невероятный способ обращения с самолетом и странные
об'яснения этому.
Жителей Трои, впрочем, чудеса трэвел эйр изумляли не
больше, чем меня удивил бы звон их городского колокола,
молчавшего последние шестьдесят лет... И они не знали, что
видят перед собою чудо...
- Спасибо за полет, - говорили они. - вы только так и
зарабатываете себе на жизнь? И больше нигде не работаете?
Или:
- Почему вы выбрали такой маленький городок, как Троя?
Или:
- Джерри, твоя ферма сверху выглядит не больше обувной
коробки!
У нас был тяжелый день. К нам на поле приехало
множество людей, и было похоже на то, что у нас был шанс
неплохо заработать. И все же внутренний голос говорил мне:
прочь, прочь отсюда! Раньше я часто не придавал ему значения
и впоследствии всегда жалел об этом.
Около трех пополудни я выключил мотор, дважды с'ездил
на автозаправочную станцию и привез четыре пятигаллоновых
канистры с бензином. И тут мне пришло в голову, что я ни
разу не видел, как Дон заправляет свой трэвел эйр бензином.
Последний раз Шимода заливал его в бак определенно еще до
Ферриса. А только сегодня он налетал уже часов семь-восемь,
не заправляясь ни бензином, ни маслом. И хоть я и знал, что
он неплохой человек и не причинит мне зла, мне опять стало
страшно. На крейсерской скорости при минимальных оборотах
трэвел эйр может продержаться в воздухе часов пять. Но не
восемь часов постоянных взлетов и посадок!
Пока я заливал бензин в средний бак и добавлял в мотор
масло, он преспокойно продолжал летать, полет за полетом. В
поле стояли люди, ожидавшие своей очереди; похоже, он не
хотел их задерживать.
Тем не менее я улучил момент, когда он помогал
супружеской паре выйти из кабины, и подошел к нему.
- Дон, как у тебя дела с горючим? Бензина не надо? - я
стоял у крыла его самолета с пустой пятигаллоновой канистрой
в руке.
Он посмотрел мне в глаза и озадаченно нахмурился, как
будто я спросил, не нужно ли ему немного воздуха, чтобы
подышать.
- Нет, - сказал он, и я почувствовал себя первоклассником-воечником
с камчатки. - нет, Ричард, мне не нужно
бензина.
Это задело меня. Я кое-что смыслю в авиамоторах и
горючем.
- Что ж, - вспыхнул я, - ну, а как насчет урана?
Он расхохотался, и это меня смягчило.
- Нет, спасибо, я уже заправлялся в прошлом году.
В следующую минуту он уже опять сидел в кабине,
разворачивая свой самолет для очередного сверх'естественного
взлета.
Мне хотелось, чтобы все эти люди поскорее ушли отсюда,
чтобы я мог спокойно улететь куда глаза глядят, найти
где-нибудь большое пустое поле, сесть, подумать, написать
обо всем этом в моем летном журнале и, может быть, сделать
кое-какие выводы.
Пока Шимода не приземлился, я отдыхал, стоя рядом с
флитом. Наконец он подрулил ко мне, мотор трэвел эйр
оглушительно ревел. Я подошел к его кабине.
- Сегодня я налетался, Дон. Я хочу отдохнуть где-нибудь
подальше от городов. С тобой было приятно полетать.
Когда-нибудь увидимся, о'кэй?
Он и глазом не моргнул.
- Еще один полет, и я составлю тебе компанию, человек
давно ждет.
- Ну хорошо.
Человек ждал, сидя в инвалидном кресле. Все его тело
было искорежено, как будто вдавлено в кресло гравитацией, но
он хотел лететь. Вокруг стояло человек сорок-пятьдесят, а
некоторые сидели в машинах, ожидая, как Дон будет сажать его
в самолет вместе с креслом.
Он не обратил на них никакого внимания.
- Вы хотите летать?
Человек в кресле улыбнулся вымученной улыбкой и кивнул
куда-то в сторону.
- Так давайте летать, вперед! - спокойно сказал Дон,
как будто он разговаривал с кем-то, кто уже давно ждал своей
очереди опять вступить в игру, сидя на скамейке запасных.
