- Постарайтесь не мешать И. сосредоточиться.
Она попала в точку. Я сразу понял, в какой бездне эгоизма и самонаблюдения я
кружился, вместо того чтобы действовать и прибавлять свои маленькие силы к
великому труду И. Я взглянул на моего дорогого воспитателя и поразился: опять я
видел И. новым.
Он был глубоко сосредоточен. Он точно молился или призывал какие-то высшие силы
себе на помощь. Невольно я посмотрел на Раданду, смеющееся лицо которого
осталось последним впечатлением о нем в моей памяти. Сейчас глаза мои наткнулись
на неведомого мне Раданду, хотя за это короткое время я видел самые
разнообразные чувства на этом лице.
Раданда сидел неподвижно, шар его цветных огней играл ярче, но лицо было лишено
всякого выражения, точно он напряженно слушал что-то, приходившее издали, да так
и застыл.
Как я ни старался оторвать взгляд от этих двух лиц, глаза мои снова и снова
обращались к ним. Вдруг Раданда слегка вздрогнул, лицо его ожило и засияло
обычной ласковой добротой, цветные огни его шара засияли еще ярче. Глубочайшая
сосредоточенность сошла с лица И., от него побежали точно струйки Света во все
стороны, и даже в зале, мне показалось, стало светлее.
Я и не заметил, что дело дошло уже до фруктов, что первые два блюда были унесены
с моего стола нетронутыми. Веселый брат-подавальщик пододвинул мне тарелку с
фруктами, на которой принес мне еще и кусок сладкого пирога и фиников, думая, по
всей вероятности, что еда была мне не по вкусу. Через минуту он подал мне чашку
дымившегося какао и сопроводил ее таким молящим взглядом, что я кивнул ему и
сейчас же принялся есть. В мгновение ока все мои тарелки оказались пусты, и
только сейчас я понял, что голоден и был бы не прочь начать теперь с каши.
Усердно подбирая последние крошки пирога, я встретился взглядом с Радандой. Бог
мой, как я переконфузился! В глазах старца было столько ласкового юмора, что я
чуть не подавился взятыми в рот крошками. Точно школьник, накрытый на месте
преступления, я опустил глаза и не решался больше их поднять.
Тем временем в трапезной воцарилась мертвая тишина. Я почувствовал движение И.,
посмотрел на него и увидел его стоящим.
- Сегодня, друзья, для многих из вас последний день жизни в Общине. Не
поддавайтесь той печали, которая закрадывается некоторым из вас в сердце. Гоните
страх и опасения, что не сможете приспособиться к жизни мира, от которого давно
отвыкли. Оставьте всякие колебания и опасения и унесите с собой три простых
завета. Первое, что должно лечь в основу каждого дня, каждого вашего дела, - это
мысль о Светлом Братстве. За что бы вы ни брались, вы должны ясно и точно отдать
себе отчет: являетесь ли вы помощниками в выполнении трудового плана Светлых
Братьев или ваш собственный эгоизм руководит вашими побуждениями к труду. Второе
- цельность до конца, до конца отдача внимания каждой задаче, какую вам укажет
Светлое Братство. Есть миллионы путей, которыми оно может прислать вам свои
задания. Никогда не смотрите на путь, примчавший к вам весть, внимайте вести и
выполняйте ее. Но что значит, по мнению Светлого Братства, выполнить весть?
Поверить, что задача указана вам и методически выполнять ее? Нет, это значит
отдать такую любовь указанному заданию, чтобы дух человека жил в упоении, чтобы
не было простого серого дня, где с напряжением вы будете героически выполнять
трудное дело, все время думая, как много забот выпадает на вашу долю. Только
тогда вы останетесь верными Общине и Светлому Братству, когда задача дня будет
вам легка как радость, а не как беспокойство и забота. Третье, что унесите с
собой как завет - мужество и такт. Никогда не произносите слова, пока полное
самообладание не приведет вас к мысли: человек, что жалуется или сетует мне,
стоит на той точке своей эволюции, где ему еще не открылось, что все - в себе.
Что он сам сотворил всю свою земную жизнь прежде творит ее и сейчас. И только
тогда ищите мужества себе дать самый благородный ответ на самый низкий вопрос,
самую недостойную жалобу. Сегодня все те, кого настоятель ваш оповестил,
соберитесь к пяти часа в его домике на острове. А как взойдет луна, вы уедете. В
оазисе Дартана вам дадут платье и все необходимое для дальнейшего путешествия.
Пока же не тратьте времени на прощания и сожаления о разлуке, соберите самое
малое количество вещей, чтобы не быть рабами их в пути.
И. поклонился и сел, а Раданда встал, благословил широким крестом всех
присутствующих и сказал: - Тем, кого я оповестил, я скажу свое прощальное слово
в пять часов. А вы, дорогие братья, вспомните, что многие из вас уже не раз
провожали партии своих друзей в далекий мир, не раз сознавали, что многие
опередили вас в готовности к труду и действию, и все же вы лениво дремлете в
духовном сне. Пробудитесь, друзья! Лень и медлительность много хуже
торопливости. Они подобны смерти, так как в них не дух растет, освобожденный,
самоотверженный, но личность, ищущая себе той или иной формы, того или иного
оправдания, чтобы расти и закрепощать дух в желаниях и страстях. Идите, дети
мои, и подумайте еще раз, сколько вы упустили случаев встать в ряды
самоотверженных слуг творящего в мире Светлого Братства.
