объединиться вокруг царя и помочь последнему покончить с крепостным правом
и повести Россию по пути устроения более христианского общественного строя.
Он понимал, что Православная Церковь находится в упадке, но в высоте
духовного содержания Православия видел залог возможного расцвета
Православной Церкви.
IX
Гоголь с ужасом видел, что русские европейцы - поклонники внушаемых
вольтерьянством и масонством идей, отказываясь от Православия, влекут
Россию в бездну. Он предостерегал, что нельзя любя все чужое и презирая
духовные русские традиции - ожидать спасения России от внедрения в нее не
свойственных русскому духу европейских идей. "Мне казалось всегда, - пишет
он в "Авторской исповеди", - что прежде, чем вводить что-либо новое, нужно
не как-нибудь, но в КОРНЕ узнать старое; иначе применение самого
благодетельнейшего в науке открытия не будет успешно... С этой целью я
заговорил преимущественно о старом".
"Вы говорите, - писал еще Гоголь Белинскому, - что спасение России в
европейской цивилизации, но какое это беспредельное и безграничное слово.
Хотя бы определили, что нужно подразумевать под именем европейской
цивилизации. Тут и фаланстеры и красные и всякие, и все готовы друг друга
съесть и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что
трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает поневоле: где же
цивилизация?"
В герое "Мертвых душ" генерале Бетрищеве, считающем, что стоит
только одеть половину русских мужиков в немецкие штаны, как "науки
возвысятся, торговля подымется, и золотой век настанет в России", Гоголь
высмеивал утопические воззрения основателей Ордена Р. И. - западников.
Западники, по мнению Гоголя, принадлежат к числу тех русских умников, про
которых Констанжогло метко сказал, что это те умники, "которые, не узнавши
прежде своего, набираются дури вчуже".
Возражая на обвинения Белинского, что он будто бы отвергает вообще
необходимость учиться у Европы, Гоголь пишет: "Не менее странно также, - из
того, что я выставил ярко на вид наши русские элементы, делать вывод, будто
я отвергаю потребность просвещения европейского и считаю ненужным для
русского знать весь трудный путь совершенствования человечества. И прежде,
и теперь мне казалось, что русский гражданин должен знать дела Европы. Но
я, я был убежден, что если при этой похвальной жадности знать чужеземное,
упустишь из виду русские начала, то знания эти не принесут добра, собьют,
спутают и разбросают мысли, наместо того, чтобы сосредоточить и собрать их.
И прежде, и теперь я был уверен в том, что нужно очень хорошо и очень
глубоко узнать свою русскую природу, и что только с помощью этого знания
можно почувствовать, что именно следует нам брать и заимствовать из Европы,
которая сама этого не говорит".
Гоголь писал в "Авторской исповеди": "Сколько я себя помню, я всегда
стоял за просвещение народное; но мне казалось, что еще прежде, чем
просвещение самого народа, полезней просвещение тех, которые имеют
ближайшее столкновение с народом, от которых часто терпит народ".
"Россия не Франция; элементы французские - не русские. - пишет
Гоголь в письме XXVII. - Ты позабыл даже своеобразность каждого народа и
думаешь, что одни и те же события могут действовать одинаковым образом на
каждый народ".
В заметке "Рассмотренные хода просвещения России" Гоголь пишет, что
русский человек после сделанного Петром переворота "позабыл, что Европа
развилась от того так, что развилась из своих начал". В результате
стремления подражать Европе: "в науках, искусствах, в образе жизни, а пуще
всего в голове русского человека произошло хаотическое смешение. Все пробы
заведения, чем долее, тем более становились неудачны. От того русский, чем
более входил в европейскую жизнь, тем более позабывал свою землю, и тем
менее мог знать, что ей более прилично. От этого все прививки были неудачны
и не принимались".
"Если дом уже состроен по одному плану, нельзя ломать его: можно
украсить, убрать отлично, отделать всякий уголок, но ломать капитальные
стены строения - это нелепость, почти то же, что поправлять дело рук
Божиих. От этого произошло то, что собственно русское в России мало
подтянулось, несмотря на 100 лет беспрерывных поправок, переделок, хлопот и
возни".
