ноги, и наливала из кувшина квас. Данил сбросил княжескую епанчу на руки
сенной девке, свалился на лавку. Девка стащила с него сапоги и убежала.
Данил пил и ел, поглядывая на жену, на ее крепкое еще, раздавшееся вширь
тело, колышущиеся под рубахой груди. Кончив, обтерев рот, привлек ее к
себе, ткнулся носом и бородой в мягкий бок.
- Вот, жена! Отцов удел...
- Ты хоть рад ли? - спросила Овдотья, выпрастывая голые руки, чтобы
поправить косы.
- Андрей ить не смирится!
- Гони ты его в шею, Андрея! - взорвалась Овдотья. - Свое добро
уступать!
Он поглядел снизу вверх на красное, разгоряченное лицо жены,
захохотал, шлепнул княгиню по мягкому.
- Пошли спать! Утро вечера мудренее!
Уже когда улеглись и задернули полог постели (девка, неслышно ступая,
пришла прибрать со стола и вышла опять), Овдотья, поворочавшись,
посунулась носом к плечу мужа, погладила его по груди, спросила негромко!
- Не откажешься?
Данил молча забрал ее мягкую ладонь, подсунул под щеку себе, прикрыл
глаза и, уже засыпая, пробормотал:
- Да нет... Как тут откажешься... Драться буду, а от Переяславля, от
отчины отней, не откажусь...
Юрий, так тот совсем не спал этою ночью. Сперва еще полежал на спине,
слушая, как посапывает беременная жена (первый ребенок умер, едва
родившись, и затем был выкидыш. Дети что-то не задались Юрию). Потом,
чувствуя, как кровь ходит глухими толчками, встал, живо оделся, прошел на
галерейку. Вздрагивая от ночной весенней свежести, ждал рассвета. Небо
зеленело, яснело, розовело. Сторожа дремала внизу, у ворот. По стене,
плохо видный отсюда, расхаживал ратник.
<Даст ли мне батюшка Переяславль или не даст? - гадал Юрий. - Может,
и сам туда воротится!> Все то, что говорил о городе прежде отец, все те
места, что показывал ему Данила, мало занимавшие прежде Юрия, - все
вспоминалось теперь с великим значением. Он перебирал в уме переяславских
бояр: Терентия, Феофана, Гаврилу и прочих, вспомнил даже и того
послужильца, о котором баял батя, учились вместе, кажись, Федора, - и имя
вспомнил! Да не он ли нынче и грамоту привез? Всех их теперь надо было
помнить, каждого обадить, привлечь... Переяславль! Не эта же Москва
вшивая! Дедов град!
- Не спишь, Юрий Данилыч? - окликнули снизу. Юрий свесился через
перильца, увидел скалящуюся рожу своего выжлятника, что, верно, сейчас
ходил кормить хортов - борзых псов, покивал, прокричал что-то в ответ, сам
не понял, что: мысли были все там. Он поежился, почесал ладони. Всегда
чесались, когда сильно чего хотел. Постучал мягкими сапогами нога о ногу.
Скорей бы уж батюшка вставал, чего решат!
Ему вдруг стало страшно: а что как отец откажется, побоится дяди
Андрея?! <На коленях буду ползать, уговорю!> - подумал Юрий. Солнце
наконец брызнуло из-за дальнего леса, и желтый ясный свет лег на верхи
теремов, на кровли и смотрильные башенки. Напротив, на гульбище,
показались Александр с Борисом.
- Батюшка проснулся? - крикнул им Юрий, сделав руки трубой и
сдерживая голос, чтобы - ежели что - не разбудить родителя. Борис помотал
головой: нет еще! Юрий опять свесился через перильца и стал, поколачивая
нога о ногу, следить за проходящими и проезжающими по улице. <И чего
батюшка так цацкается с им!> - подумал Юрий, глядя вбок, туда, где, не
видная за церковью, стояла хоромина, в которой содержали рязанского князя.
Он вспомнил свою оплошность в бою и особенно озлился на Константина,
упрямого старого дурня.
По улице кто-то проскакал стремглав. Со скрипом отворились ворота
Кремника. Солнце, поднявшись, начало греть Юрию плечи. Зазвонили колокола.
