начинали свои эскапады обычно с Берлина. Абвер же их потихоньку ловил и
передал русской царице -- родной дочке шефа прусского Абвера. Вы
представляете -- как тесен мир?!
В отличие от России в Европе хорошо знают сию родословную. Габсбурги, у
коих фон Шеллинги угоняли фрегаты, груженные золотом, обЦявили моему роду
вендетту. С тех самых пор Австрия, Франция и Испания не дружат с Англией,
Пруссией и Голландией. А после коронации бабушки еще и с Россией.
Потом были празднества и роскошнейший фейерверк, посвященный основанию
Черноморского флота и грядущему присоединению Крыма к России. Зрители
остались от салюта в восторге. Слухи о таинственной девице, знающей Канта
накоротке, и умеющей создавать фейерверк переполнили двор. Ее ж непривычная
(для женщины) внешность и тяга к мундиру дали толчок к россказням самым
невероятным.
Самым скандальным и преследующим всю жизнь мою матушку стал слух о ее
"ведьмовстве". Сказывают, что однажды придворные шлюшки решили подшутить над
иноземкою и пробрались в ее пороховую палатку. Посреди комнаты они
обнаружили странное зеркало, - навроде того о коем они слыхали у собственных
бабушек. (Слух сей настолько укоренился в столицах, что через полвека Пушкин
напишет: "Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи..." Это, как ни
странно -- о моей матушке.)
Когда несчастные заглянули в сие зеркало, они (по их бессвязным
рассказам) -- "увидали весь мир, ангелов в небесах и чертей в подземелье..."
А еще они слышали голоса, пенье птиц в райских кущах и... крик грешников в
аду. Среди тех, пытаемых всеми чертями, девицы узрели себя и -- все трое
лишились чувств.
К счастью, во время пришла моя матушка, которая смогла вытянуть всех
троих из под тяги, в коей шло "серебрение" стекол. (Бабушка пожелала
производить зеркала прозрачные с одной стороны -- прямо в России.)
Девицы после сего резко изменили свой образ жизни (одна из них даже
ушла в монастырь) и стали если не образцом добродетели, то -- примером для
прочих шлюх. Карл Эйлер написал большую статью о методах лечения больных с
тяжелейшим отравлением ртутью. Матушка прославилась записной ведьмой и ее
принялись обходить за семь верст.
Абвер же (а впоследствии и моя жандармерия) обогатились новым методом
пытки. Друга привязывают над таким "зеркальцем" и он сам все рассказывает. В
ртутном бреду. После этого обычно он умирает (ртуть -- понимаете), но...
За показаниями несчастного наблюдают его товарищи по подполью -- из
другой комнаты. Не видя источника ртути, они не знают причин столь бурного
речевого поноса, решают, что перед ними предатель и сами дают показания.
Никаких тисков, игл, или дыбы... Я, конечно, умею получать показания и
совсем дантистскими методами, но, честно говоря, не терплю прямого насилия.
Так что Пушкин был прав, говоря -- "Свет мой, зеркальце, скажи, да всю
правду доложи...", но не совсем понял сути нашего метода. Широко простирает
химия руки -- в тела человеческие.
Эта история случилась как раз перед фейерверком и двор, с одной
стороны, восхищался матушкиным талантом, а с другой -- шептался между собой,
что такую игру огня может дать только знание адских жаровен. Сам Потемкин,
говорят, произнес:
- "Я восхищен сим искусством, но не готов продать за него свою душу".
Мнение фаворита никто не оспорил и отношение общества к матушке было
двояким. Ей восхищались, но... боялись общаться.
Когда устроились танцы, девушка, втайне мечтавшая встретить на сем балу
своего суженого, переоделась в новое платье из китайского шелка. Она
истратила на него все свои пятьсот марок. На него и нитку японского жемчуга,
а туфельки у нее были бабушкины. Ей всегда нравились жемчуг, серебро и
сапфиры - эта бледно-синяя гамма выгодно оттеняла матушкины голубые глаза и
нежно-белую кожу, - любая женщина любит подчеркивать все имеющиеся у нее
достоинства с максимально возможным эффектом.
