турками глубоко потрясло всех жителей Московской Руси. "...с самого
покорения Константинополя, - пишет Достоевский в "Дневнике Писателя" (1877
г.), весь огромный христианский Восток невольно и вдруг обратил свой
молящий взгляд на далекую Россию, только что вышедшую тогда из своего
татарского рабства, и как бы предугадал в ней будущее ее могущество, свой
будущий всеединящий центр себе во спасение. Россия же немедленно и не
колеблясь приняла знамя Востока и поставила царьградского двуглавого орла
выше своего древнего герба и тем как бы приняла обязательство перед всем
православием; хранить его и все народы, его исповедующие, от конечной
гибели. В то же время и весь русский народ совершенно подтвердил новое
назначение России и царя своего в грядущих судьбах всего Восточного мира. С
тех пор главное, излюбленное наименование царя своего народа твердо и
неуклонно поставил и до сих пор видит в слове: "православный", "Царь
православный". Назвав так царя своего, он как бы признал в наименовании
этом и назначение его, - назначение охранителя, единителя, а когда
прогремит веление Божие, - и освободителя православия и всего христианства,
его исповедующего, от мусульманского и западного еретичества".
Еще большее потрясение испытали жители Средневековой Руси, чем от
известия от взятия Константинополя басурманами, при получении известия что
Константинопольский патриарх и епископы на восьмом соборе во Флоренции в
1439 году отступились от праотеческого православия и заключили унию с
латинянами.
"С 1453 г. суд Божий над Вторым Римом стал уже ясен для всех
простецов. Когда агарянская мерзость запустения стала на месте святе, и св.
София превратилась в мечеть, а вселенский патриарх в раба султан, тогда
мистическим центром мира стала Москва - Третий и последний Рим. Это
страшная, дух захватывающая высота историософского созерцания и еще более
страшная ответственность! Ряд московских публицистов высокого литературного
достоинства, с вдохновением, возвышающемся до пророчества, с красноречием
подлинно художественным не пишет, а поет ослепительные гимны русскому
правоверию, Белому царю московскому и Белой пресветлой России. Пульс
духовного волнения души русской возвышается до библейских высот.
Святая Русь оправдала свою претензию на деле. Она взяла на себя
героическую ответственность - защитницы православия во всем мире, она стала
в своих глазах мировой нацией, ибо Московская держава стала вдруг последней
носительницей, броней и сосудом Царства Христова в истории - Римом
Третьим, а Четвертому Риму уже не бывать... Так юная и смиренная душа
народа - ученика в христианстве, в трагическом испуге за судьбы церкви,
выросла в исполина. Так родилось великодержавное сознание русского народа и
осмыслилась пред ним его последняя и вечная миссия. Тот, кто дерзнул, еще
не сбросив с себя окончательно ига Орды, без школ и университетов, не
сменив еще лаптей на сапоги, уже вместить духовное бремя и всемирную
перспективу Рима, тот показал, себя по природе способным на великие, тот
внутренне стал великим. Это преданность и верность русской души Православию
- породили незабываемую, исторически необратимую русскую культурную
великодержавность и ее своеобразие.
Отвержение Московской Русью флорентийской унии, по верной
характеристике нашего историка С. М. Соловьева, "есть одно из тех великих
решений, которые на многие века вперед определяют судьбу народов...
Верность древнему благочестию, провозглашенная вел. кн. Василием
Васильевичем, поддержала самостоятельность северо-восточной Руси в 1612 г.,
сделала невозможным вступление на московский престол польского королевича,
повела к борьбе за веру в польских владениях, произвела соединение Малой
России с Великой, условила падение Польши, могущество России и связь
последней с единоверными народами Балканского полуострова" ("Владимирский
сборник").
