воздуха. Мы сделали один за другим по двенадцать-тринадцать
полетов, и я с'ездил на бензоколонку за горючим для флита.
Вслед за тем еще несколько пассажиров, потом еще, но до
заката мы успели сделать еще по полету-другому.
Я где-то видел табличку: "население 200", и по моим
подсчетам мы обслужили всех, а кроме того еще нескольких
приезжих.
В суете полетов я забыл спросить Дона о Саре и о том,
что он сказал ей, выдумал ли он эту историю о смерти или
считал ее правдой. Но время от времени, пока пассажиры
менялись местами, я внимательно осматривал его самолет. На
нем не было ни следа, ни капли масла, и, летая, он явно
старался избегать жуков, которых мне приходилось оттирать с
ветрового стекла каждые час-два.
Когда мы закончили полеты, небо было уже почти черным.
Я положил в свою походную плитку сухие кукурузные стебли,
бросил на них угольные брикеты и зажег огонь. Было совсем
темно. Огонь отбрасывал тени от стоящих рядом самолетов на
золотистую траву.
Я заглянул в свой ящик с продуктами.
- Суп, тушенку или спагетти? - спросил я у Дона. - есть
еще груши и персики. Хочешь горячих персиков?
- Все равно, - мягко ответил он. - все или ничего.
- Ты разве не проголодался? Сегодня был трудный день.
- У тебя такой выбор, что не от чего приходить в
восторг. Разве только немного тушенки...
Я открыл банку с тушенкой своим ножом из спасательного
комплекта офицеров швейцарских ВВС, проделал ту же операцию
со спагетти и повесил обе банки над огнем.
Мои карманы были набиты деньгами... Это было самое
приятное время за весь день. Я достал из кармана смятые
банкноты и принялся считать их, даже не пытаясь разгладить.
Я насчитал 147 долларов и стал проводить в уме нехитрые
арифметические расчеты:
- Это будет... Это будет... Так... Четыре и два в уме...
За один день сорок девять полетов! Мы с флитом выбились
за сто долларов, дон! А ты, наверное, и за все двести. Ты
же, как правило, возишь по двое.
- Как правило, - ответил он. - кстати, о том учителе,
которого ты ищешь...
- Никакого я не ищу учителя, я считаю д е н ь г и! - сказал
я. - на это можно прожить н е д е л ю, даже
если целую неделю будет идти дождь!
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
- Ну, а теперь, когда ты кончил купаться в деньгах, - сказал
он, - не дашь ли ты мне немного тушенки?
3
Массы, толпы и лавины людей обрушились на одного из
них, стоящего в центре. Затем все эти люди превратились в
океан, который грозил затопить его, но он, посвистывая,
пошел по воде и исчез. Океан воды превратился в океан травы.
Белый с золотом трэвел эйр приземлился на эту траву, из
кабины вылез пилот и водрузил над океаном полотно с
надписью: "полет - 3 доллара - полет".
Когда я проснулся и вспомнил весь этот сон, который
почему-то пришелся мне по душе, было уже три часа ночи. Я
открыл глаза и увидел трэвел эйр, стоящий в лунном свете
рядом с моим флитом. Шимода сидел на своем спальном мешке,
опершись спиной на левое колесо своего самолета точно так
же, как в тот момент, когда я увидел его впервые. Не то,
чтобы я видел его отчетливо, нет, просто я знал, что он
здесь.
- Эй, Ричард, - сказал он откуда-то из темноты, - ты
еще не понял, что происходит?
- Что я не понял? - мрачно спросил я.
Я был еще во власти воспоминаний и даже не удивился,
что он не спит.
- Твой сон. Этот человек, толпы и самолет, - терпеливо
об'яснил он. - тебе было любопытно, кто я такой, так что
теперь ты знаешь. О'кэй? В свое время были сенсационные
истории: Дональд Шимода, тот самый, которого начали называть
механиком-мессией, американским Аватаром, тот самый, который
в один прекрасный день исчез при двадцати пяти тысячах
свидетелей.
Я помнил об этом. Что-то подобное я читал в газете
какого-то маленького городка в штате Огайо, причем обратил
внимание на это только потому, что новости были напечатаны
на первой странице.
- Дональд Шимода?
- К вашим услугам, - ответил он, - теперь ты все знаешь
и можешь больше не гадать, кто я такой. Ложись-ка лучше
спать.
