позвоночника, хорошо без смещений. Вот что значит голова дубовая - все
выдержала! - и Сергей раскатисто засмеялся.
- А на меня стена дувала рухнула от взрывной волны. Присыпало очень
хорошо, очнулся - ничего не слышу. Водку пить запретили. Три месяца
терпел, а тут еще, когда понемножку начал кирять, борьбу за трезвость
начали. Вот уж, действительно, пришла беда, отворяй ворота, - грустно
вздохнул Голубев.
Грошиков финал рассказа прапорщика вновь сопроводил раскатистым смехом.
- Ты еще с Колобком плохо знаком. Тот дважды контужен, и у него вместо
мозгов одно сплошное мозговое месиво, - подытожил Сергей.
Как же не знаком - знаком. На третий вечер приезда в полк и на второй
день загула, после рейда дверь нашей ротной офицерской комнаты в общаге
распахнулась от сильного пинка. На пороге стояли, обнявшись, Сергей и
Колобков, в тельняшках и трусах. В руках по бутылке водки. Врубили музыку
на всю катушку, и начались дикие пляски аборигенов. Ах, ох!!! Схватили
каждый по трофейной сабле и давай фехтовать, а затем рубить металлические
дужки коек. Когда умаялись, рухнули на койки и уснули. Мои глаза стали
квадратными, потом круглыми и нормальную форму приняли не скоро. Я просто
обалдел от этого "представления".
***
- Ну, ладно, давайте играть, - сказал я.
Подбежал солдат с радиостанцией к нашему укрытию.
- Товарищ старший лейтенант! Командир роты!
- Второй слушает!
- Внизу родник, можешь сходить за водой. Прикрытие твое.
- Понял. Выдвигаюсь.
- Ник, за водой пойдем? Голубев будет здесь прикрывать, а мы водички
попьем. Пойдешь? - предложил Сергей.
- Пойдем! От родника я на КП роты вернусь.
Три бойца собрали фляжки со всего взвода и, поставив для прикрытия
пулеметчика на вершине, спустились к роднику.
Бойцы наполняли фляжки, умывались. Мы тоже умылись. Серега, глупо и нагло
улыбаясь, вдруг заявил:
- Не люблю замполитов, хочешь сейчас тебя грохну? Из этого автомата?
Я понял, что это его очередная идиотская шутка, и поддержал игру.
- Стреляй, псих, - сказал я как можно равнодушней. Он отсоединил магазин
и направил на меня автомат.
- Испытание замполита на пуленепробиваемость! Стало неприятно и как-то не
по себе.
- Хватит глупостей, придурок!
Но Грошиков, ухмыляясь, нажал на спусковой крючок, раздался выстрел.
Серега посерел в одно мгновение, потом побелел как лист бумаги, руки у
него задрожали, автомат упал в ручей.
- Я ж-ж жив? - с трудом выдавил я из себя.
- Ник! Прости болвана, дурака, я не понял, как получилось, что патрон был
в патроннике!!! Идиот! - И он врезал себе в лоб кулаком-кувалдой. - А что
ты жужжишь?
- Да как говорится, сама б-б... и шутки б-б... ские. Спасибо, что не
попал.
- Хорошо я взял выше плеча! Ну, дурак, ну дурак. - Он продолжал
находиться в шоке, как и я.
- Видел дураков, но ты дурак самый отменный!
- Как я не попал?! Как я не попал? Боже!
- Переживаешь или жалеешь, что промазал? - спросил я, мои руки и ноги при
этом подергивались мелкой дрожью, сердце стучало, как молот, но вида не
подавал, что страшно.
Бойцы сидели как вкопанные и ошалело смотрели на нас. Было тихо, словно
на кладбище, лишь недалеко журчал ручей. Пауза затянулась.
- Ротный на связи, - вымолвил солдат с радиостанцией и протянул наушник
Грошикову.
Дрожащими пальцами Сергей взял наушник, ответил в ларингофон:
- Второй на связи! Выслушав ротного, сказал:
- У нас все нормально, поднимаемся! И уже мне крикнул:
- Поднимаемся через КП.
Нагруженные флягами, солдаты медленно брели вверх по склону.
- Никифор, прости меня. Я хотел пошутить, глупо получилось. - Серега
обнял меня за плечи, сжал руку. - Прости, честное слово, все получилось
глупо. С меня по возвращению накрытый стол.
- Да пошел ты, отвали.
- Как будто тебя каждый день расстреливают! Это же событие! Ну, все
забыли, хорошо?
