Переяславлем-Рязанским. С вечера стали станом, обрылись, утром начали
уряжать полки.
Рязанские бояре обещали захватить князя Константина во время бегства,
но в бегство его обратить должны были московские воеводы.
Княжичи, под дождем и в грязи растерявшие молодой задор, жались к
отцу. Перед боем они от волнения почти не спали (кроме Юрия, тот был как
рыба в воде), и потому ни один не обиделся, когда Данил, уже в шишаке и
броне, оборотясь с коня, приказал:
- Эй! Миныч, поберегай мальчишек! Сунутся без пути - пропадут! А ты,
Юрко, вали к Протасию. Да смотри, ежели что - голову оторву!
Сказал - и больше не смотрел на детей, целиком занятый начинающимся
боем.
Уже от криков ратей плотно густел воздух. Юрий поскакал, подпрыгивая
на седле, вслед за двумя дружинниками на правое крыло, к воеводе Протасию.
Московская пешая рать, чавкая лаптями, пошла вперед. Далеко слева
рязанские пешцы, посверкивая оружием, неровными рядами переходили лощину.
Им навстречу вынеслась на рысях волынская кованая дружина Родиона
Нестеровича. Справа конный полк Протасия тоже медленно подвигался вперед,
а перед ним, в видимом беспорядке, отходили, отстреливаясь, негустые кучки
конных рязанцев.
Данил стоял чуть впереди воевод, озирая бой. За ним тяжело хлопало на
ветру развернутое московское знамя. Запасная конная дружина стояла в
шеломах и бронях с поднятыми копьями. Ратники, вытягивая шеи, вглядывались
в поле боя. Кони настороженно поводили ушами, поматывали мордами, дергали
повода, переминались, подымая то одно, то другое копыто. По небу шли серою
чередою рваные рыхлые облака с ослепительными холодными пробелами, иногда
приоткрывался кусок бледной осенней голубизны, по которому, точно дым,
летели легкие лиловые клочья, и снова все заволакивалось серо-синею
клубящейся пеленой.
Далеко впереди, на холме, тоже стояли, щетинясь копьями, тесные ряды
конной рати и полоскался по ветру рязанский стяг. Там иногда что-то
посверкивало. Верно, блестели харалужные брони князя Константина и его
воевод, их корзна и дорогие попоны лошадей.
Вдруг из-за горы, справа, начала выливаться и пошла все быстрей и
быстрей, густою лавой, растекаясь двумя рогами, в охват полка Протасия,
татарская конница. Московские пешцы, уже далеко ушедшие вперед, словно
споткнулись, затоптались на месте. Данил, поворотясь (и княжичи увидели,
как изменилось и стало гневным его лицо), протягивая шестопер, закричал
что-то, и тотчас двинулся один из стоявших сзади конных полков и на рысях
пошел вперед, в обгон пешцев. Данил, сдерживая коня, шагом двинулся
вперед, и за ним поплыло княжеское знамя, и шагом, с глухим дробным
топотом, удерживая поводьями храпящих коней, тронулся весь полк.
Там, впереди, татары уже сшиблись с Протасием. Пеший полк, вместо
того чтобы идти вперед, совсем стал, а обходившая его только что посланная
конная дружина еще не доскакала до места. В это время с горы, оттуда, где
стояло знамя рязанского князя, стремительно излились плотные ряды конной
рати и, расскакиваясь на ходу, наметом пошли на москвичей. Пешая рать
дрогнула. Данил, ругнувшись, двинул второй полк, а сам, привстав на
стременах, следил, что происходит впереди. Вдруг, оборотя гневное лицо к
воеводе, он крикнул:
- Пожди тута!
И поскакал сам вперед, туда, где уже бежали встречу ему пешие
ратники.
- Батюшка! - крикнул Александр, рванувшись следом, но дружинник грубо
схватил под уздцы коня княжича, крикнув:
- Не балуй!
За отцом поскакало всего полтора десятка ратников, его <детские>. С
падающими сердцами следили сыновья, как отец далеко впереди подскакивает к
первым бегущим, замахивается шестопером, что-то кричит, а его <детские>,
растянувшись по полю, с саблями наголо гонят назад бегущих.