Прежде чем заснуть, я еще долго думал об этом.
- Разве так можно... Я не думал... Ты был мессией, ты
должен был спасти мир, верно? Я и представить себе не мог,
что мессия может повернуть на сто восемьдесят градусов и все
бросить, - я сидел на верхнем кожухе мотора флита и
рассматривал своего странного друга. - Дон, будь добр, кинь
мне ключ 9/16.
Он порылся в ящике с инструментами и кинул мне
разводной ключ. Как и все остальные инструменты, которые он
мне бросал сегодня утром, ключ плавно замедлил полет и повис
в футе от меня, плавно и невесомо покачиваясь в воздухе. Тем
не менее, как только я коснулся его, он тут же обрел в моей
руке вес и стал обычным хромо-ванадиевым авиационным гаечным
ключом. Впрочем, не совсем обычным. После того, как дешевый
ключ на 7/8 однажды сломался у меня в руке, я стал покупать
лучшие инструменты, которые только можно достать за
деньги... В данном случае это был снэп-он: каждый механик
знает, что это необыкновенный ключ, он ценится на вес
золота, его приятно держать в руках и точно известно, что он
не сломается, что бы с ним ни делали.
- Конечно, можно бросить! Можно бросить все, что
угодно, если тебе это надоело. Если захочешь, ты даже можешь
бросить дышать, - ради собственного удовольствия он немного
погонял по воздуху отвертку филлипс. - вот я бросил быть
мессией, и если тебе кажется, что своими словами я пытаюсь
как-то защищаться, то о'кэй, возможно, так оно и есть. Все
же это лучше, чем работать на работе, которую ненавидишь.
Хороший мессия ничего не ненавидит, он свободен идти по
любому пути, который он выберет сам. Впрочем, это, конечно,
справедливо и для всех остальных. Все мы дети бога, или дети
сути, или идеи разума, или, если пожелаешь, нас можно
назвать как-нибудь еще.
Я подтягивал гайки цилиндров мотора киннер. Хороший
мотор, старый В-5, но эти гайки разбалтываются сами по себе
примерно через каждые сто летных часов, а я не люблю этого
дожидаться. И впрямь, первая же гайка, за которую я взялся,
провернулась на четверть оборота, и я был рад тому, что
решил проверить мотор сегодня утром до полетов с
пассажирами.
- Что ж, пожалуй, ты прав, Дон, но мне кажется, что
мессианство отличается от всех остальных работ. Иисус,
который опять стал плотником, чтобы заработать себе на
жизнь. Пожалуй, это звучит странно.
Он задумался над этим:
- Я тебя не понимаю. Странно именно то, что он не
бросил все эти дела, когда его начали называть спасителем.
Вместо этого он пытался рассуждать логически: "о'кэй, я сын
бога, но ведь мы все дети бога; я спаситель, но ведь и вы
тоже! То, что делаю я, можете сделать и вы". Каждый, кто
находится в своем уме, должен это понимать.
Мне было жарко, но усталости я не чувствовал. Чем
больше мне хочется что-то сделать, тем меньше я склонен
называть это работой. Я испытывал удовлетворение от того,
что наконец отрегулировал эти циллиндры.
- Тебе больше не нужны ключи? - спросил он.
- Нет, не нужны. Я настолько духовно просвещен, что
считаю все эти твои штучки просто забавой среднеразвитой
души. Или, может быть, начинающего гипнотизера.
- Гипнотизера! Мой мальчик, это уже близко. Но лучшего
гипнотизера, чем мессия. Какая скучная работа! Почему я с
самого начала не догадывался о том, что это будет скучная
работа?
- Ты догадывался, - мудро заметил я. Он рассмеялся. - Дон,
ты когда-нибудь задумывался о том, что бросить все это
будет нелегко? О том, что ты не сможешь жить жизнью
нормального человеческого существа?
В ответ на это он смеяться не стал.
- Ты прав, конечно, - сказал он, запустив пальцы в свои
черные волосы, - стоит мне задержаться в одном месте больше,
чем на день-два, как люди начинают замечать, что во мне
есть что-то странное. Потрись о мой рукав, и ты вылечишься
от последней стадии рака. И вот не проходит и недели, как
вокруг меня опять толпы народа. Самолет помогает мне
передвигаться быстро, никто не знает, откуда я прилетел,
никто не знает, где я буду завтра, а это мне прекрасно
подходит.
