Второго марта, когда уже стало ясно, что надо ждать конца, он принял
схиму, причастился и соборовался. Четвертого марта, перед самым концом,
вызвав сыновей, Данил знаком велел им наклониться к нему и прохрипел:
- Юрко нравный... крутой... А все одно не перечьте друг другу...
Помните про веник!
Потом слабо махнул рукой и затих. Скоро задышался, хотел
приподняться, помотал головой. Овдотья приникла к нему, выспрашивая:
- Чего, чего тебе?
Но он только захрипел и начал отваливаться. Дыхание, редкое и
тяжелое, скоро прекратилось, и тело начало холодеть. Овдотья прикрыла ему
глаза, подержала, давясь от слез, потом упала на грудь князю и навзрыд
заплакала.
К Юрию в Переяславль послали срочного гонца. Говорили потом, что Юрия
на похороны не отпустили переяславские бояре, боялись, что без него
воеводы Андрея захватят город.
Хоронили Данилу, как он и велел, в Даниловом монастыре, на общем
монастырском кладбище. Уже пригревало солнце и первые весенние капли
опадали с ветвей на голубой ноздреватый снег.
Московский тысяцкий, великий боярин Протасий, плакал над гробом. И
многие москвичи плакали, провожая своего князя, истинного основателя
Москвы и родоначальника московского правящего дома, который, несмотря ни
на что, был-таки и миролюбив, и тих, и кроток, и милостив, и не так уж
несправедливо причтен впоследствии к лику святых*.
_______________
* Данил умер в 1303 году.
ГЛАВА 129
Юрий прискакал в Москву на сороковины. Весной он успел нежданным
набегом захватить Можайск, пленил тамошнего князя и присоединил Можайск к
Московскому уделу. В Твери, узнав о новом захвате Юрия, забеспокоились.
Однако Андрей все еще сидел в Орде, и Михаил Тверской, которому по
лествичному счету после Андрея должно было достаться великое княжение,
предпочел выжидать. (Поскольку Данила умер раньше брата Андрея, не побывав
на владимирском столе, его потомки, с Юрия начиная, по лествичному счету
теряли право на великокняжескую власть.)
Проходило лето, колосились хлеба, облака дышали зноем, Андрей все не
ехал. Наконец осенью великий князь воротился на Русь. Воротился с ярлыками
от хана, с церковным жалованьем, надломленный и усталый.
Он прибыл в Кострому, где похоронили маленького Бориса, отслужил
панихиду по сыну, посетил могилу, постоял, недоуменно глядя на
известняковую плиту - все, что осталось от его прежних надежд. Ему
захотелось спросить: <А где же сын? Приведите его>. У него дернулась щека,
он сдержался. Давыду с Жеребцом велел без жалости выколачивать с Костромы
новые налоги - в Орде он издержался вконец, опустошив великокняжескую
казну.
Вместо конного войска Тохта дал ему ярлыки к прочим князьям с
призывом жить в мире и урядить о переяславском княжении между собой.
Возможно, будь жив Борис, Андрей теперь и не посмотрел бы на ханские
ярлыки, собрал рати и вышвырнул этого рыжего щенка из Переяславля. Но он
смертельно устал. И драться было не для кого. Для него самого наступило
пресыщение властью.
Андрей разослал гонцов ко всем русским князьям, созывая на снем.
Начались долгие пересылки и выбор места. Юрий наотрез отказывался ехать во
Владимир. Наконец порешили собраться на спорной земле, в самом городе
Переяславле, у Юрия.
Андрей понимал, что, соглашаясь на снем в Переяславле, он уже почти
уступил сыну Данилы. Так и получилось. Долгие переговоры окончились ничем.
Постановили в конце концов до поры оставить удел Юрию, отобрав у него
великокняжеские доходы с Переяславля. Юрий тотчас отослал новые подарки в
Орду и начал всячески затягивать с выплатою даней, обещать - не давать,
держать - не пускать, и дотянул до весны, до распутицы, а там и до Петрова
дня, хотя Андрей уже начал собирать войска. Но тут великий князь, к
счастью для Юрия, занемог, и рати не вышли в поход.
