сооружения, одно больше другого, расставленные в строгом порядке вокруг
самого главного - сверкающего шатра Менгу-Тимура.
Андрей не ожидал подобных размеров. Про себя при слове <шатер> он
представлял обычный походный шатер княжеский, сюда же могло уместиться
четыреста, а то и пятьсот человек. Узорчатые войлочные покровы едва
виднелись из-под паволок, переливчато сиявших на солнце, с вытканными
китайскими драконами и сказочными птицами на них. Золотая парча лентами
обвивала все сооружение. Нукеры в серебряной чешуе доспехов, с узорными
круглыми щитами и сверкающими копьями в руках, замерли у входа. Плоские
узкоглазые лица были надменно-недвижны. Русская дружина осталась позади, и
вдруг Андрею стало не по себе. Кто он? Русский владетельный князь или
пленник, пойманный среди белых и расписных шатров, среди чужой, чужому
слову покорной рати. Что у этих в мыслях? Что на сердце? Своих, русичей,
понял бы со взгляда, а этих - гляди не гляди - чурки с глазами. Окружают,
берут коней под уздцы, приходится спешиваться - не близко от шатра - и
идти пешком в княжеском пурпурном корзне, что волочится и цепляет за
траву... Стыд, срам! А этим - хоть бы что, и не смеются даже.
<Вот она, Семенова Византия! Ни мрамора, ни палат, а дрожишь, как
последний щенок! - думал Андрей, приближаясь к шатру. - Вот она, власть!>
Он вздрогнул, чуть не забыв, что нельзя ни за что на свете задевать
порога шатра. (<Не то убьют!> - полыхнуло в мозгу и словно варом обдало
всего.) Где здесь порог? Верно, эти вот веревки!
Первым вошел Борис Василькович. Андрей ступил следом, скованно
повторяя движения ростовского князя. Только уже переступив злополучный
порог и отойдя от него на несколько шагов, он опомнился и сумел оглянуться
по сторонам.
Свет падал сверху в отверстие шатра, но так рябило от сверкания
драгоценных одежд, утвари, узорных ковров, от многолюдья разряженных
придворных, что он не сразу сумел разглядеть самого Менгу-Тимура, и опять
едва не сбился, ибо теперь надо было преклонить колено и принять
серебряную, восточной работы чашу с кумысом. (Который, впрочем, как
заранее объяснили ему, можно было только пригубить: упорное нежелание
русских пить кумыс было принято в Орде во внимание.) Тут же стояли другие
чаши с медом и вином из разных земель, подвластных Орде или торгующих с
нею.
Хан ответил на приветствие князей наклонением головы. Им подали
скамьи, и теперь только Андрей сумел рассмотреть все как следует. Прямо
перед ними тянулось разубранное возвышение, твердая основа которого была
вся до кусочка укрыта узорочьем. В середине стоял низкий, с круглою
спинкой, золотой трон. На троне, скрестив по-монгольски ноги в шелковых
шароварах, в сверкающем парчовом халате и в венце сидел Менгу-Тимур. Лицо
его было так же бесстрастно, как у нукеров перед входом. Впрочем,
приглядевшись, Андрей понял, что он чуть-чуть улыбается, разглядывая своих
русских улусников. Слева от хана, пониже, сидели его жены, в высоких,
точно шлемы с навершьями, и еще расширяющихся вверх от середины, шапочках,
обернутых парчой и шелком, с золотыми прутиками на самом верху убора, в
голубых, рисованных драконами халатах, толстые, недвижные, с такими же
узкими, словно полуприкрытыми, глазами. Справа от Менгу-Тимура и внизу,
перед возвышением, густо сидели придворные хана: родичи чингизиды, нойоны,
темники и тысячники, монгольская знать, покорившая мир. Впрочем, и не
монгольская только. Андрей заметил белые пышные бороды и иной склад лиц у
некоторых из сидящих в шатре. Слуги, стража, музыканты, виночерпии
теснились по сторонам и у стен двойного шатра, узоры которого внутри были
иные, чем снаружи.
