- Ну и переобуетесь из сапогов в лапти! Это же смешно! Что ваш
Городец с мерей с этою, с мордвой толстопятой... Ну и торговля ваша туды
ж, и Нижний! Одного татарского тумена хватит, чтобы здесь остались одни
головни от всей вашей торговли! Сколько ты, Олфер, заможешь выставить
ратных?! - Он насмешливо и высокомерно приподнял брови. - Ну, чего ж баять
попусту?! Сейчас, ежели собрать в один кулак Владимир, Суздаль, Ростов,
Переяславль, Тверь, Новгород да Смоленск с Рязанью... И то не хватит! А
кто соберет? Ярослав?! Ему одного Нова Города не собрать!
- Ну и не Василий твой тоже! - вскипел Жеребец. - Недаром квашней
прозвали!
Семен пристально поглядел ему в глаза, задержав взгляд. Олфер
потупился.
- Налей меду, - спокойно сказал Семен. Жеребец послушно поднял
кованый кувшин.
Давыд Явидович, пошевелясь, тихо выронил:
- Выходит, окроме татарского царя и силы нет на Руси?
- Вместо Золотой Руси - Великая Татария! - мрачно прибавил Жеребец.
Семен потянулся ленивым кошачьим движением, закинул руки за голову,
поглядел вверх.
- Ты знаешь Восток, Олфер? Эти тысячи поприщ пути... Глиняные
города... Жара... Бирюзовое небо... Курганы... Ты думал, Олфер, что такое
Орда?! Та же мордва, черемисы, булгары, буртасы, татары, аланы, половцы,
кыргызы, ойраты - кого там только нет! Бесермен полным-полно. Но все - в
кулаке!
Восток безмерен. Он бесконечен, как песок.
Ты знаешь, Олфер, почему Александр вынимал очи этим дурням, что
затеяли с новгородскими шильниками противустать хану? Почему выгнал
Андрея, отрекся от Даниила Галицкого, не принял папских послов? Он понял,
что такое Восток!
Запад вседневен. Города, городки, в каждом свой герцог или граф,
господа рыцари, господа купцы, господа суконщики... А там - море. Тьмы
тем. Тысячелетия. Без имен, без лиц.
Оттуда исходит дух силы. Закручивает столбом и несет, и рушит все на
пути, и вздымает народы, словно сухой песок, и уносит с собой...
Это смерч. Пройдет, и на месте городов - холмы, и дворцы повержены в
прах, и иссохли арыки, и ворон каркает над черепами владык, и караваны
идут по иному пути...
А погляди туда, за Турфан, за Джунгарию, в степи, откуда зачинается,
век за веком, этот великий исход, - и не узришь ничего. Пустота. Редкая
трава. Юрта. Пасется конь. Над кизячным костром мунгалка варит хурут. И до
края неба - ни второй юрты, ни другого коня, ничего! И из пустоты, из
тишины степей исходят тьмы и тьмы и катятся по земле, неостановимые, как
само время...
Это смерч. Сгустившийся воздух. Дух силы. Сгустившаяся пустота
степей.
Жеребец, не понявший и половины сказанного, долго и мрачно вперялся
горячечным зрачком в гладкое лицо Семена. Наконец, двинув желваками скул,
отмолвил хрипло:
- Так что ж? Подчиниться Орде? Опустить руки?!
Семен медленно улыбнулся, полузакрыв глаза, и, все так же закинув
руки за голову, глядя вдаль, сквозь стены, суженными, потемневшими
зрачками, тихо произнес:
- Орду надо крестить!
Давыд с Жеребцом переглянулись, едва не ахнув.
- Под татарским царем, хошь и крещеным...
Семен опять поморщился, встряхнулся, разом переменив положение
холеного тела.
- Брось, Олфер! Не одно тебе: по-русски али по-мерянски лопочут
смерды, абы давали дань! Ну, переженимся на татарках! У меня у самого была
жена татарка, сын растет... А как назвать? Хоть Татария, хоть союз, что
ли, товарищество, империя, хоть Великая Скуфь! Владимир крестил Русь и
утвердил язык словенск пред всеми иными. Крести Орду - будет то же самое!
Нам нужна эта сила! Сила степей, одолившая мир! А князя вашего свозите в
Ростов, не то совсем задичает...
- Ну, увернулся! - обтирая пот, толковал Жеребец, проводив Семена.