Данил упорно думал все утро. На сыновей только глянул свирепо. Ел -
молчал. Оболокался для княжеской думы - молчал. Приостановясь, Юрию:
- Юрко! Возьми кого из бояр, созови в думу баскака ордынского, живо!
Да покланяйся тамо, носа не задирай! С почетом чтоб!
Юрий поглядел на отца сумасшедшими жадными глазами, ничего не понял.
Понял только, что надо бежать, исполнять. Вздел лучшее платье. Ринулся на
ордынский двор. (Мысленно ринулся: выводили коней - от терема к терему два
шага, - ехали верхами, истово приглашали. И так же верхом, неторопливо,
явился баскак.)
Дума: решительные и испуганные, озабоченные, жадные, ждущие с
нетерпением и со страхом лица, вислые и окладистые бороды, руки в
перстнях, бояре в долгих опашнях, в шапках, сидят по старшинству, по
званию и породе: думные бояре, тысяцкий Протасий, городовой боярин Федор
Бяконт - эти впереди, дальше - окольничьи, за ними ратные воеводы, старшая
дружина, свой двор. На почетном месте баскак. Княжеские сыновья, кроме
младшего, шестилетнего Афанасия, тут же. Данил, выждав время, подымает
бороду и говорит, больше для баскака, чем для всех остальных:
- Князь переяславский, сыновец наш, Иван Дмитрич, при кончине своей
отказал вотчину свою, град Переяславль с волостью, деревни и селы, спроста
рещи, весь удел - мне, дяде своему, в наследие и в род...
Приодержавшись, он делает знак. Чтут грамоту, показывают баскаку.
Татарин смотрит печати, щурит глаза, кивает. Он понял.
- И о том просим мы, князь московский, повестить господину нашему,
Токтаю, царю ордынскому, дабы не было о том которы и обид во князьях.
(Баскак совсем сощурил глаза: думает, какие подарки пошлет ему князь Данил
сегодня вечером?)
- Сами же мы решили, подумав с боярами, в Переяславль не идти, доколе
тамошние бояра нас не позовут к себе сами на стол. И о том тоже просим
передать царю, дабы обид на нас от нашего старшего брата, великого князя
Андрея, перед царем не было!
В думе ропот. Юрий смотрит, не понимая. Отец кончил и задирает
бороду. Вс°! Можно отпустить баскака. Ропот стих. Потрясенная тишина.
А затем - проводив баскака и отпустив многих бояр - Протасию с
Бяконтом:
- Вызвать переяславского гонца. Пущай немедля скачет к Терентию.
Послать за ним московских гонцов, без грамоты, словесно да изъяснят! Юрию
- быть готовым тоже скакать в Переяславль. Протасию - готовить дружину.
Бяконту - собирать посольство в Орду. С подарками! Казны не жалеть!
ГЛАВА 124
Федора вызвали и отослали с наказом тотчас. Москвичи поскакали следом
через два часа. Выпускали их так, чтобы не углядели татары.
В Переяславль меж тем прибывают великокняжеские бояре. Окинф занимает
терема, опечатывает казну, расставляет владимирскую сторожу у городских
ворот, на мытном дворе, на торгу. Сам с дружинниками едет в Горицы и
требует выдачи завещания покойного князя. Горицкий настоятель трусит перед
великим боярином, тем паче что и покойный Гаврило Олексич и Окинф -
вкладчики монастыря. Грамота переходит в руки Окинфа и отсылается князю
Андрею. Перерывают княжеское хранилище и казну, ищут противень - противня,
второго списка грамоты, нет.
Отстраненные от городовых должностей переяславцы ропщут, ждут потери
кормлений. Феофан сидит в загородном тереме Терентия Мишинича, трясется,
ждет, что схватят и предадут смерти за давнюю казнь Семена Тонильича.
Тут-то и является Федор, а за ним москвичи с вестью, что Данил
Лексаныч ждет посольства. Окинф уже показал себя, и бояре, почуявшие, что
приходит конец их местам в думе, почету, должностям, доходам, всему, что
добыто трудами и ранами на службе у двух князей, отца и сына (а то и трех:
старики служили еще Александру Невскому), почуяв неминучую беду, начинают
украдом съезжаться к Терентию. Решают пригласить настоятеля Никитского
монастыря - тоже свидетеля завещательной воли Ивана. Вооруженные ратники и
холопы разоставлены в засадах - не нагрянул бы Окинф с ратью.
