направлена не на творимый мир, наоборот, она должна скрывать уже
сотворенный мир, прятать следы его творения под вневременной
маской очевидности; это контр-объяснение, облагороженный
эквивалент тавтологии, того безапелляционного ПОТОМУ, которое
родители, испытывающие нехватку знаний, обрушивают на голову
детей. Основа афористичности буржуазного мифа - ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ,
то есть такая истина, которая застывает по произволу того, кто
ее изрекает.
Я не придерживался никакого порядка в описании риторических
фигур; могут существовать и другие их типы; одни фигуры
изнашиваются, другие нарождаются. Но как таковые, они могут быть
четко разделены на две большие группы, которые мы назовем
Знаками Зодиака буржуазного универсума: Сущности и Весы.
Буржуазная идеология постоянно преобразует продукты истории в
неизменные сущности; подобно тому, как каракатица выбрасывает
чернильную жидкость в целях защиты, так и буржуазная идеология
все время пытается затушевать непрерывный процесс творения мира,
превратить миф в застывший объект вечного обладания,
инвентаризовать свое имущество, забальзамировать его, впрыснуть
в реальный мир некую очистительную эссенцию, чтобы остановить
его развитие, не дать ему укрыться в других формах
существования. Тогда эти богатства, закрепленные и
обездвиженные, можно, наконец, подсчитать; буржуазная мораль по
существу есть операция взвешивания: сущности кладутся на чаши
весов, неподвижным коромыслом которых и является человек-буржуа.
Ведь цель мифов - это обездвижение мира, они должны давать
внушительную картину вселенского хозяйственного механизма с раз
и навсегда установленной имущественной иерархией. Таким образом,
мифы настигают человека всегда и повсюду, отсылают его к тому
неподвижному прототипу, который не позволяет ему жить своей
жизнью, не дает свободно вздохнуть, словно паразит, засевший
внутри организма, и очерчивает деятельности человека тесные
пределы, где ему дозволено мучиться, не пытаясь хоть как-то
изменить мир; буржуазный псевдофизис - это полное запрещение
человеку творить себя. Мифы представляют собой постоянное и
назойливое домогательство, коварное и непреклонное требование,
чтобы все люди узнавали себя в том вечном и тем не менее
датированном образе, который был однажды создан, якобы, на все
времена. Ибо Природа, в которой заключают людей под предлогом
увековечения, в действительности представляет собой Обычай.
Однако каким бы священным ни казался этот Обычай, люди должны
взять его в свои руки и изменить.
НЕОБХОДИМОСТЬ И ГРАНИЦЫ МИФОЛОГИИ
В заключение я хотел бы сказать несколько слов о самом
мифологе. В этом термине есть какая-то высокопарность и само
надеянность. Можно предвидеть, однако, что будущий мифолог, коль
скоро таковой объявится, столкнется с рядом трудностей если не
методологического, то по крайней мере эмоционального порядка.
Разумеется, ему не трудно будет оправдать свою деятельность.
Каковы бы ни были его блуждания, всегда можно утверждать, что и
мифология участвует в созидании мира; если считать
принципиальным тот факт, что человек в буржуазном обществе
ежеминутно погружается в псевдофизис, то задача мифолога состоит
в том, чтобы вскрыть под безобидной оболочкой самых простых
жизненных отношений таящееся в их голубице отчуждение, которое
эта безобидность должна сделать приемлемым. Следовательно,
разоблачение, совершаемое мифологом, является политическим
актом, утверждая идею ответственности языка, он тем самым
постулирует его свободу. В этом смысле мифология безусловно
находятся в СОГЛАСИИ с миром, но не с таким, каков он есть, а с
таким, каким он хочет стать (Брехт употреблял в этом случае
слово с удобной двусмысленностью: Einverstansnis 'согласие',
букв. 'вникание', которое означает одновременно и поднимание
мира и согласие с ним). Это согласие оправдывает существование
мифолога, но недостаточно для него; все-таки его глубинный
статус определяется выключенностью из общества. 'Вызванный к
жизни политической действительностью, он тем не менее далек от
нее. Речь мифолога - это метаязык, она ни на что не
воздействует, самое большее, она разоблачает; но в чьих же
глазах? Задача мифолога всегда двусмысленна из-за его этической
позиции. Он может участвовать в революционном действии только по
доверенности, отсюда принужденность в исполнении им своей
функции, какая-то натянутость и старательность, эскизность и
чрезмерная упрощенность, характерные для всякой интеллектуальной
деятельности, открыто связанной с политикой ("неангажированная"
литература бесконечно более "элегантна", метаязык - это ее
естественная среда).