- Не скажи! - возразил Давыд. - Я слыхал, что Семен князю Александру
советовал поднять татар на совместный поход против Запада. Баял так: мол,
католики подымаются, на Святой земле ожглись, теперича на Русь, на
славянски земли полезли. Орденски немцы, свея, а там енти, латины, кои
Цареград-то было забрали... Их нонь, толковал, бить надо, докуль поздно не
станет! Нет, он тут не темнит!
- А все же не сказал, с нами он ай нет?
- И не скажет. Не столь прост! - Давыд подумал, склонив голову, потом
поглядел на Жеребца: - Одно сказал все же! В Ростов Андрея свозить!
- Думашь...
- Семен ничего зря не бает! - решительно подтвердил Давыд.
ГЛАВА 15
За свадьбой Андрея Жеребец припозднился с обычным своим объездом
княжеских волостей и воротился из полюдья уже по весеннему, рыхло
проваливающемуся снегу.
Гнали скот. Волочили телеги с добром, мехами, портнами, хлебом и
медом. Гнали связанных полоняников, нахватанных в лесах за Волгой. Кони
вымотались, холопы и дружина тоже. Все не чаяли, как и добраться до бани,
до родимых хоромин, до постелей и женок, что заждались своих мужиков, до
жирных щей, пирогов и доброго городецкого пива.
Олфериха охнула, увидя мужа с рукой на перевязи. С мгновенным страхом
подумала о сыне: Олфер возил десятилетнего Ивана с собой. Но тот был цел,
и сейчас, весь лучась обветренной докрасна веснушчатой рожицей, косолапо
слезал с коня. В пути, от усталости, вечерами глотал слезы - Жеребец сына
не баловал, - теперь же был горд до ушей: как же, дружинник, из похода
прибыл!
Жеребец, невзирая на рану, дождался, когда заведут телеги, загонят
полон и спешатся ратники. Убедился, что людей накормят, что баня готова
для всех (бани здесь, в Городце, рубили на новгородский лад, в печах
мылись редко), выслушал, не слезая с седла, ключника и дворского, послал
холопов доправить до места княжой обоз и только тогда тяжело спешился и,
пошатываясь, полез на крыльцо. Жена, успевшая послать за
бабкой-костоправкой, семенила следом, хотела и не решалась поддержать мужа
под локоть: Жеребец слабости не любил ни в ком, в том числе и в себе.
В горницу, едва уселись, ворвался младший <жеребенок> - Фомка
Глуздырь, ринулся к отцу. Жеребец едва успел подхватить сорванца здоровой
рукой. Мать заругалась:
- Батька раненый, а ты прыгаешь, дикой!
Фомка отступил и исподлобья следил, как отец, с помощью матери,
распоясывается, сдирает зипун и стягивает серую, в бурых разводьях,
волглую от пота, грязи и крови рубаху.
Девка внесла лохань с горячей водой. Олфериха сама стала обмывать
руку вокруг раны.
- Ладно! В бане пропарюсь! - отмахивался Олфер.
Скоро привели костоправку. Жеребец, сжав зубы, сам рванул
заскорузлую, коричневую от присохшей руды тряпицу. Гной и кровь ударили из
распухшей руки. Старуха, жуя морщинистым ртом, щупала и мяла предплечье,
наконец, поковыряв в ране костяной зазубренной иглой, вытащила кремневый
наконечник стрелы.
В дверь просунулась голова дворского, Еремки. Холоп попятился было,
но Жеребец окликнул его:
- Лезай, лезай!
Еремей, согнувшись в дверях, вошел и стал, переминаясь, переводя
глаза с лица господина на рану.
- Вон еще какими о сю пору садят! - усмехнулся Жеребец, кивая на
вытащенный кремень. - Добро, не железный еще!
- Камень хуже! - возразила старуха. - Камень-кибол, камень-латырь,
камень твердый, камень мертвый, камень заклят, синь камень у края мира
лежит...
- Ну ты, наговоришь - на кони не вывезти будет! - прервал ее Жеребец.
Старуха ополоснула кремень, сунула его под нос боярину:
- Гляди!
На острие наконечника виднелся свежий отлом. Она вновь начала тискать
и мять руку, и Жеребец, изредка прерывая разговор с Еремеем, поскрипывал
зубами. Могучие плечевые мышцы боярина вздрагивали, непроизвольно
напрягаясь, черная курчавая шерсть на груди бисерилась потом. Наконец,
вдосталь побродив в ране своим крючком, костоправка вытянула отломок
стрелы и, отложив крючок, принялась густо мазать руку мазью, накладывать
травы и шептать заклинания.