<Вот она, власть!> - повторил про себя Андрей, не понимая толком: от
заморского вина, от оглушительных хлопков в ладоши после каждой выпитой
чаши или от этой многоцветной роскоши кружится у него голова. Принимая
чары, он сперва не закусывал, и только уж когда Семен незаметно кивнул
ему, заметил кожаные, позолоченные по углам, тарели с мясом и дичью. То и
другое полагалось брать прямо руками или маленькой двоезубой вилочкой.
Менгу-Тимур спрашивал что-то, почти не шевеля губами, толмач переводил.
Андрей снова не сразу понял, что спрашивают его.
- Да, да, он средний сын Александра Невского, князь городецкий!
И еще что-то было сказано, в похвалу его отцу, от чего Андрей
почувствовал, что неприлично, по-мальчишечьи краснеет.
При каждой новой чаре, что подавалась гостям, играла музыка.
Менгу-Тимур еще что-то спросил, и толмач перевел:
- Почему мы не видим здесь нашего князя Дмитрия?
Вопрос вызвал мгновенную заминку. <В самом деле, почему?> - подумал
Андрей. Еще час назад, едучи через город, он бы не подумал так, находя
вполне разумным, что брат прежде всего кинулся в Новгород.
Отвечал хану боярин брата, Гаврило Олексич, и Семен тоже сказал
несколько слов по-кипчакски, словно дополняя ответ Гаврилы, на что
Менгу-Тимур чуть заметно нахмурился и переглянулся с приближенными.
Торжественный прием на этом был окончен. Князья встали и, пятясь, -
оборачиваться спиной к хану не полагалось, - покинули шатер.
Андрей еще весь был в сумятице чувств и мыслей после приема у хана,
когда вечером того же дня Семен Тонильич пригласил его в гости к одному из
ордынских вельмож, Олексе Неврюю, сыну того Неврюя, что когда-то громил
покойного дядю Андрея, освобождая для Александра Невского владимирский
стол.
Семен уже дорогою объяснил Андрею, что мать Олексы была христианка,
сам он крещен по православному обряду, и сын Александра Невского для него
- желанный гость.
Андрею тут первый раз довелось увидеть каменное ордынское жилище,
выстроенное Неврюю мастерами из Хорезма.
Дверь узорчатая, наборного дерева, с большими, кованой меди,
позолоченными узорными гвоздями; затейливые выкладки из синих, голубых,
зеленых, желтых и белых изразцов в нишах наружной стены; решетчатые окна,
свободно пропускающие воздух, в которые, однако, невозможно было
заглянуть, и дворик внутри дома, застланный ковром и отененный какими-то
незнакомыми низенькими деревцами с раскидистой кроной, дворик, куда
выходили двери и окна, забранные резными ставнями, из разных покоев. В
просторной и неожиданно высокой палате хозяина (с улицы дом казался
гораздо ниже) все было устроено на восточный лад. Ковры и низенькие
столики, и кованые кувшины, и расписная глазурь в узорчатых открытых нишах
стен. О христианстве хозяина напоминали лишь небольшая икона в углу, с
лампадкой перед нею, да серебряный позолоченный крест на стене.
Дружинников, с которыми приехали Андрей с Семеном, проводили в другое
помещение. Хозяин, еще очень не старый, с внимательными, чуть раскосыми
глазами, прямым носом и несколько более густой, чем у других татар,
бородкой, коренастый и широкоплечий, принял их спокойно, радушно. Семена -
как старого знакомого, Андрея - с цветистыми приветствиями, которые Семен
не без удовольствия тут же и перевел. Впрочем, далее выяснилось, что
Олекса Неврюй совсем неплохо говорит по-русски. Он не суетился, слуги,
казалось, понимали его мысли.
Андрею подали скамеечку. Семен Тонильич уселся по-восточному. Внесли
серебряный таз - ополоснуть руки. Потом начали носить блюда. Мясо
наперченное, мясную, с длинною упругой лапшою, густую похлебку, мед и
вино, кумыс, который Семен пил, а Андрей, поняв, что тут можно и не
пригубливать, незаметно отставил в сторону. Снова мясо с иноземными
пряностями, наконец - белые пшеничные лепешки и фрукты (овощи, как
говорили на Руси), свежие и засахаренные, вяленую дыню, тягуче-сладкую,
инжир, сушеный виноград, персидский, приторно-сладкий замороженный напиток
с фруктами - шербет.