Сейчас, по прошествии времени, я вспоминаю, что единственным,
показавшимся мне странным, было напряжение, с которым
он говорил. Оно было ненавязчивым, но, тем не менее, фраза
звучала как приказ встать и идти и во что бы то ни стало
сесть в самолет. То, что произошло дальше, было похоже на
финал последнего акта спектакля, в котором этот калека
только что играл роль инвалида. Это было похоже на заранее
отрепетированную сцену. Какая-то сила вытолкнула его из
кресла, и он бросился вперед, сам себе удивляясь, и почти
побежал к трэвел эйру.
Я стоял совсем близко и хорошо все слышал.
- Что вы сделали? - пробормотал он. - ч т о в ы
с о м н о й с д е л а л и?
- Вы собираетась лететь, или вы не собираетесь лететь? - спросил
Дон. - плата три доллара. Деньги, пожалуйста,
вперед.
- Я лечу, - ответил тот.
Шимода даже не помог ему забраться в кабину, как он
обычно помогал другим пассажирам.
Люди, сидевшие до этого в машинах, уже стояли в поле,
со всех сторон доносился неясный приглушенный шепот, затем
наступила напряженная тишина. Этот человек не мог ходить с
тех пор, как он одиннадцать лет назад вместе со своим
грузовиком упал с моста.
Как ребенок, надевающий сделанные из простыни крылья,
он запрыгнул в кабину и скользнул в кресло, размахивая
руками так, будто их ему дали на время поиграть.
Прежде, чем кто-то успел вымолвить слово, Дон прибавил
обороты, трэвел эйр поднялся в воздух и стал набирать
высоту.
Может ли мгновение быть радостным и в то же время
ужасать? Впоследствии таких мгновений было много.
А тогда я был свидетелем чуда, которое можно было
назвать только сверх'естественным исцелением человека,
который, похоже, заслуживал того, и в то же время я
чувствовал, что когда эти двое вернутся, случится что-то
нехорошее. Люди стояли напряженной толпой и ждали. Шли
минуты, сотни глаз следили за крохотным бипланом, беспечно
парящим в небе. В воздухе пахло насилием.
Трэвел эйр сделал несколько крутых восьмерок, узкую
спираль, и вот он уже спускался над изгородью, медленно, как
тарахтящая летающая тарелка. Если бы он хотя бы чуть-чуть
подумал, он бы высадил своего пассажира в дальнем конце
поля, побыстрее взлетел бы и был таков. К полю стекались
люди. Какая-то женщина почти бегом катила перед собой еще
одно инвалидное кресло.
Он подрулил к толпе, развернул самолет и выключил
мотор. Люди подбежали к кабине, и мне на секунду показалось,
что сейчас они сорвут с фюзеляжа обшивку, чтобы схватить
этих двоих.
Было ли это с моей стороны трусостью? Не знаю. Я
подошел к своему самолету, включил зажигание и подтолкнул
пропеллер, чтобы завести мотор. Затем я сел в кабину,
развернул флит против ветра и взлетел. Взглянув вниз, я
увидел Дональда Шимоду, сидящего на краю своей кабины, и
толпу, окружившую его.
Я повернул на восток, потом на юго-восток и через
некоторое время приземлился на огромном поле с деревьями и
ручьем. Оно было далеко от городов.
6.
До сегодняшнего дня я не знаю, что на меня нашло. Это
было какое-то ощущение обреченности, и оно погнало тогда
меня прочь от этого странного загадочного парня, Дональда
Шимоды. Если передо мной встанет перспектива побрататься с
обреченностью, то даже сам мессия не сможет удержать меня.
В поле я почувствовал спокойствие. Передо мною
простирался огромный тихий луг, надо мною сияло безбрежное
небо... Единственным доносившимся до меня звуком было
журчание ручейка. К одиночеству трудно привыкнуть, но если
кто-нибудь нарушит его хотя бы на день, к нему приходится
привыкать сначала.
О'кэй, хорошенького понемножку, - сказал я, обращаясь к
полю, - все это было очень мило, и, возможно, я еще многому
мог бы научиться у этого парня. Но я не переношу толп, даже
если они настроены миролюбиво. Если же толпу раздразнить,
она или распнет кого-нибудь, или начнет на него молиться.
Прошу прощения, но с меня хватит!
Сказав это, я сам поймал себя на слове. Точно то же
самое мог сказать и сам Шимода. Почему он остался там? У
меня ведь хватило ума убраться подобру-поздорову, а я ведь
вовсе не мессия.
