до поздней ночи. Когда будущий супруг был наконец готов к исполнению
своей роли, многие гости были уже в таком же состоянии, как он сам
несколько часов назад.
- Если это веселье затянется,- проговорил заплетающимся языком Мехди
Яссерит,- будет слишком темно, чтобы разглядеть пятна на простыне - от
крови они или от вина. Это все подстроил негодник Айаддин, чтобы покрыть
доченьку. Хотя все знают, что двенадцать из своих пятнадцати лет она
махается, как ослица.
- Ты спутал, старина,- добродушно возразил Гвидо.- Айаддин - отец
жениха.
Мехди сделал какой-то загадочный жест, словно не находя слов для
выражения какой-то глубокой мысли, и рухнул на руки итальянцу. Гвидо
бережно уложил его в колючие кусты, растущие неподалеку, и отправился на
поиски Ваны. Он и не заметил, когда девушка ускользнула. На полпути его
застиг невероятный грохот барабанов.
- Сейчас самый торжественный момент?- спросил Гвидо у соседа. Но у
того рот был забит лукумом, и он промычал в ответ что-то
невразумительное. Людское море заволновалось и неожиданно выбросило
итальянца прямо к помосту.
Там выяснилась причина суматохи. Шум, суета, тяжесть украшений и
обилие поглощенных пирожных сделали свое дело - невесте стало плохо.
Девушку привели в чувство, и она безучастно наблюдала за
приготовлениями, хотя ее они касались больше, чем окружающих. Прежде
всего ее усадили на высокий стул, потом водрузили на голову корону в
форме усеченного конуса, отчего невеста стала казаться гораздо выше.
Конус закрепили на голове длинными эмалированными заколками. На хрупкую
шею надели четыре гирлянды цветов: из красного и белого жасмина с
кружащим голову запахом, из цветов гардении и из розовато-лиловых и
желтых орхидей. Нижняя часть лица полностью утонула в цветах.
- Она погибнет от удушья, не познав любви!- жалостливо воскликнул
Гвидо.
Но никого, казалось, не волновала судьба юной жертвы. На нее
продолжали громоздить все более тяжелые и объемные ритуальные украшения.
Колени несчастной дрогнули под тяжестью золотого подноса, на который
поставили в строго определенном порядке глиняные и стеклянные фигурки
животных: сову, льва, козла, змей, скорпионов, кота, собаку, верблюда,
морского конька, жуков и крыс. За ними последовали хлеб, долька чеснока,
семена, кувшины с маслом и вином. Поверх змеи, служившей поясом, талию
невесты обмотали несколькими витками пеньковой веревки, которая еще
больше подчеркивала ее стройность. Тут Гвидо окончательно утвердился в
мысли, что малышка вот-вот задохнется.
На плечи ей установили что-то вроде тяжелого деревянного коромысла с
двумя бронзовыми чашами - одна с семенами, другая с шерстью ягненка.
В руках она держала деревянный скипетр и железную цепь. На лодыжки
надели деревянный и металлический браслеты. Босые ступни намазали
грязью.
На корону посадили огромную живую птицу, которая тут же вцепилась в
нее когтями. Это был священный черный орел с металлически поблескивающим
клювом. Он постоянно расправлял крылья и порывался взлететь.
Вперед выступил Кхалед Айаддин. В правой руке он держал кривой кинжал
с рукоятью из слоновой кости и вращал его над головой, точно турок
ятаган. Когда Айаддин опустил оружие, все ахнули. Острие кинжала
распороло тонкую ткань, даже не коснувшись кожи девушки. На обнаженное
тело упал луч яркого электрического света.
Крепкие маленькие груди девушки оставались зажатыми между ожерельем и
высоким поясом. "Орлу, пожалуй, трудно удержаться, чтобы не склевать
такие ягодки", - подумал Гвидо.
Вновь зазвучали рожки, и появился жених, одетый в простое красное
платье, сшитое наподобие тоги. Его несли на деревянных носилках,
украшенных по краю железными фигурками. Носильщики, по-видимому,
одногодки жениха, одетые в голубые туники, опустили носилки у ног
Илитис.