Наверху стоял ротный, усмехаясь, смотрел на нас, руки в карманах, лицо
злое-презлое.
- Что было?
- Да я нечаянно замполита чуть не убил. Патрон в патроннике оказался.
Глупо вышло.
- Мозги через дырку в башке все вытекли? Или чуть-чуть еще есть?
- Ну, я пошутил, глупо получилось.
- Вижу, что не умно, на редкость не умно. В полку между рейдами все
караулы будут твои. Чтоб дурь не кипела.
- Понял. Разрешите идти к себе, товарищ капитан?
- Давай, давай, и быстрее, а то еще в меня пальнешь, - насмешливо, все
так же недобро глядя, произнес Кавун.
Ротный взглянул мне в глаза и вздохнул:
- С кем воюем, ну и офицеры: зеленые мальчишки и идиоты. Пойдем чай пить.
Вояка... Как самочувствие?
- Да ничего, терпимо, могло быть и хуже.
- Могло... Списали бы на снайпера. Вот так. Как все было?
- Аи, глупость, глупая шутка. Идиотизм какой-то. Первый рейд - и
погибнуть от пули своего же ненормального офицера.
- Кстати! Убивают, как правило, в основном новичков в первые месяцы и
заменщиков, а также перед отпуском и после отпуска. Концентрации нет. Ну,
вот мы с тобой в равном положении: и ты, и я в периоде повышенной
убиваемости. Да только я об этой войне все знаю: знаю, когда пригнуться,
когда упасть, где упасть, куда наступить, и мне всего месяц-другой
остался, а тебе еще... Кто знает, что тебе предстоит? Эх, послужишь с
мое, все испытаешь.
- А что было у тебя, Ваня? Самое жуткое?
- Самое жуткое? Я тогда был ротным в третьем батальоне, стоял на дороге к
Джелалабаду. В зону нашей ответственности ввели спецназ из Союза. Удали,
самодовольства, самоуверенности много, а мозгов и опыта мало. Они вошли
батальоном в одно из ущелий, а поверху пустили лишь взвод. Взвод зажали,
перебили за полчаса, а затем взялись за передовую роту. Мой пост был
очень близко, ближе всех. На четырех БМП я примчался туда, но пробиться в
ущелье не получилось: не было дороги. Когда мы подошли, бой еще шел, к
нам выбрались несколько человек. Потом подоспели еще спецназовцы, и мы
полезли в ущелье, но уже с хорошим прикрытием, да и вертушки помогали.
Войти вошли, а добраться до них смогли только на следующий день.
Вытаскивали их еще трое суток, одни трупы выносили, да еще под огнем,
раненых почти не было. И вот, когда спасаешься, прикрываясь покойником, и
с другой стороны лежит такой же убитый пацан мордой в песок, и пули
свистят со всех сторон, тогда и маму вспомнишь, и бога позовешь. А, когда
жрать хочешь, то жрешь, привалившись к мертвому телу, и банку для
удобства на него поставишь. Вот так-то. Первые седые волосы в моей рыжей
шевелюре я после этого обнаружил.
Мертвых устали выносить. Столько крови никогда больше не видел и надеюсь,
не увижу. А Грошиков только харахорится и бравирует, а опыта никакого. Из
полутора лет он девять месяцев по госпиталям да отпускам. Надежды на
него, как на опытного командира, нет. Взводные - все новички, служат по
одному месяцу. Ты такой же, - и вздохнув, продолжил:
- Голубев - прапорщик опытный, но трусит после контузии. Вот такие дела
Держись меня, учись, запоминай. Старайся выжить!
- Иван, ты нас все пацанами называешь, а самому-то лет сколько?
- Двадцать семь. Но из них два - каждый год за три, понятно? Уже возраст!
***
Мне уже было значительно легче. После чая и консервов стало почти хорошо.
Удивительно, но после шока аппетит разыгрался ни на шутку.
- Ложись-ка спать, я твои три часа контроля на себя беру, - сказал Иван.
Еще неделю мы охраняли дорогу.
Женщину афганцы унесли и похоронили, пастухи больше к нам не
приближались. По шоссе время от времени проходили колонны машин и боевой
техники на большой скорости. Прямо под нашим расположением ржавело
несколько остовов сгоревших машин и БТР - результаты засад мятежников.