Иллюзии. Что он имел в виду? Для меня это было важнее
всего того, что он говорил или делал до этого. Когда он
произнес эти слова, он был в гневе: "все это иллюзии!" Он
сказал это так, как будто своей яростной силой хотел
втемяшить эту мысль мне в голову. Для меня это действительно
была проблема, но мне был нужен ее дар, но я никак не мог
понять, что же это означало.
Спустя некоторое время я развел костер и сварил себе
что-то вроде гуляша из остатков соевых бобов, мяса,
вермишели и пары сосисок в тесте трехдневной давности,
которым кипячение явно не повредило бы. Рядом с мешком для
продуктов валялся чехол с инструментами, и, не знаю зачем, я
достал разводной ключ, начисто его вытер и стал помешивать
им гуляш.
Как я уже сказал, я был совершенно один, меня никто не
мог видеть, и ради забавы я попытался погонять его по
воздуху так же, как это делал он. Когда я подбрасывал ключ,
и он достигал верхней точки, я моргал глазами, и у меня
возникало чувство, что на долю секунды он повисал в воздухе.
Но вслед за этим ключ опять падал в траву или мне на колени,
и весь эффект пропадал, но это был тот самый ключ... Как это
у него получалось?
Если это иллюзия, мистер Шимода, то что же тогда
реально? И если вся эта жизнь - иллюзия, то зачем мы тогда
вообще живем? В конце концов я сдался, подбросил ключ еще
пару раз и оставил это бесполезное занятие, а оставив,
почувствовал радость, чуть ли даже не счастье от того, что я
был там, где я был, что я знал, что знал. Пусть даже моих
знаний не хватило бы на то, чтобы об'яснить существование
вселенной, или хотя бы на несколько иллюзий.
Когда я совсем один, я иногда пою. "О, мы с тобой,
старина флит, - пел я, с любовью похлопывая биплан по крылу
(напомню, меня никто не слышал). - мы избороздим все
небо... Мы будем танцевать в полях, пока один из нас не
сдастся... - музыку и слова я сочинял на ходу. - но я первым
не сдамся, старина... Пока ты не сломаешь себе крыло... И
тогда я свяжу его п р о в о л о к о й... И мы полетим
дальше... М ы п о л е т и м д а л ь ш е..."
Когда я счастлив и у меня есть настроение, конца
куплетам нет, поскольку о рифмах я особенно не беспокоюсь. Я
перестал думать о трудностях мессии, ведь все равно я уже не
мог выяснить, кто он такой и какие у него были намерения. Я
перестал даже и пытаться его понять и думаю, что был
счастлив именно поэтому.
Около десяти вечера огонь начал угасать, и моя песня
тоже.
- Где бы ты ни был, Дональд Шимода, - сказал я,
разворачивая под крылом одеяло, - я желаю тебе счастливых
полетов и поменьше толп, если ты сам себе этого желаешь.
Нет, беру свои слова обратно. Я желаю, дорогой одинокий
мессия, найти то, что ты хочешь найти.
Когда я снимал рубашку, из ее кармана выпала его книга.
Я прочитал ту страницу, на которой она открылась.
"Узы,
Связывающие тебя с
Твоей истинной семьей
- Это узы не родства,
Но узы радости
И уважения
К жизням друг друга.
Редко члены одной
Семьи
Растут под одной крышей."
Я не понял, какое это отношение имеет ко мне, и решил,
что впредь я не должен позволять книге думать за меня. Я
залез под одеяло и, не засыпая, долго лежал в тепле, как
выключенная лампочка. В небе надо мной сияли тысячи звезд,
которые, наверное, были иллюзиями, но, несомненно, красивыми
иллюзиями. Когда я опять открыл глаза, уже занималась заря.
Розовый свет и золотые тени. Я проснулся не из-за света, а
оттого, что нечто мягко коснулось моей головы. Сперва я
подумал, что это травинка. Потом я решил, что это жук, но он
так сильно ударился о мою руку, что я испугался, что он ее
сломает. Это был ключ 9/16, здоровенный кусок металла. Он
ткнулся в меня слету, и я моментально проснулся. Проснувшись
окончательно, я с изумлением наблюдал, как он плавно
опустился на землю, и, наконец, замер. Когда я поднял его,
он снова был все тем же разводным ключом 9/16, который я
знал и любил, все таким же тяжелым, таким же удобным в
работе.
- У, дьявол!
Я никогда не чертыхаюсь - с детства к этому не приучен,
но сейчас я был искренне озадачен, и эти слова сами слетели
с моего языка. Что случилось с моим ключом? Дональд Шимода