В июле поползли слухи, что великий князь Андрей умирает. Слухам этим
суждено было подтвердиться.
Великий князь владимирский, князь городецкий, костромской и
нижегородский, князь Господина Великого Новгорода и Пскова умирал у себя в
княжеском тереме, на Городце.
Он лежал и думал и понимал, что умирает. И ему было одиноко. Все,
кого он любил и кому верил, ушли раньше его. Ушел Семен Тонильевич, ушел
Олфер, умерла Феодора. Сейчас, в свой последний срок, он вспоминал
почему-то ее одну, совсем забывая про Василису, недавно усопшую юную
супругу свою. Не вспоминал он и детей, ею рожденных и умерших, только
вспомнил могильную плиту над телом бледного мальчика, костромского князя,
последнего сына своего.
Тохта обманул его, подло обманул, использовал и бросил, как старую
ветошь. Где же ты, далекая Византия, мраморные дворцы, величие власти,
золотое величие кесарей?
Что оставляет он? Бревенчатый город над рекой, измученные данями и
поборами города, где глухо бурлит гнев и обида на него, на Андрея. Зачем
он дрался, воевал, губил землю, наводил татарские рати на Русь? И где и в
чем та мечта Семенова и гордые замыслы его и Феодоры, которая когда-то,
давным-давно, далеким-далеко, там, в Великом Новгороде, шла по сукнам от
пристани ко дворцу под радостный шепот толпы. Шла гордою византийской
царевной, принцессой Анной, приплывшей ко князю Владимиру... А теперь
лежит, изгнивая в земле, где только рассыпающийся прах в княжеском
жемчужном уборе да черви, могильные черви среди жемчугов...
Почему он не бросил все и не поехал хотя бы поглядеть на дворцы и
храмы Царьграда, своими очами узреть то, о чем баял ему Семен? Может, все
- сказка, все дым и тлен, и нет дворцов, ни злата, ни храмов. Только Волга
течет полосою стали, то синею лентой, то белой, как небо, или розовой на
заре дорогой, уходя в далекие страны, на Восток, в Персию...
Волга, текучая вода. Одиночество. Напрасно прошедшая жизнь. Что ж!
Ему осталось свершить немногое, распорядиться тем, что ему уже больше не
принадлежит: властью, великим княжением. Благо, тут ни у кого не возникнет
споров. Да, ты, Михаил, молодой, красивый и гордый, князь от света чела
своего, законный наследник по лествичному древнему праву великих
владимирских князей, ты победил! Тебе передаю тяжкий венец, вырванный мною
у брата своего, золотой и терновый венец высшей власти. Высшей - под
властью ордынского цесаря...
И за все, за все заплатили ему одним лишь последним унижением, одним
лишь советом миром покончить вражду с братьями! Так был ли он хотя бы
великим князем владимирским? Или жалкой игрушкой в деснице татарского
царя?!
Крестить Орду... Свет веры... Новая Великая Русь... Облачные города
над великою холмистою русской равниной, где проходят дожди, где ветер
колышет леса и текут, извиваясь, голубые реки на север, на запад и на юг,
уходя в чужие пределы, в иные земли и страны... Где ты, золотое величие?!
Только Волга течет и течет бесконечной, как время, струей...
Когда Андрей умирал, был великий гром. Тучи столбами громоздились над
притихшей землей. С ужасом, будто божьи зеницы, разверзалось небо, и
ветвистые, толщиной в руку, молнии, раздирая, опаляли небосвод.
Гром гремел и раскатывался по земле. Узнав о смерти великого князя,
взбушевались народные мятежи. В Нижнем громили и топили в Волге Андреевых
наместников. Вече встало и в Костроме. Дряхлый Давыд Явидович был
растерзан озверелой толпой. Иван Жеребец, чудом успевший спровадить сына,
Андрея Кобылу, за Волгу, защищая Давыда, пал с раскроенным черепом. В
замятне погиб и Александр, знатный костромской боярин, сын Захарии Зерна,
кинувшийся было спасать воевод великого князя.