- Таха. Таха!- неистовствовала толпа. Затем последовали непонятные
выкрики, судя по тону, игривого или даже непристойного характера.
Юноша наклонился, стер руками грязь с ног невесты и освободил ее
лодыжки: тонкий деревянный браслет раскрошил пальцами, а серебряный
растягивал до тех пор, пока тот не сломался; взял с колен возлюбленной
тяжелый поднос и опустил на помост рядом с Илитис. Он снял с плеч
девушки коромысло, пригибавшее ее хрупкое тело к земле, развязал на
талии веревку и расстегнул змеевидный пояс. Потом сорвал с ее шеи
гирлянды цветов и снял роскошное ожерелье.
Илитис спустилась с помоста и стояла перед женихом, расправив плечи и
гордо подняв голову. На ней осталась только разрезанная до пояса белая
туника. Орел расправил над молодыми огромные крылья.
Таха схватил края разреза и рванул материю. Обнажился гладкий живот,
темный треугольник лобка и, наконец, ноги. Невеста вручила ему скипетр и
цепь. Плавным движением подняла руки к головному убору.
Священная птица, почувствовав свободу, взлетела с диким клекотом,
которому тут же начало вторить тысячеголосое людское эхо. Свет погас.
Наступила тишина.
Когда медленно, одна за другой, лампы снова зажглись, молодоженов уже
не было.
***
Измученный Гвидо, протрезвевший Мехди, невозмутимая Вана и вконец
расслабившийся Кхалед сидели на траве и пили лимонад. Каждый думал о
только что завершившемся ритуале.
Вдруг над ними склонился чей-то гордый профиль. "Орел прилетел",-
сонно подумал Гвидо.
- Это мой друг Андреотти, инженер,- сказал Кхалед, подняв голову.
Потом повернулся и указал Гвидо на тонкое горбоносое лицо.
- Селим эль-Фаттах.
Застигнутый врасплох, Гвидо сделал несколько безуспешных попыток
проснуться и встать на ноги. Когда это удалось, он увидел перед собой
высокого изможденного человека, которого называли губернатором. Гвидо
припомнил, как легко и непринужденно губернатор вел себя с гостями, и
улыбнулся:
- Чао!
Гвидо взглянул на Вану. Она смотрела на отца спокойно, и в глазах ее
невозможно было прочесть ни волнения, ни радости.
Селим сказал Айаддину:
- Когда я буду жениться на своей дочери, мы устроим такой же
праздник.
Он наклонился к девушке:
- Верно, Ванесса?
Прежде чем Вана успела ответить, Селим выпрямился и широким жестом
попрощался с сидящими:
- Спокойной ночи, друзья!
С этими словами он не спеша направился к своей машине.
Вернувшись в гостиницу, Гвидо решил задать девушке вопрос об отце, но
не знал, как это сделать, чтобы не обидеть ее. Наконец он решился:
- Твой отец говорил о свадьбе с дочерью так, словно Кхалед только что
женился на своей. Это вторая ошибка подобного рода за сегодняшний вечер.
- Это не ошибка.
- Что?- изумленно протянул Гвидо.- Разве Таха не сын Кхаледа? Вана
холодно посмотрела на него:
- Таха и Илитис - дети Кхаледа. Илитис - сестра Тахи.
Глава четвертая
ОБОСОБЛЕННОСТЬ ВАРВАРОВ
Весь следующий месяц Гвидо был невероятно деятельным. Он рано вставал
и начинал колесить по городу без всякого плана, на каждом перекрестке
решая заново, пойти направо или налево. Но ни разу не прошел он дважды
по одной улице и ни разу не посетил дважды одних и тех же людей. Первую
неделю Вана после долгих уговоров согласилась сопровождать его и
переводить, но потом извинилась и отказалась наотрез. Его бесконечные и
довольно бестолковые визиты и разговоры стали раздражать девушку. Она
напомнила Гвидо, что ее профессия - копаться в земле, а не в чужих душах
и она не задавалась целью посетить все лачуги Сиваха.