Далее, мифолог исключается из числа потребителей мифов, а
это дело нешуточное. Хорошо, если речь идет об ограниченном
круге читателей [28]. Но если миф усваивается обществом в целом,
то, чтобы разоблачить миф, мифологу приходится порывать со всем
обществом. Любой более или менее всеобщий миф в действительности
двусмыслеy, потому что в нем находят отражение человеческие
качества тех, кто, ничего не имея, берет его напрокат.
Расшифровать велогонки "Тур де Франс" или превосходное
Французское Вино значит отвлечься от тех людей, которые с их
помощью развлекаются или подогреваются. Мифолог обречен на жизнь
в теоретическом социуме, для него быть социальным в лучшем
случае значит быть правдивым; его наивысшая социальная ценность
заключается в его наивысшей нравственности. Связь мифолога с
реальным миром имеет характер саркастический.
Но пойдем еще дальше; в некотором смысле мифолог
выключается даже из истории, от имени которой он стремится
действовать. Разрушение, которому он подвергает коллективный
язык, абсолютно; к этому разрушению, собственно, и сводится вся
его задача, он должен жить разрушением без надежды повернуть
назад, не претендуя на воздаяние. Ему запрещено представлять
себе, чем конкретно станет мир, когда непосредственный предмет
его критики исчезнет. Утопия для мифолога непозволительная
роскошь; он сильно подозревает, что завтрашние истины окажутся
всего лишь изнанкой сегодняшней лжи. В Истории победа одного
противника над другим никогда не бывает полной, ход истории при
водит к совершенно непредвиденным результатам, к непредсказуемым
синтезам. Мифолога нельзя даже уподобить Моисею, ибо Земля
Обетованная от него сокрыта. Для него позитивность завтрашнего
дня полностью заслонена негативностью сегодняшнего, вся ценность
его предприятия заключается в актах разрушения, одни из которых
в точности компенсируют другие, так что все остается на своем
месте. Такой субъективный взгляд на историю, при котором мощный
зародыш будущего представляется ВСЕГО ЛИШЬ всеразрушающим
апокалипсисом настоящего, Сен-Жюст изложил в следующем ориги
нальном изречении: "Республика создается путем полного
разрушения всего, что ей противостоит". Думаю, что эти слова
нельзя понимать банально: "прежде чем строить, надо как следует
расчистить место". Связка имеет здесь всеобъемлющий смысл, для
некоторых людей субъективно может наступить такая ночь истории,
когда будущее становится единственной сущностью, и эта сущность
требует тотального разрушения прошлого.
Еще один, последний, тип выключения угрожает мифологу: он
постоянно рискует уничтожить реальность, которую сам же
намеревался защитить. Самолет ДС-19 без всякого сомнения есть
объект с определенными технологическими параметрами: он может
развивать такую-то скорость, у него такие-то аэродинамические
характеристики и т.д. И вот о подобной реальности мифолог
говорить не может. Механик, инженер, даже пассажир
НЕПОСРЕДСТВЕННО ГОВОРЯТ о предмете, мифолог же обречен на
использование метаязыка. Это выключение уже имеет свое название
- идеологизация. Жданов и его последователи сурово осудили
идеологизацию (не доказав, однако, что в НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ее
можно избегать), проводимую как принцип у раннего Лукача, в
лингвистике Марра, в работах Бенишу или Гольдмана, и
противопоставили ей реальность, недоступную воздействию
идеологии, такую, например, как язык в трактовке Сталина. Верно,
что идеологизация разрешает противоречия отчужденной реальности
с помощью ампутации, а не синтеза (но Жданов вообще их не разре
шает). Вино объективно превосходно, и В ТО ЖЕ ВРЕМЯ превосходное
качество вина есть миф - такова апория. Мифолог выпутывается из
нее как может, он занимается превосходным качеством вина, а не
самим вином; точно так же историк занимается идеологией Паскаля,
а не его "Мыслями" [29].