На своем первом балу матушка была в простом шелковом платье и нитке
жемчуга. На фоне обвешанных камнями русских красавиц ее попросту не
заметили. Да и мненье "светлейшего" внесло свою лепту.
(Впоследствии все углядят странную связь -- чем больше будет матушкино
влияние при дворе, тем хуже пойдут дела у "светлейшего". Когда ж он, утратив
практически все, умрет в дороге от странного яда, все свяжут сие с
уменьшением ставки кредита по долгам графа Зубова. Матушка ни к кому и ни
разу не слала наемных убийц. Она кредитною ставкой и таможенным сбором
убивала верней, чем кинжалом и ядом.)
Но в тот день "светлейший" был в полной силе и матушка в самых
расстроенных чувствах удалилась от праздника в укромную комнатку. Там она
села "зализать душевные раны" и ждать окончания веселья для того, чтоб без
помех убрать петарды, да свечи с мортирами. А дабы не растравлять себе душу
- раскрыла Кантову "Общую естественную историю и теорию неба" с автографом и
любезными пояснениями автора на полях.
И вот, пока она всецело поглощена усвоением нового взгляда на теорию
образования Вселенной, в ее комнатку вваливается огромный мужик, который,
обдавая матушку этаким амбре из дорогого одеколона и сивушного перегара,
вежливо осведомляется:
- "Здесь, милочка, не пролетал этакий мон ля петит, этакая немецкая
нимфа, баронесса фон... уж не знаю как ее там! В общем, - новый фойермейстер
Ее Величества! Она мне назначила здесь тет-а-тет".
Девушка с умной книжкой подскакивает от неожиданности, невольно
краснеет, как маков цвет, и еле слышно лепечет:
- "Вы имеете в виду Шарлотту фон Шеллинг?"
- "Да, что-то вроде того. Так, где же она?"
Баронесса фон Шеллинг медленно закрывает свою необычайно нудную книжку
и, вставая со стула, произносит:
- "Шарлотта фон Шеллинг - к Вашим услугам. Но я не назначала вам здесь
свиданий. Кстати, с кем я имею Честь?" - при этом она во все глаза смотрит
на кавалера. Тот - настоящий красавец: двухметровый верзила, грудь колесом,
косая сажень в плечах и все - при всем.
Больше всего в Бенкендорфах людей поражает животная сила, "мужицкая"
мощь, коей сплошь и рядом лишены потомки иных древних родов. Недаром нас
зовут "Жеребцами Лифляндии" и "жеребята" нашего производства растут в домах
чуть ли не всего русского (и германского) света. Не стараюсь похвастать, но
неспроста народ говорит, что "У мужика вся сила -- в яйцах".
Матушка во все глаза смотрит на великана и не верит, что такие женихи
бывают на свете. Тот же с изумлением смотрит на "эту поганку" (именно так
мой дядя станет звать мою матушку) и не знает, что ему делать. Потом матушка
частенько смеялась, рассказывая, как Бенкендорф невольно выдунул перегар в
сторону, совсем как напроказивший мальчишка перед строгой матерью, и даже
пробормотал что-то вроде: "Атанде..! Вот влип, так -- влип".
- "Полковник Бенкендорф - к Вашим услугам. Мы тут знаете ли... Крутили
бутылочку на фанты, и за Вашим отсутствием бутылочка указала на меня и на
вас, так что теперь вы - моя пленница. Я обязан пригласить вас на тур
мазурки".
Матушка невольно смеется такой простоте русских нравов и, вновь
раскрывая Канта, отвечает с усмешкой:
- "Что ж, я освобождаю вас от Вашего обязательства. У меня чуточку
болит голова, и я лучше посижу здесь - в тишине. Вас же, наверно, ждут Ваши
друзья. Спасибо за приглашение, но... Будьте здоровы".
Тут бравый полковник теряется совершенно, - сперва он идет к выходу,
потом вдруг останавливается, топчется на месте, всплескивает руками и с
отчаянием в голосе восклицает:
- "Mon bleu, да что ж Вы меня без ножа-то тут режете! Бутылочку-то
крутила Сама! Да как же я теперь без тебя покажусь... Да ты станцуй со мной
раз, и - разбежались. Что тебе, жалко?! Дура..."