Откинувшись на подушки, хозяин, наконец, заговорил, неспешно подбирая
и очень чисто произнося русские слова:
- Народ моалов невелик числом и еще темен. Но мы покорили мир, и если
бы ныне нас самих не разделила война, наши кони давно бы дошли до
последнего моря. Папа римский и франки сейчас присылают каану своих послов
и дары. Кесарь Михаил ныне дружен с нами. Но папа пересылается также с
нашим врагом, иль-ханом Абагой, и мы знаем об этом. Твой батюшка был
другом великого Бату, деда нашего каана. Скажи, будет ли таким же другом
ему твой брат, князь Дмитрий? Менгу-Тимур опечален тем, что не увидел
нынче его лица.
- Великий князь Дмитрий очень спешил в Новгород! - ответил за Андрея
Семен. - Каан не должен слишком винить нашего великого князя. Новгород
своеволен. Но оттуда идет серебро на Русь и в Орду. Немцы зовут Новгород
ключом к Русской земле. У нас верят: тот, кто возьмет Новгород, станет
королем на Руси, стойно западным государям. Триста лет назад наш великий
каан Владимир, крестивший Русскую землю, привел из Новгорода полки руси и
варягов, с коими разбил брата Ярополка с печенегами, захватил Киев и стал
хозяином русской земли. Что ж! Мудрые молвят, что жизнь идет коловратно и
возвращается на круги своя, подобно течению планет!
Андрей несколько осоловел от непривычной и обильной еды, от хмельных
питий, которые тут были еще разнообразнее, чем в ставке хана, и потому
трудно понимал хитрые извивы разговора, который затеял, наконец, Семен
Тонильевич. По мере того как разговор становился все откровеннее, Андрей
мрачнел и отвечал все короче и суше. Семен явно вел дело к тому, чтобы
опорочить Дмитрия перед ханом. Однако взаимная клятва еще свежа была в
памяти городецкого князя, да и здесь, вдали от дома, так, сразу, в чужом
доме и среди чужого народа, он словно острее почувствовал, что они с
Дмитрием как-никак родные братья, и эта хитрая игра Семена уже начинала не
нравиться ему...
Уже когда они ехали верхами домой в полной темноте, слыша только
топот копыт дружинников за спиною, вслед за факелоносцем-ордынцем, который
трусил впереди, указывая дорогу, Андрей отмолвил почти враждебно:
- Брат не виноват перед ханом, что не приехал кланяться. Рать-то он
послал! - И, поскольку Семен молчал, добавил погодя с хмельным упрямством:
- И передо мной не виноват! Ты что молчишь? Не виноват он передо мной! И я
- тоже - не виноват...
Семен молчал.
ГЛАВА 36
Дорога бежит из ворот Переяславля, мимо хором и палат, клетей, изб,
амбаров, лавок, сушилен, коптилен, кузниц, красилен, кожевенных,
скорняцких, седельных и щитных мастерских ремесленного окологородья, мимо
окраинных церквей, мимо куполов и башен Горицкого монастыря, плавно
подымаясь на угорье, полями и пашнями, селами и деревнями, раменьем и
бором, ныряя с холма на холм, убегает на запад, к Дмитрову и дальше,
сворачивая на север, Серегерским путем, через Молвотицы, к славному озеру
Ильменю, к Господину Великому Новгороду.
Поскрипывают тяжелые, груженные воском, скорой, зерном, медом и
лопотью возы. Надежно увязаны, укрыты рогожами, стянуты смоленым вервием
кули и бочки - путь не ближний. В кожаном, с серебряными узорчатыми
оковами возке едет в Новгород, к мужу, великая княгиня с дочерьми и
младшим сыном Александром - жданным, моленным, и назвали по деду, будет
помощник отцу! Старший, неудачненький, Ваня, остался в Переяславле, опять
приболел, побоялась брать с собою. Княгиня то оправит платьица на дочерях,
то возьмет Сашуню у няньки из рук, прижмет, зацелует. Глаза у княгини
сияют; ехать и ехать еще, а уже не сидится, и сердце бьется тревожно: как
он там без нее? Милый, болезный, ненаглядный! Она высовывается в окошко -
покликать кого из слуг. Терентий, Митин боярин, завидя великую княгиню,