Мне кажется, что эта трудность характерна для нашей эпохи;
сегодня мы можем пока выбирать только из двух одинаково
односторонних методов: или постулировать существование абсолютно
проницаемой для истории реальности и заниматься идеологизацией
или же, наоборот, постулировать существование реальности, В
КОНЕЧНОМ СЧЕТЕ непроницаемой и не поддающейся никакому анализу,
и в этом случае заниматься поэтизацией. Одним словом, пока я не
вижу возможности синтезировать идеологию и поэзию (поэзию я
понимаю в очень общем смысле как поиск неотчужденного смысла
вещей).
Наши неудачные попытки преодолеть неустойчивость восприятия
реальности несомненно свидетельствуют о той степени
отчужденности, в какой мы пребываем в настоящее время. Мы
беспрестанно мечемся между предметом и его демистификацией, не
будучи в состоянии передать его во всей его целостности, ибо,
если мы вникаем в предмет, то освобождаем его, но тут же и
разрущаем; если же мы сохраняем всю его весомость, мы проявляем
к нему должное уважение, но он остается по-прежнему
мистифицированным. Мне кажется, что в течение какого-то времени
мы вынуждены будем всегда СЛИШКОМ МНОГО говорить о реальности.
Дело в том, что идеологизация и ее противоположность, вероятно,
представляют собой все те же магические типы поведения,
вызванные слепым страхом, завороженностью перед лицом разор
ванного социального мира. И тем не менее мы должное добиваться
примирения реальности и человека, описания и объяснения,
предмета и знания о нем.
Сентябрь 1956 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
[*] Мне могут возразить, что у слова "миф" есть множество
других значений. Но моя задача - дать определение предмету, а не
слову.
[1] Кипу - узелковое письмо; веревочки с рядом правильно
привязанных к ним узелков, цвет и расположение которых служили
разными условными обозначениями. - Прим.ред.
[2] Развитие рекламы, большой прессы, иллюстрированных
изданий, не говоря уже о бесчисленных пережитках коммуникативных
ритуалов (ритуалов повеления в обществе) делает более
настоятельным, чем когда-либо, создание семиологии как науки.
Часто ли мы в течение дня попадаем в такую обстановку, ГДЕ НЕТ
НИКАКИХ ЗНАЧЕНИИ? Очень редко, иногда ни разу. Вот я стою на
берегу моря, оно, конечно, не несет никакого сообщения, но на
берегу - сколько семиологического материала: знамена, лозунги,
сигналы, вывески, одежда, даже загар на телах - все это дано мне
как множество высказываний.
[3] Понятие СЛОВА является одним из самых спорных в
лингвистике. Я пользуюсь этим термином ради простоты изложения.
[4] "Tel Quel", 1941-1943, II, p. 191.
[5] Ср. latin/latinite=basque/x; x= basquite.
"Латинский/латинскость=баскский/ x; x=баскскость".
[6] Я подчеркиваю: в Испании, потому что во Франции
повышение жизненного уровня мелкой буржуазии повлекло за собой
расцвет целой "мифологической" архитектуры, представленной
загородными постройками в баскском стиле
[7] С этической точки зрения неудобной оказывается как раз
мотивированность формы мифа. Ибо если можно говорить о
"здоровье" языка, то оно основывается на произвольности знака.
Миф вызывает отвращение использованием мнимой природы, роскошью
значащих форм, подобных предметам, в которых полезность
приукрашена видимостью естественности. Желание сделать всю
природу гарантом мифа вызывает своего рода чувство тошноты, миф
оказывается слишком уж богатым, в нем слишком много мотиваций.