- Кого убили-то? - спрашивала Олфериха, помогая старухе.
- Сеньку Булдыря. Ну, мы их тоже проучили! Я сам четверых повалил.
Более не сунутся. Все мордва проклятая, язычники. Прав Семен, давно бы
надо окрестить в нашу веру!
- Мордва да меря - хуже зверя! - поддержал разговор Еремей.
- Меря ничего, мордва хуже! - возразил Олфер. - Меря своя, почитай!
Ты сказывай, сказывай, чего без меня тут?
Еремей уже доложил вкратце о делах домашних и теперь передавал
ордынские и владимирские новости. Досказав, осмелился и сам спросить,
удачен ли был поход?
- Князя удоволим! - ответил Жеребец, которому старуха начала уже
заматывать руку свежим полотняным лоскутом. - Далече зашли нонь, за
Керженец, до самой Ветлуги, и еще по Ветлуге прошли!
- На Светлом озере не бывал ли, боярин? - спросила старуха, собирая в
кожаный мешок свою снасть, берестяные туески с мазями и травы. - Где град
Китеж невидимый пребывает?
- Врут, нету там города! - отверг Жеребец.
- Ой, боярин, - покачала головой старуха, - не всем он себя
показыват! Татары тож узреть не замогли! В ком святость есь, те и видят.
На Купальской день о полночь звон колокольный слышен и хоромы явственно
видать. Вот тогды поезжай, только не со грехом, а с молитвою, и ты узришь.
Олфериха проводила старуху, вручив ей серебряное кольцо и объемистый
мешок со снедью. Костоправка приняла и то и другое спокойно, взвесив
мешок, потребовала:
- Пошли какого ни то молодца до дому донести!
Слава костоправки шла далеко, и плата была соответственной.
- Как с бани придет, перевязь смени, да мази той положишь еще! -
строго наказала она боярыне. - А к ночи не полегчает, зови!
Олфер не поспел изготовиться к бане, как прискакал князь. Прослышал,
что Жеребец ранен в схватке. Запыхавшись, вошел в покой. Жеребец встал
поклониться.
- Сиди, сиди! - остановил его Андрей. - В плечо? Как давно?
- Пятый день. Дурень, без брони сунулся!
- Цела будет рука-то?
- Чего ей! Вона!
Жеребец трудно пошевелил пальцами. На немой вопрос князя успокоил:
- Вызывали уже! Ковыряла тут добрый час.
- Все ж ты осторожней, Олфер. Мне без тебя... - хмурясь, промолвил
Андрей.
Жеребец весело показал зубы:
- Еще поживем, княже!
- Ну, ты в баню походишь? - догадался Андрей. - Не держу!
Жеребец поднялся, придерживая руку. Перед тем как кликнуть холопа,
спросил:
- Митрий Лексаныч, сказывают, с полоном из чудской земли воротилсе?
Как там, в Новгороде, не гонят Ярослава еще?
Андрей посмотрел в глаза своему воеводе, не понимая.
- Мыслю, - понизив голос, пояснил Олфер, - ордынский выход придержать
нать. Как оно чего... Куды повернет!
И вновь показал, осклабясь, крупные лошадиные зубы.
ГЛАВА 16
Четверо голодных сорванцов сидели, поджав ноги, в самодельном шалаше
в дубняке на склоне оврага и спорили. Они уже твердо решили бежать в
Новгород, и остановка была лишь за тем, как добыть лодку и где достать
хлеба на дорогу. И то и другое требовалось украсть, и воровство это было
серьезное, для которого у ребят не хватало ни сноровки, ни дерзости.
Матери-то и за чужую морковь готовы были кажинный раз уши оборвать!
- А чего! До Усолья можно и на плоту! А там у кого ни то стянем! -
тараторит Козел, зыркая глазами на товарищей.
- Шею намнут в Усолье, тем и кончитце! - остуживает его Яша, крупный,
толстогубый, с угрями на добром широком лице.
Рябой Степка Лин°к, младший из сыновей Прохора, слушает их
полунасмешливо, насвистывая. Предлагает:
- У кухмерьских у кого угнать, чай?
