (Болезни убили втрое
больше русских солдат, чем все прусские пули, да штыки вместе взятые.)
За это моему прадеду Эриху -- отцу и бессменному шефу разведки Железный
Фриц вручил "Pour le Merite" -- высший Орден Прусского королевства. (За
"отрицательный вклад в науку противника" -- так было в приказе на
награждение.)
Когда награждение состоялось, лишь идиоты не осознали, что в России
кто-то должен за это ответить. Вы думаете, что во всем виноват Ломоносов?
Как бы не так. В реальности, он, как "лицо, учившееся в Германии", да
"имевшее жену -- немку" был не допущен к делам Артиллеристского ведомства --
наиболее пострадавшего в сей вакханалии.
Как раз нет. В своих мемуарах мой прадед фон Шеллинг указывал, что в
действительности абвер лишь создал атмосферу доносов, бессудных пыток и
казней, а дальше русские ученые попросту перебили сами себя -- любое
несогласье в научных вопросах влекло подозрение в работе на немцев, доносе,
пыткам и быстрой казни. (Сыщики уже привыкли к тому, что Академия --
рассадник шпионов!)
И вот когда началось следствие, Ломоносова обвинили в том, что он...
"подготавливал заговор по убийству Ее Величества (моей бабушки) за то, что
она -- немка". Между строк неизвестный доносчик намекал, что Ломоносов --
Романовской крови и сам метит на царский престол. А вот этого моя бабушка
уже простить не смогла.
Когда Ломоносов был арестован и бабушка всем своим видом и репликами
показала -- насколько все решено, Академия чуть ли не в полном составе
обвинила несчастного во всех смертных грехах, во всех доносах и казнях, и
даже -- научных провалах всего прежнего царствованья.
Однажды матушка спросила у тетки, - был ли в действительности Ломоносов
Романовым, или все это - выдумки? На что бабушка, пожав плечами, сказала:
- "Знаешь, милочка, у меня от государственных дел забот полон рот, так
что этакими пустяками мне голову забить - недосуг. Да и какая, к черту,
палачу разница?!" - на сей аргумент матушка не нашла что ответить и только
промямлила:
- "Все ж, - невинные души..."
На что бабушка отвечала:
- "Не я сего мужлана силком ко двору привела. Сидел бы в своих
Холмогорах, прятался за печкой, да жег лучину, авось и по-другому бы
обошлось! А кто не спрятался - я в том не виновата!" - Петр I был мужчиной
видным и любвеобильным, зато бабушка ловко играла в прятки. Сыскала не
одного Ломоносова, но и княжну Тараканову и даже Иоанна Антоновича -- да еще
в собственной же кутузке!
Случай с академиком сразу же остудил самые разгоряченные умы (насчет
"иноземки на троне"),- а доказание связи академика с абвером привело на ее
сторону двор и гвардейцев. С той самой минуты и до смерти ничто более не
грозило бабушкину правлению. Когда целые семьи "рубят под корень", это
производит неизгладимое впечатление.
Но сам Иммануил Кант - отец "категорического императива" был первым из
тех, кто говорил, что в данном случае Ломоносов был использован абвером "в
темную" - без злого умысла с его стороны. И абвер нарочно дал повод
Екатерине убить академика, как возможного претендента на русский престол. И
если уж в России извинились пред Эйлером, нужно простить Ломоносова.
Иль на Руси времена, когда прощают всех немцев, а на плаху ведут теперь
русских?! Из уст немца Канта сии разговоры были... смутительны. И бабушка
очень хотела вывезти его в Санкт-Петербург. Чтоб заткнуть рот постом, чином
и жалованьем.
Матушка впоследствии говорила, что писала Канту, скрепя сердце. Вопрос
был, конечно же, скользкий, но видеть падение "Совести" пред грудой
презренного злата, - ей не хотелось.
Она написала, как ее хорошо приняли в сей гостеприимной стране. А еще о
том, как здесь пьют, как порют дворян за малейший проступок, как пишут
доносы... В общем -- обычную дворцовую жизнь.
Когда письмо было готово, и матушка принесла его в Канцелярию,
секретарь, просивший написать его, порылся в каких-то бумагах и произнес:
- "Ой, простите, дело сие - под контролем Самой... Вы обязаны сами