Андрей умер двадцать седьмого июля*, на память мученика Пантелеймона,
приняв схиму, и был положен у себя, на Городце. После его смерти бояре
Андрея, всем скопом, поехали служить в Тверь.
_______________
* 1304 год.
ЭПИЛОГ
Ветер начинается над Русью. Полные ветром густолиственные липы тяжело
шумят, ворочая ветвями, светлые изнанки трепещут - словно огоньки
пробегают по зеленым кронам дерев.
Ветер гонит пыль по дорогам и клонит долу хлеба. Зеленые тяжкие волны
ходят по золотому полю, и колосья с тревожным шорохом, сердито
сталкиваются усатыми головами.
Ветер развеивает гривы лошадям, ветер холодит и сушит тело, потное
после ночлега в сене, под овчиной. Время вставать запрягать коня!
Ветер шевелит соломенную кровлю, и Федор думает, просыпаясь: <Не
снесло б невзначай!> Он лежит и слушает ветер, что гудит и тоскует в
бесконечных высоких просторах. Слушает, как тихонько ноет зашибленная в
юности голень, как тупо свербят не пораз обмороженные пальцы, как тянет в
жилах - должно, к непогодью!
А ветер жалуется, и зовет, и не дает уснуть, и тревожит, словно
забытая песня, пришедшая из далекого детства, из прежних, невозвратимых,
золотых и горячих лет, и скорбит, и зовет за собою, волоча над землей
сырые холодные облака.
Ветер проходит над Владимирским опольем, гудит в шатрах и куполах
церквей, рябью, сизыми языками вспарывает воду на Волге, и кренятся
новгородские ушкуи в пенных струях, а то и заходят за острова и мысы
переждать - не перекинуло б невзначай. Ветер гудит над Ростовом и Тверью,
уходя в новгородские пределы...
Ветер пахнет дождем, и бедой, и надеждой. Что несет он с собою из
далеких прошедших времен? Надвигаются брани, как тени облачных куч, и, как
тени, бегут по земле.
Над Русью ветер.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Роман-хроника <Младший сын> задуман как начало серии под общим
названием <Государи московские>. Он охватывает сорокалетний период русской
истории: с 1263 (год смерти Александра Невского) и до 1304 года (год
смерти последнего из его сыновей, Андрея Городецкого). Период этот обычно
проходит мимо внимания историков. Даже в серьезных учебниках зачастую от
Александра Невского сразу перескакивают к Ивану Калите, забывая, как
кажется, что названных деятелей разделяют три четверти столетия, срок и
сам по себе немалый, а ежели учесть, что в этот срок уложилась одна из
самых тяжелых страниц русского прошлого, время, когда, решалось: быть или
не быть России, то подобный <проскок> и вовсе трудно оправдать.
В изложении событий, даже мелких, я старался держаться со всею
строгостью документальной, летописной канвы, памятуя, что читатель наших
дней прежде всего хочет знать, как это было в действительности, то есть
требует от исторического романа абсолютной фактологической достоверности.
Поэтому я разрешал себе лишь те дорисовки к летописному рассказу, которые
позволительны в жанре художественного воспроизведения эпохи, например в
воссоздании второстепенных персонажей, людей из народа, живых картин
тогдашней жизни, которые, однако, также строились мною по археологическим
и этнографическим источникам.
Попутно, во время подготовительной работы, мне пришлось сделать
несколько уточнений исторического характера. Так, вопреки
распространенному мнению, что у Александра Невского было две жены и Данила
рожден от второй, Василисы, я называю Данилу сыном Александры
Брячиславовны. Василиса, которую принимают за жену Невского, на деле -
жена его сына, Андрея. После одного из погромов Владимира останки
Александры Брячиславовны и Василисы, выброшенные из гробниц, были положены
вместе, и на новой гробнице появилась общая надпись, объединившая их
имена. Возрасты князей устанавливались мною по косвенным данным (в тех