Вот как вера в идею Третьего Рима выражалась у отца Петра I -
Тишайшего Царя:
"Говорили, что на Св. Пасху (1656 г.) государь, христосуясь с
греческими купцами, бывшими в Москве, сказал между прочим к ним:
"Хотите вы и ждете ли, чтобы я освободил вас из плена и выкупил?". И
когда они отвечали: "Как может быть иначе?, как нам не желать этого?" - он
прибавил: "Так, - поэтому, когда вы возвратитесь в свою сторону, просите
всех монахов и епископов молить Бога и совершать литургию за меня, чтоб их
молитвами дана была мне мощь отрубить голову их врагу". И, пролив при этом
обильные слезы, он сказал потом обратившись к вельможам: "Мое сердце
сокрушается о порабощении этих бедных людей, которые стонут в руках врагов
нашей веры. Бог призовет меня к отчету в день суда, если, имея возможность
освободить их, я пренебрег этим. - Я не знаю как долго будет продолжаться
это дурное состояние государственных дел, но со времени моего отца и
предшественников его, к нам не переставали приходить с жалобой на угнетение
поработителей патриархи, епископы, монахи и простые бедняки, из которых ни
один не приходил иначе, как только преследуемый суровой печалью и убегая от
жестокости своих господ; и я боюсь вопросов, которые мне предложит Творец в
тот день: и порешил в своем уме, если Богу угодно, что потрачу все свои
войска и свою казну, пролью свою кровь до последней капли, но постараюсь
освободить их". На все это вельможи ответили ему: "Господи, даруй по
желанию сердца твоего" (Московское государство при царе Алексее Михайловиче
и патриархе Никоне, по запискам архидиакона Павла Алеппского. Соч. Ив.
Оболенского. Киев, 1876 г. Стр. 90)
VI
Взяв в виде руководящего религиозно-политического идеала - идеал
Святой Руси - русский народ выбрал один из самых трудно достижимых идеалов,
этим, во многом, объясняется трагичность хода русской истории: реализовать
этот идеал трудно, а отказаться от него, русские, по складу своей души,
оформленной Православием не могут.
"Светскости, отчужденной от Церкви не знала Москва. Обособленного от
Церкви на Москве ничего не найдешь, как ни шарь по самым потаенным
закоулкам. Если что и оказалось как бы вне Церкви, то не в смысле
действительной вне-церковности, а в плане церковно-окрашенной борьбы.
Равнодушной к Церкви самобытности нельзя представить себе на фоне
московской жизни". (Архим. Константин. "Империя Росс. и Св. Русь". Сб.
"Прав. Русь" за 1958 г.).
Западничество Петра было бунтом против московского Православия. "То
была драма - не только личная Петра: общенациональная, Европеизация с
неотвратимостью рока легла на Россию. Не внешний облик меняла она русской
жизни. Она колебала основы внутреннего мира, упраздняя сплошную целостность
церковного сознания, которую, как благодатное свойство русского народа, в
его позднем, но одновременно-всеобщем принятии христианства распознал перед
лицом соблазна европейских ересей, св. Иосиф Волоцкий. Петровская Реформа
ни от кого не требовала неверности Православию, но она отменяла всеобщую
связанность русских людей церковным сознанием". (Архим. Константин.
"Роковая двуликость Имперской России". "Прав. путь", 1957 г.). "Трагедия
Императорской России и заключалась в том, что утрачивала она, даже и
оставаясь щитом Святой Руси - видеть ее истинную природу. Не отсюда ли
разрыв традиций церковного искусства - буквально возникший с началом
Петербургского периода? СВОЕЙ жизнью начинала жить Императорская Россия -
СВОЕЙ продолжала жить Святая Русь". ("Империя Россия и Святая Русь", стр.
19).
Русская душа, в лучших своих чертах, оформлена и отшлифована
Православием. Целостный, гармонический склад русской души - дело
Православия. Православие - первое и последнее духовное увлечение русского
народа. Поэтому судьба русского народа слита с судьбами Православия и
вытекающей из него религиозно-национальной идеей о Святой Руси. Цветет
Православие и питает своими живительными соками русскую жизнь и русскую
культуру - цветет и русская культура. Никнет Православие, вскоре никнет и
вянет и русская жизнь. Н. Лосский в книге "Достоевский и его христианское
миропонимание" пишет: "Русский человек может совершать великие подвиги во
имя Абсолютного идеала, но он может и глубоко пасть, если утратит его".