- Повернет! Нет... Повернет! - шептал в забытьи Борис. Александр,
бледный, смотрел, сжав зубы, слезы катились у него по лицу. Иван с
тревогою смотрел на воеводу, что тоже безотрывно следил за князем. Но вот
пешцы повернули и нестройною толпой побежали назад. Князь гнал их,
размахивая шестопером и (не слышно отсюда) страшно матерясь, и уже,
обскакав поворотивших мужиков, врезался в пешую рать, где: <Князь! Князь!>
И уже, с поднявшимся ликующим криком, рать поворотила и пошла, быстрей
пошла, еще быстрей и уже бегом, с ртами, разорванными в реве, опрокидывая
рязанскую конную дружину, и уже те заворачивали коней, устремляясь в бег.
Юрий чудом не погиб под копытами татарской конницы. Он только что
подскакал к полку, когда татары во главе с рязанскими воеводами начали
появляться из-за холма и с визгом скатываться вниз, прямо на московский
полк. Протасию, который в сплошном крике, ржании, гуле и топоте тысяч
коней, срывая голос, поворачивал полк, развертывая его лицом к татарам,
было не до Юрия. Пригнувшись, - в воздухе над ним со зловещим пением
прошли татарские стрелы, - княжич вытащил лук и стал стрелять, почти не
целясь, в катящуюся все ближе и ближе лавину татарской конницы, быстро
опоражнивая колчан. Конь плясал под ним, и вряд ли хоть одна из стрел Юрия
достигла цели. Татары были уже совсем рядом, он уже различал оскаленные
скуластые лица, и тогда, убрав лук, он вытащил было саблю и только тут,
невольно оглянувшись, увидел, что остался один, далеко от полка. Юрий
припустил к своим, за ним уже гнались, сматывая на руку арканы, двое
татар, по платью и оружию признавших дорогого пленника. Юрий скакал, остро
переживая страх и радость сечи, и, не доскакав до своих, снова повернул,
усмотрев зарвавшегося татарина, и обнажил клинок, и кинулся, но чей-то
конь, налетев на него грудью, выбил Юрия из седла, а дальше он плохо
понял, что произошло. Вокруг оказались московские ратники, и знакомый
старик дружинник, за шиворот подняв Юрия (<Жив? Жив!>), кинул его в седло
и поволок подальше от сечи. И Юрий, переживший и радость, и страх, и
панический ужас смерти, сейчас плакал от стыда и унижения. Ратник держал
за повод его коня, меж тем как перестроенный полк уже катился мимо и
вокруг них, встречу татарам, и клинки, как редкие зыбкие колосья,
колыхались над головами скачущих ратников.
Обтекающий клин татар был смят посланным на помочь полком, и Протасий
густым тараном кольчужной конницы прошиб татарскую лаву насквозь. Легкие
татарские всадники заворачивали коней, огрызаясь стрелами, уходили, а
московский полк, озверев от победы, катился, почти не отставая, следом за
ними, рубил и топтал непроворых, и уже докатывался до вершины холма.
Данил, видя, что пешцы пошли в дело и уже теснят врага, остановился и
утер пот. Понял, что давеча струхнул маленько. Слева, рассыпаясь по
склону, бежала рязанская пешая рать, а волынская дружина Родиона, рубя
бегущих, косо подвигалась по подошве холма, отрезая рубившихся в середине,
под холмом, рязанцев. И полк Протасия, справа, растянувшись вширь, гнал
татар и уже взбирался на бугры, с которых давеча скатывались татары. Это
была, кажется, победа.
Данил поднял шестопер и помахал им, призывая к наступлению. Полк,
переходя в рысь, а с рыси на скок, пошел вперед, и Данил, все утирая и
утирая льющийся пот, стоял, пропуская полк мимо себя, и слушал, как тяжко
у него в груди бьется сердце и кровь толчками ударяет в виски. Потом шагом
поехал вслед за полком.
Княжичи, Борис с Александром, подскакали к отцу.
- Батюшка, победа?!
- Кабыть так, - отозвался Данил, с рассеянной легкой улыбкой озрев
сыновей.
- А что, могли разбить нас? - спросил, не утерпевши, Борис.