- Тебе будет труднее, чем ты думаешь, Дон.
- О?
- Общее направление движения нашего времени - от
материального к духовному... Медленное, но верное движение.
Я не думаю, что мир так просто оставит тебя в покое.
- Я им не нужен, им нужны чудеса! А чудесам я могу
научить любого. Пусть он и будет мессией. Не такая уж это и
скучная работа. А кроме того, "н е т п р о б л е м ы
с т о л ь с е р ь е з н о й, ч т о б ы о т н е е
н е л ь з я б ы л о у б е ж а т ь
".
Я соскользнул с кожуха мотора в траву и стал
подтягивать гайки на третьем и четвертом цилиндрах. Не все,
но некоторые из них были разболтаны.
- Ты случайно не Снуци цитируешь?
- Спасибо. Я всегда цитирую истину, где бы я ее ни
нашел.
- Тебе не удастся убежать, Дон! А что, если я прямо
сейчас начну тебе поклоняться? Что, если мне надоест
заниматься мотором, и я стану просить тебя, чтобы ты его
вылечил? Слушай, я отдам тебе все деньги, которые заработаю
сегодня до заката, если ты научишь меня, как висеть в
воздухе! Если ты этого не сделаешь, я начну на тебя
молиться: "о святой, посланный мне, чтобы помочь мне нести
мою ношу!"
В ответ на это он улыбнулся. Я до сих пор не думаю, что
он понял, что ему не удастся никуда убежать. Но, впрочем,
как я мог это знать, если он и сам не знал этого.
- У тебя было такое же шоу, как в индийских фильмах?
Толпы на улицах, биллионы протянутых к тебе рук, цветы и
благовония, золотые платформы с серебряными гобеленами, с
которых ты проповедовал?
- Нет. Еще перед тем, как я начал эту работу, я понял,
что всего этого мне не выдержать. Поэтому я и выбрал
Соединенные Штаты. Просто вокруг меня собирались толпы.
Ему было больно вспоминать об этом, и я пожалел, что
начал этот разговор.
Он сидел в траве и говорил, глядя сквозь меня.
- Я хотел сказать: ради бога, если вам так нужны
свобода и радость, неужели вы не видите, что они в вас
самих? Скажите себе, что они у вас есть, и они ваши! Ведите
себя так, как будто они ваши, и они у вас будут! Ричард, ну
что в этом, черт возьми, такого уж сложного? Но большинство
из них и не пытались меня слушать. Чудеса! Они ходили ко
мне, чтобы посмотреть на чудеса, как другие ходят на
автогонки, чтобы увидеть катастрофы. Сначала это огорчает,
потом становится скучным. Я не знаю, как это выдерживают
другие мессии.
- Ты так рассказываешь, что все это теряет свою
прелесть, - сказал я и, затянув последнюю гайку, убрал
инструменты. - куда летим сегодня?
Он подошел к моей кабине и вместо того, чтобы стереть
разбитых о ветровое стекло жуков, провел над ними рукой, и
мертвые насекомые тут же ожили и улетели. Ветровое стекло
его самолета, конечно же, всегда оставалось чистым, а мотор
не нуждался в уходе.
- Я не знаю, - сказал он. - я не знаю, куда мы полетим.
- Как так? Ты знаешь все прошлое и все будущее. Ты
должен точно знать, куда мы полетим сегодня!
Он вздохнул:
- Да, но я стараюсь об этом не думать.
Пока я работал с цилиндрами, я радовался: "о, все, что
мне теперь нужно, это держаться этого парня, и не будет
никаких проблем, и все будет замечательно". Но то, как он
произнес: "я стараюсь об этом не думать", заставило меня
припомнить о том, что случилось с остальными мессиями,
посланными в этот мир. Здравый смысл советовал мне после
взлета повернуть на юг и убраться от этого человека
подальше. Но, как я уже говорил, иногда становится одиноко
летать вот так, одному, и я был рад, что у меня есть
собеседник, который может отличить элерон от руля высоты.
Я мог бы повернуть на юг, и тем не менее, после взлета
я остался с ним и мы полетели на северо-восток в будущее, о
котором он так старался не думать.
4.
- Где ты всему этому научился, Дон? Ты так много
знаешь, или, может быть, мне просто кажется, что ты
действительно знаешь; нет. Ты и впрямь знаешь все обо всем.