Между творческой силой русского и его поступками "не стоит, как
ограничивающий и направляющий фактор, его эмпирический характер, не
помогает устраивать жизнь легко в привычных формах, но зато и не стесняет
свободы" (стр. 374). Безмерность, в которой так часто незаслуженно обвиняют
русских не есть постоянная, неизменная черта русского национального
характера. Она проявляется только тогда, когда русский, в силу каких-либо
причин, утратит веру в Абсолютный идеал к которому тянется его душа,
значительно более сложная и глубокая, чем душа европейца и американца.
Только в этом случае русский человек нарушает меру и решает раз: "Нет
ничего - тогда и не надо ничего".
VII
Как обстояло дело с борьбой за возрождение идеи Третьего Рима в
царствование Николая I?
Как, например, относился к задаче восстановления патриаршества самый
выдающийся иерарх Николаевской эпохи Московский митр. Филарет? Для
Филарета, как указывает митр. Антоний даже "не возникал вопрос о
неканоничности высшего церковного управления в России и, хотя он по своему
авторитету среди других русских иерархов, несомненно был первым из них,
являясь как бы русским Патриархом, но он никогда не поднимал вопроса о
необходимости восстановления патриаршества в России и о неканоничности
Святейшего Синода". (Еп. Никон. Жизнеоп. Блаж. Антония, т. II, стр. 114).
Не ставили перед Николаем I вопрос о необходимости восстановления
духовной независимости Церкви и другие видные иерархи. Может быть и
понимали необходимость восстановления, но вопрос этот не поднимали, не
желая вступать в конфликт с Синодом, боясь пострадать за свои убеждения.
После того, как в первое десятилетие после учреждения синода большая
часть епископов побывала в тюрьмах, были расстригаемы, биты кнутом и т.д.
воля к сопротивлению у церковной иерархии была сломлена. "В истории
Константинопольской Церкви, - свидетельствует Доброклонский в исследовании
"Синодальный период", - после турецкого завоевания, мы не находим ни одного
периода такого разгрома епископов и такой бесцеремонности в отношении
церковного имущества".
Православная Церковь не против активного участия в строительстве
мирской жизни в духе заветов Христа. Мы знаем и роль монастырей и роль
Сергия Радонежского и других выдающихся деятелей Православия в деле
строительства национального государства и русского общества в допетровское
время и в деле защиты Руси в допетровское время. В произнесенной в
Московской Духовной Академии речи в день 500-летнего юбилея Преподобного
Сергия, Ключевский говорил, что имя Сергия Радонежского неразрывно связано
с именами его современников - митрополита Алексия и св. Стефана. "Ни одно
из этих имен нельзя произнести не вспомнив двух остальных. Эта
присноблаженная троица ярким созвездием блещет в нашем XIV в., делая его
зарей политического и нравственного возрождения Русской земли". "Все три
св. мужа, подвизаясь каждый на своем поприще, делали одно общее дело,
которое простиралось далеко за пределы церковной жизни и широко захватывало
политическое положение всего народа. Это дело - укрепление Русского
государства, над созиданием которого по-своему трудились московские князья
XIV в." "Потому ведь и удалось московским князьям так успешно собрать в
своих руках материальные, политические силы всего русского народа, что им
дружно содействовали добровольно соединившиеся духовные его силы".
Лишенная духовной самостоятельности Церковь перестает активно
участвовать в развитии духовной и социальной жизни народа". "...церковная
реформа Петра была уничтожением ПРЕЖНИХ ЦЕРКОВНЫХ ОСНОВ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
После Петра православие перестало быть ОПРЕДЕЛЯЮЩЕЙ СТИХИЕЙ