Итальянец быстро сориентировался и пригласил на "вакантное место"
Мехди Яссерита. Тот, казалось, только и ждал предложения, к тому же имел
неограниченный запас свободного времени. То ли его каникулы оказались
бесконечными, то ли начальство невероятно уступчивым, но Мехди ни разу
не заикнулся о том, что ему пора переступить пыльный порог министерства
просвещения.
Привязанность учителя к своему новому другу ни в коей мере не
удерживала Гвидо от пренебрежительных замечаний, насмешек и издевок.
Гвидо именовал его старым педерастом, провинциальным извращением и
представителем пятой колонны платонистов.
Итальянец фактически не нуждался в помощи учителя. Он имел в запасе
более тридцати самых ходовых фраз местного диалекта и прекрасно
справлялся без переводчика. Возможно, Гвидо обладал особым даром общения
и тем покорил жителей городка. А может, они всегда встречали людей так
душевно. Во всяком случае, в каждом доме Гвидо ждал радушный прием.
Вскоре он отложил фотоаппарат, с помощью которого надеялся установить
контакт с населением.
Ему больше не нужно было разыгрывать туриста, чтобы добиться
приглашения в чью-нибудь семью. При его появлении старики начинали
улыбаться, а малыши кидались на шею.
Гвидо больше интересовали дети, чем старики, и мужчины, чем женщины.
Иногда, чтобы проверить какие-то свои предположения, он проводил
простенькие эксперименты. Детям предлагались на выбор два стеклянных
стакана - один маленький, заполненный конфетами доверху, другой большой,
в котором сладости едва покрывали дно. Двухлетки безошибочно тянулись к
маленькому. Но четырех-пятилетние с настойчивостью дебилов выбирали
большой. В остальном они ничем не отличались от других детей: во время
так называемого "интервью" потели, заикались и теряли нервные клетки
миллионами.
Со взрослыми дело шло хуже. Однако и тут можно было поживиться.
Поразительно долго и откровенно они могли говорить о женах, домах,
семейных делах, тайных желаниях, развлечениях, сексуальных склонностях,
своих личных пороках и добродетелях, мелких грешках и любовных
похождениях как в самом Сивахе, так и в округе. Они не уставали
рассказывать о деловых встречах, финансовом положении, об отношениях с
местным и приезжим начальством, о долге перед обществом, взглядах на
экономику и государственную политику, на законы, юристов и полицию.
Наговорившись с горожанами, Гвидо отправлялся в "деревню", то есть в
часть оазиса, не подвергшуюся урбанизации. Там он проводил целый день
среди кочевников, окруженный ватагой детворы и стариками.
Так же, как и в городе, он задавал сначала вопросы, далекие от его
истинной цели. Потом начинал говорить сам и невольно увлекал остальных
разговором об отцах и дедах, об обычаях и традициях, о предрассудках и
суевериях, незаметно переходил к надеждам и чаяниям молодых. Спрашивал о
вкусах и пристрастиях.
Скажем, едят ли они корнеплоды и насекомых, неизвестных в других
странах? Нет. Пьют ли жители Сиваха какие-либо особые напитки? Нет.
Может, они едят землю? После этого вопроса все, включая Гвидо, хохотали.
Иногда он часами сидел, скрестив ноги, в кругу стариков, прислушиваясь к
беседе или разделяя их молчаливую задумчивость. Гвидо не уставал и не
тяготился таким общением. Он даже радовался ему. А Мехди, глядя на
приятеля, тоже был счастлив.
Итальянца неизменно поражала и приводила в восторг одна особенность:
вторжение чужака, фактически вмешательство в жизнь племени, никого не
удивляло, не смущало и не раздражало. Если бы Гвидо попытался
осуществить свой план где-нибудь в Меланезии или среди пигмеев, он
очутился бы за решеткой или в психушке, а вероятнее всего - в больнице с
перебитым носом и синяками.
Здесь его, правда, встречали без особого дружелюбия, не проявляя
порою даже элементарного гостеприимства. Итальянец стал как бы частью их
повседневной жизни, и его принимали покорно, как жару и ветер, день и
ночь, трахому и детскую смертность.
Проведя некоторое время с племенем, Гвидо и Мехди решились на
дальнейшие шаги. Они отправились к соседним оазисам. На востоке они были