"Стремление к обезьянству стало так велико, что мы готовы завести
железные дороги прежде, чем подумали, откуда взять топливо.
Науки не сделали своего дела уже потому, что множеством своим
отвлекли от жизни; набили головы множеством терминов; увлекли их в
философию...; стали решать на бумаге то, что совершенно иначе разрешалось в
жизни; приучили к строению воздушных замков и сделали людей неспособными к
практическому делу, и внешним громоздом своим умертвили ум и способности".
X
Гоголь выступил как защитник исконных русских традиций, как поборник
идеи Святой Руси, как пророк целостной православной культуры. В своей книге
Гоголь ничего не говорил о необходимости поставить во главу будущего
государственного строительства идею Третьего Рима. Но вся книга - страстный
призыв к соблюдению верности идее Третьего Рима.
Гоголь утверждает, что Православие должно "определять все поведение
и семьи, и общества, и государства - каждого отдельного элемента. Церковь
не мыслится отдельно от государства, которое не мыслится, в свою очередь,
раздельно от Царя, находящегося в таинственно-благодатной неотрывности от
Церкви - и весь народ в целом обнимается началом служения Веры, в этом видя
и задачу каждого отдельного человека, спасающего свою душу в этом святом
общении..." Гоголь восстанавливает основные черты идейного завета русского
прошлого - "московское все воплотившееся в творении митр. Макария" - Русь
должна стремиться стать подлинно христианским государством.
"В эпоху всесокрушающего похода радикализма на Церковь, государство,
семью и национальную самобытную культуру - великий писатель имел мужество
выступить в защиту ниспровергаемых нравственных и политических традиций
русского народа. Он отлично сознавал, что за спиной "передовой"
интеллигенции стояли темные силы, с сатанинской злобой рывшие могилу
русскому народу" (Г. Сидамон. "Осмеянный пророк).
Такая книга, как "Переписка с друзьями" не могла, конечно, не
привести в ярость и негодование всех: врагов Православия и всех
псевдохристиан, ханжей и лицемеров, которых антихристианская
крепостническая. действительность породила в великом изобилии. Лицемерам,
ханжам, и мнимым христианам книга была страшным укором, скрытым и открытым
врагам Православия - грозным предупреждением.
То что пути и дороги к лучшему будущему России сокрыты именно в ее
темном и запутанном настоящем то, что понимал Николай I, Пушкин, Гоголь и
другие немногие люди совершенно не понимали и в силу своей идеологии не
были способны понять мнимые "спасители России" в виде основоположников
Ордена Р. И. и их последователей.
У врагов всего русского "Выбранные места" вызвали взрыв ярости, бурю
клеветы.
Белинский, увлекшийся в это время идеями масонского социализма,
отказавшись к этому времени от Бога, нашел бога - в социализме. А для
Гоголя "Бог" Белинского был новым обличьем диавола, вышедшем в мир для
борьбы с Христом. Атака социального утописта и атеиста Белинского на
социального реалиста Гоголя, весь ее бешенный, совершенно неприличный
характер, - понятны. Ведь Гоголь, выступил в роли борца за религиозное
возрождение, призывающего к созданию целостной православной культуры. Ведь,
если бы образованное общество восприняло идеи высказываемые Гоголем, и
встало на путь религиозно-национального возрождения, то Ордену Р. И.
грозила бы смерть.