- Да нет, куды! Мало у его рати... Маненько-то заминка вышла.
Пополошились, как увидали татар, ну да поправились... А татар-то, татар
погнали! Ну, Протасий, храбор! - рассмеялся Данил, покачивая головой.
Потом, кивнув на уходящий полк, бросил сыновьям: - Ну, скачите теперь!
- Можно?! - только выдохнули оба княжича и стрелами, перегоняя друг
друга, понеслись по полю догонять полк. Охраняющие княжичей всадники, как
пришитые, неслись следом, не отставая.
Князя Константина взяли, как и обещано было, его собственные бояре,
ездившие перед тем в Москву. Их было двое. Князь растерянно смотрел, как
катится мимо, сверкая клинками, московская конница, и еще не понимал,
почему его коня держат под уздцы и что за ратники окружают его, отбивая от
других. Когда понял и рванулся, было поздно. Князя обезоружили, взяли под
руки, он рычал, плевался, стременами увечил бока коня, и тот вставал на
дыбы и хрипел, затягивая аркан на своей шее. Но уже подскакивали москвичи,
и Константин, яростно глядя на предателей, утих и дал повести своего коня
в стан Данилы.
По всему полю вели пленных. Бой утихал. Пешая рать уже возвращалась в
стан.
Данил принял рязанского князя в шатре, глядя на него с добродушным
лукавством. Князь был высок, прям, с недоуменно возведенными кустистыми
бровями и узкою, тронутою волнистым серебром бородой. Он все еще не
понимал, как все это совершилось, и все еще не мог поверить, что - пленник
Данилы Московского. Сперва Константин даже не хотел разговаривать, но к
ночи помягчел и согласился поужинать вместе с Данилой, но и за едой брал
мало, пил еще меньше и смотрел прямо перед собой все с тем же
недоуменно-сердитым выражением лица и приподнятых, словно удивленных
бровей.
Возвращались опять под проливным холодным дождем. Когда подошли к
переправе, летела уже снежная крупа, и Ока шла темная, холодная даже на
взгляд, так что, глядя на воду, дрожь пробирала.
В захваченной Коломне был оставлен полк с городовым воеводой. Данил
был уверен, что уломает-таки князя Константина и заставит по договору
отказаться от своих прав на город в пользу Москвы. Пленного князя,
воротясь домой, поместили в особном покое, оставя ему несколько своих слуг
и присланного из Рязани священника. Охране Данил велел стеречь князя пуще
глаз, но не утеснять ничем. Блюда ему посылались со стола Данилы, а зимой
князю разрешили даже охотиться.
В Рязани остался сын Константина Романовича, Василий. С ним тоже
велись пересылки. Но сын ссылался на отца, а князь Константин, проводивший
дни за чтением греческих книг, сердито отвечал Даниле, что по миру Коломны
ему не отдаст. Данил и бояр к нему посылал, и сам заходил, глядел с
уважением, как князь неторопливо листает писанную греческим уставом книгу
(хотелось спросить, что это такое, но - боялся уронить себя), вздыхал,
вновь и вновь заводил разговор о Коломне, по Константин упрямо тряс
головой, как будто не он был в плену у Данилы и не стояли уже в
Коломенском детинце московские ратные люди, и не соглашался ни на какие
уступки.
Между тем проходила зима. Заболел князь Иван, и снова неотвратимо
возник вопрос о переяславском наследстве.
ГЛАВА 121
Князь Иван, воротясь с Дмитровского снема, занемог. У него ничего не
болело, но силы таяли день ото дня. Он перебрался из города в
Клещин-городок и остался тут на зиму. Князь почти никого не принимал.
Читал. Думал. Было тихо. Только ветер пел свою песню. От печей,
облицованных зелеными изразцами, шло приятное тепло. (Топка находилась с
той стороны, за стеной, и дым не проникал в горницу князя.)
С раннего утра к нему заходили ключник, посольский или дворский с
отчетами по хозяйству. Иван слушал, просматривал грамотки, вызывал Федора
- посылал проверить. На дворе старосты божились, кланялись Федору, совали
ему в руки <доброхотный принос>. Спирались на мужиков. Федор сурово
отводил руки.