Матушка рассказывала, как ее прям подбросило от сих слов, а в голове
будто колокол: "Я дам тебе мужа - богатого, родовитого... Дам". А в глазах,
как в кривом зеркале -- вялый, зависимый подбородок, слюнявая нижняя губа,
какие-то будто стеклянные и в то же время - бегающие глаза, огромные,
напомаженные усы и надо всем этим омерзительный, тошнотворный запах дорогого
одеколона...
Дальше она плохо помнила, что случилось. Только громкий хлопок - это
упала книга с ее колен на паркет. Только ослепительный свет - это огромные
люстры резанули глаза, когда Бенкендорф вводил ее в центральную залу. Ввел и
не стал танцевать, а побежал, таща за руку через весь зал - искать
Государыню. И матушка рассказывала, как она увидала тетку и всю дорогу
смотрела царице в глаза и еле заметно, чтоб лишний раз не нанести ущерб
офицерской Чести, качала отрицательно головой. А венценосная тетка будто не
видела, ее глаза все время бегали, будто прячась от сей мольбы, а затем...
Затем Государыня крикнула:
- "А вот и мой маленький фойермейстер! Умничка! Давно я так не
смеялась. Шампанского моей новой подруге! Да больше!"
Откуда не возьмись, появилась огромная чаша, в которую тут же ударила
струя пены. Девушка, кою почти облапил ее кавалер, совсем испугалась:
- "Я не пью, Ваше Величество! Я не умею... Я... не пью!"
На что Императрица хохочет:
- "Ерунда! Все пьют. В России - пьют все! Вот и твой кавалер не
упустит. Да, Господа, за нашу Армию. За моих Офицеров! Пьют все!"
Девушка в светло-голубом платье с ужасом обводит взглядом собравшихся.
Более половины из них - люди из "Тайных". Они аж шеи вытянули, чтобы
услышать ответ. Несчастная дрожащими руками берет чашу с шампанским,
подносит к губам и отхлебывает. Тут же чуть ли не отталкивает вино от себя и
в ужасе шепчет первому же соседу:
- "Там же - опий!"
Тот не слышит. Он вместе с другими офицерами раскачивается из стороны в
сторону и громко повторяет вслед за всеми:
- "Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна..."
Матушка чуть морщится и, поднося чашу к губам в другой раз, с
ненавистью смотрит на Государыню, а та, будто ей нужно сказать что-то
важное, наклоняется к племяннице и с мольбой в голосе просит:
- "Пей, доченька. Так лучше. Так легче. Я как увидала своего идола, так
- чуть рассудок не потеряла. А выпила зелие и - не помню уже ничего. ПЕЙ!"
И матушка под радостные вопли и крики придворных: "Горько!" и "Пей до
дна!" - выпивает чашу сию. А потом ей становится так легко, что она, не
останавливаясь, пляшет весь вечер до другого утра.
Проснулась она вечером третьего дня в своей же постели. Проснулась и
поняла, что теперь она либо должна выйти замуж за Бенкендорфа, либо уйти в
монастырь, дабы спасти свою Честь.
Еще в бытность ее в пансионе - их, благородных девиц, обучали неким
правилам женского естества и помогали составлять "календарь". И шутили при
том, что в одни дни надо звать милых любовников, в другие же - заботиться о
династии благоверного. Ей же "не повезло". Поэтому-то она и плакала вплоть
до утра четвертого дня.
Наутро же она, не сказавшись прислуге, пошла на поиски Бенкендорфа,
чтобы расставить точки над "i". Но полковника дома не оказалось, а слуга
отвечал:
- "Так барин-с уехали-с - может к певичкам, а может и к дружкам в
имения-с. Ежели к певичкам - так это надолго, правда, деньжата у него на
исходе, так что скорее он в имениях-с. Найдет там матрешку попроще, вжарит
ей по самое не хочу, наврет с три короба-с и - домой. Так что денька через
три ждем-с. Тогда и приходи к нему в гости".
Разумеется, сказал он все это не сразу, но для профессионального
иезуита, привычного к беседам с простыми людьми, выудить сии новости труда