Нужно было во что бы то ни стало оклеветать книгу Гоголя и его
самого. И это было сделано. 16 июля 1847 года Белинский написал Гоголю свое
знаменитое письмо, в котором на столетие опорочил Гоголя, принеся его в
жертву возникнувшему Ордену Р. И. "Проповедник кнута, апостол невежества,
поборник обскурантизма и мракобесия, что Вы делаете, - писал в бешенной
ярости Белинский. Презрев все приличия, он, обрушивается с клеветническими
обвинениями и на Гоголя, и на Православную Церковь. "Что Вы делаете, -
писал Белинский. - Взгляните себе под ноги - ведь Вы стоите над бездною"
От каждой "прогрессивно-мыслящей личности" во все стороны полетели
письма с порочащими Гоголя сведениями. А. Станкевич, например, писал:
"Получили мы письма Гоголя к друзьям, - пишет он к Щепкину. Вот, брат,
штука. Я даже такого не ожидал. Книжка довольно толстая и ни строки путной.
Читать ее тяжело, жалко и досадно, черт знает как. Гоголь сделался Осипом,
только резонерствующим в духе отвратительного ханжества. Есть поразительные
вещи: в одном месте Гоголь говорил, что в нем такое сцепление мерзостей,
какое он не встречал ни в ком. Эти, мерзости, говорит он, отделил только от
себя в лицах, им воспроизведенных. Я думаю, что он врет тут на самого
себя... Вряд ли после такой книжицы дождемся чего-нибудь путного от
Гоголя".
В ответе, который Гоголь хотел послать сначала Белинскому такое
начало: "С чего начать мой ответ на ваше письмо, если не с ваших же слов:
"Опомнитесь, вы стоите на краю бездны". Как далеко вы сбились с прямого
пути, в каком вывороченном виде стали перед вами вещи. В каком грубом,
невежественном смысле приняли вы мою книгу. Как вы ее истолковали?"
В письме к Н. Я. Прокоповичу Гоголь писал: "Напротив, я, в этом
случае обманулся: я считал Белинского возвышенней, менее способным к такому
близорукому взгляду и мелким заключениям". А. П. Толстому Гоголь писал:
"Письмо, действительно, чистосердечное и с тем вместе изумительное
уверенностью и непреложностью своих убеждений. Он видит совершенно одну
сторону дела и не может даже подумать равнодушно о том, что может
существовать другая".
Со времен Белинского интеллигентская критика изображала Гоголя к
моменту выхода "Выбранные места из переписки", как сумасшедшего или
религиозного маньяка.
Письмо Белинского произвело потрясающее впечатление на Гоголя, остро
переживавшего идейный разброд образованного общества. Впечатление от письма
Белинского усиливалось тем, что многие из знакомых Гоголя, после письма
Белинского отшатнулись от него: одни из них поверили Белинскому, что Гоголь
обыкновенный мракобес и ханжа, а другие более "благородные" решили, что
он... сошел с ума.
"Помнится, - вспоминал позже Тургенев, - мы с Михаилом Семеновичем
(Щепкиным) поехали к нему, как к необыкновенному гениальному человеку, у
которого что-то тронулось в голове... Вся Москва была о нем такого мнения"
(И. С. Тургенев. Литературные и житейские воспоминания). Даже такой близкий
знакомый Гоголя, как С. Т. Аксаков, писал: "Увы, она превзошла все
радостные надежды врагов Гоголя и все горестные опасения его друзей. Самое
лучшее, что можно сказать о ней - назвать Гоголя сумасшедшим".
Эти отзывы доказывают насколько Гоголь своим христианским сознанием
опередил даже выдающихся людей современного ему общества и насколько это
общество было ниже Гоголя по религиозному сознанию. Пророческие
предсказания Гоголя и его пламенные призывы к большей христианизации жизни
России, современники восприняли, как плоды душевного помешательства. Гоголя
постигла судьба всех пророков, всех выдающихся людей намного опередившим в
своем умственном, религиозном и нравственном отношениях свое время. Только
очень немногие поняли истинную причину травли Гоголя и не покинули его. И.
С. Аксаков писал отцу, что по его мнению Гоголь в "выбранных местах"
"является, как идеал художника-христианина". Кн. П. Вяземский писал в
С.-Петербургских "Ведомостях", что "Выбранные места" - книга полезная и
нужная: "многое в ней, если не все, обращает читателя на самого себя,
заставляет его невольно заглянуть в душу, осмотреться, допросить, ощупать