На седьмые сутки в полночь получили задачу сниматься с позиции, создав
заставу из десяти человек с тяжелым оружием и минометом. Остаться выпало
Грошикову и Голубеву с расчетом АГС, пулеметом ПК и минометом. Выход к
кишлаку остальной части роты - на три часа ночи.
Кавун собрал офицеров.
- Мужики, у нас всего двадцать восемь человек, оставляем вам восемь
бойцов. Со всех уходящих снять лишний груз, весь сухпай и фляги с водой
оставить тут. Выложить побольше гранат, запас патронов, "мухи". Берем
минимум боеприпасов, в разумных пределах, конечно, каждый выгружает от
всего имущества половину. Уходим как можно тише и быстрее. На окраину
кишлака придет броня к четырем утра. Если что случится, нужно будет
продержаться минут тридцать-сорок.
Час на сборы и всем тихо спускаться на КП роты, заставу оставим тут на
моей точке. Растяжки, Серега, расставьте по всему периметру, сколько вам
сидеть здесь - не знаю.
В три попрощались с заставой, Серега проводил меня напутствием:
- Ну, после моего неудачного выстрела жить будешь долго. Ха-ха.
Двинулись. Быстрее, быстрее. Охранение метрах в пятидесяти, затем
остальные. Идем тихо, почти беззвучно, мешки и вещи с вечера уложили
хорошо, чтоб не стучали и не гремели.
На окраине кишлака прозвучал одиночный выстрел, пуля с визгом
отрикошетила от асфальта и улетела в темноту. Затем раздалась очередь.
Поверх голов залегших на обочине бойцов роты просвистели пули, и донесся
гортанный крик.
Капитан по цепочке свистящим шепотом передал:
- Не стрелять, в бой не ввязываться, тихо!
- Не стрелять... Не стрелять...
- Не стрелять... - прошептала как один вся цепочка.
- Кто их знает, сколько тут "духов", а может, это "царандой"? Обойдемся
без перестрелки, - прошептал Иван.
Мы, как призраки, стелясь по земле, уползали на окраину кишлака. Сколько
"духов" может оказаться поблизости? Вступать в бой нельзя. Рота отползала
все дальше и дальше.
На шоссе послышался шум приближающейся техники. Техника подходила все
ближе и ближе. Наконец из темноты из-за поворота вырвались яркие огни
фар, БМП затормозили возле нас, пушки повернули к жилищам. Мы загрузились
за пару минут по машинам, которые мгновенно развернулись и умчались. Как
будто нас здесь и не было.
***
Наших бойцов заменили десантниками через неделю. Больше с этой стороны
"эРэСами" город не обстреливали.
Пока мы прикрывали дорогу, третья рота, прочесывая местность, нарвалась
на банду и потеряла убитыми двух солдат. Отходивших человек десять
"духов" прямой наводкой накрыли танкисты.
А нам повезло: мы были как на курорте. Мелещенко остался жив и шел ко мне
навстречу, широко раскрыв объятия. На нем была дурацкая панама, в которой
он походил на пасечника. (Кличка Микола-пасечник надолго закрепилась за
ним).
- Никифор, шо было, шо было! Пока вы там тащились, мы воевали! Проходящий
мимо Кавун заржал, услышав возбужденный рассказ насмерть перепуганного
Мелещенко.
- Вояка! Штаны сухие? Все в порядке?
- Насмехаешься! А бой был такий ужасный, вот я, попав в историю! Думал в
Кабуле будэ спокойно...
Мы с Иваном вместе рассмеялись над его грустной физиономией. Не повезло
человеку.
***
Дивизия уходила. Суета закончилась, колонна за колонной мы выдвигались на
дорогу. Батальон разбросали ротами для охраны тылов. Жарища стояла
невообразимая. Пыль, поднятая техникой, окутывала нас как одеяло,
обволакивала, забивалась в глаза, нос, рот.
Афганские солдаты, бредущие мимо нас, в восторге глядели на начальника
штаба батальона, майора Подорожника, величественно восседавшего на броне.
Его усы топорщились в разные стороны и были каждый с банан средних
размеров.
Проходивший мимо усатый афганский офицер остолбенел. Замер как вкопанный,
затем что-то забормотал, округлив глаза, и поднял вверх одобрительно
оттопыренный большой палец. Солдаты-афганцы окружили БМП и приветственно
махали майору. Василий Иванович значительно и важно подкрутил усы и
изрек:
- Бача! Вот когда такие же отрастишь, воевать хорошо научишься.
Переводчик, переведи!
Сержант-таджик перевел, наши союзники одобрительно заулыбались.