- Ты побудь у меня! - велит Терентий Федору. - Домой на Княжево не
суйсь, там тебя ищет уже какой-то Окинфов холуй.
- Козел, верно! - догадывается Федор.
- Уж не знаю, кто таков, козел али волк, а только у Окинфа зуб на
тебя, сам знашь. Да и... Не повестили ли ему, что ты грамоту увез? Так что
сиди, не кажи себя, поймают. Женка не знат ничего, и добро!
Федор только тут начинает понимать, в какую замятню попал и что
рискует теперь потерять не только место при князе, но и дом, и землю, и
едва ли не саму жизнь.
Ночью переяславские выборные, пробираясь лесами мимо застав,
отправляются к Даниле: звать на стол. В Москве их после беседы с князем
вызывают в думу, показывают баскаку. Тот кивает головой, понимая, что
вечером будут новые дары. Соглашается послать от себя вестника к великому
хану в Сарай, куда уже везут княжеские сокровища - поминки от князя
Данилы.
И только после того у ворот Переяславля появляются верхоконные
москвичи. Полк, собранный Терентием (переяславцам никому не любо идти под
Андрея), занимает Клещин-городок и дороги на Ростов и Юрьев. На торгу, в
самом городе, бьют и волочат городецкого мытника. Посланной на Вески
Окинфовой стороже не пробиться в город, ее окружают и берут в полон.
Мужики грубо хватают под уздцы коней, упрямых крюками и арканами
сволакивают с седел. Блестят широкие лезвия рогатин, тут не до шуток.
Сторожа, сдаваясь, складывает оружие.
В терем к Окинфу вбегает Козел. Он в растерзанном зипуне, на зеленом
сапоге кровь.
- Беда, боярин! Едва ушел, зорят наших! У Дмитровских, ворот сторожу
смяли, уходить пора!
Окинф, ругаясь, натягивает кольчужную бронь. Торочат коней. Вьюки с
нахватанным добром, оружие... Скорей, скорей! Но у Владимирских ворот
толпа горожан.
- Руби!
Но за городом - полк Терентия. Окинфа схватывают, вяжут Козла и иных
холопов, поворачивают коней. Через час, развьючив поклажу, уносят добро
назад, в терема. Окинф с прочими сидит под стражей, город - радостный - в
руках москвичей и переяславской рати. Юрий без шапки, рассыпая рыжие
кудри, под крики толпы едет шагом по городу, машет рукой, улыбаясь во весь
рот направо в налево. Радость переполняет его, он весь сейчас из одной
радости, из одного ликования. Ну каким же умным оказался отец! Ну какие же
они все славные! Ну какой же город, какой собор, какая чаша воды за
валами! А терема, а толпы народа, а торг! Отсюда он, пока будет жив, не
уйдет! Единственное, что нарушает счастье Юрия в ближайшие дни, - строгий
наказ отца, которого невозможно было ослушаться; отпустить всех
захваченных бояр великого князя Андрея с их дружиною, не чиня им никаких
обид, воротив коней и оружие. Сам бы Юрий ни за что этого не сделал,
сгноил бы захваченных в яме. Но по отцову слову пришлось отпустить.
Всех переяславцев, что помогали ему, Юрий оставляет на прежних местах
в думе и в войске, даже Федор, вызванный через дружинника, получает место
в охране дворца, хоть и не прежнее, но и не самое низкое. Юрий принимает
его милостиво, и Федор наконец уверяется, что, по крайности, почти ничего
не потерял во всей этой замятне, когда, рискуя головой, исполнял последнюю
службу покойного князя Ивана.
ГЛАВА 125
Михаил Тверской и Андрей Городецкий, узнав о завещании Ивана, оба
были в страшном гневе. Но ежели Андрей, как великий князь, попросту не
пожелал считаться с волей покойного и послал своих бояр на Переяславль, то
положение Михаила оказалось труднее. Собрать рать и пойти на своего
союзника и друга князя Данилу? Зачем? Чтобы Андрей смог без хлопот
получить Переяславль? Поддержать Данилу, самому вовсе отказавшись от
города? Ему оставалось ждать событий и хранить мир. И мать, великая
княгиня Оксинья, сказала:
- Терпи! Твое время еще придет, сын! Андрей не отступится от