Снова все братья стали выходить, отдавая поклон Раданде и нам. На этот раз
трапезная опустела быстрее. Одни торопились, чтобы поспеть к пяти часам
закончить дела в Общине и уложиться, другие спешили, чтобы помочь уезжавшим, и
только немногочисленные фигуры, унылые и понурые, не разделяли общего
возбуждения и равнодушно шли, точно ничего не замечали и не слышали.
Когда все вышли, Раданда пригласил нас к себе. Но И. ответил ему, что сам он
пойдет со мной по делам Франциска, Бронский и Игоро должны сейчас же пойти домой
и записать все то, что они видели утром, Лалии и Нине необходимо спешить с
разборкой книг, Терезита не выполнила и трети своей дневной программы и только
Никито, Андреева и Герда могут дойти с ним в его чудесную библиотеку, где он сам
даст каждому из них работу.
Снова расставшись с друзьями, в сопровождении Бронского и Игоро мы пошли в наш
домик за письмами Франциска. Пачка писем была довольно большая, объемистый пакет
старцу Старанде лежал в самом низу. Я стал сомневаться, чтобы мы могли обойти
всех до пяти часов, когда - я был уверен в том - И. должен был присутствовать в
домике настоятеля. Но вопросов я не задал, завернул платок Франциска в салфетку,
вложил в сумочку и стал ждать на крылечке И. Снова только сейчас я вспомнил об
Эта, но на этот раз уже беспокоился не о его судьбе, а скорее о настроении
бедных келейников, которые попадали, вероятно, в положение вроде моего во дворе
трапезной.
И. вскоре вышел и повел меня по густой аллее, параллельной той, по которой мы
въехали в Общину. Шли мы по ней довольно долго, она стала отклоняться вправо и
привела нас к широким воротам и высокой ограде. Ворота были заперты. И. ударил
молотком по железной плите, вделанной в ворота. Через окошечко старческий голос
спросил, кто не вовремя идет. И. ответил ему что-то, чего я не расслышал,
окошечко захлопнулось, и торопливые шаркающие шаги направились к калитке,
которая тотчас и открылась.
Монах, открывший нам дверь калитки, был очень стар. Лицо его, все в морщинах,
было беспокойно. Глаза, суетливые жесты и протестующие нотки в голосе - все
наводило меня на мысль, что перед нами строптивец.
- Как это необыкновенно удачно, друг Старанда, что сегодня ты дежуришь у ворот.
Именно тебя нам и надо.
- Именно меня Вам и надо? Хотел бы я знать, почему это Вы входите именем
великого Учителя, а не знаете, что в нашем отделении сейчас мертвый час и все
отдыхают. Что же Учитель Вам не сказал нашего распорядка? Да и мало того, что Вы
сами пришли не вовремя. Вы и младенца привели. Это что же, Ваш любимчик? Или Вы
вообразили, что я буду разговаривать с Вами о священных для меня вещах при
этаком неосмысленном мальчугане? Чудно, право, лет Вам, пожалуй, около тридцати,
а такта ни на грош не приобрели.
Голос старца и вся его повадка напоминали школьного учителя младших классов,
распекающего провинившегося школьника.
- Ну, чего же Вы молчите? Ведь не для того, чтобы в молчанку играть, Вы сюда
явились? - Он не предложил И. сесть, но уселся сам на деревянную скамью у
круглого стола. - Никакого почтения к старости и ее покою! Ну, времена, ну
воспитание! - Все бормотал он себе под нос, однако достаточно громко, чтобы быть
услышанным.
Мне казалось, что я уже забыл, как люди раздражаются. Но в эти минуты я готов
был по-старому закричать, затопать ногами, чуть ли не расплакаться. Я прилагал
все усилия, чтобы сдержаться, обливался холодным потом, но, по всей вероятности,
из моих усилий ничего бы не вышло, если бы не помощь И. Он положил мне руку на
плечо, взглянул - точно просветил мне мозг и сердце, - и я сразу опомнился. Я
понял, что я думал о себе, о мнимом унижении моего дорогого учителя, а не о
несчастном старце, не имевшем сил увидеть, кто был перед ним. Я осознал, что и я
застревал в эти минуты в тупике духа, поддаваясь личному восприятию момента, а
не глубочайшей любви, в которой я поклонялся Вечному в человеке.
- Бедный, бедный Старанда! Когда Франциск спас тебя и прислал сюда, ты дал ему
клятвенное обещание, что не нарушишь мира в Общине. Мало того, ты обещал ему
вносить мир в каждую встречу, в каждое дело, что тебе дадут. Первые три дня все
шло хорошо...
- Постойте, постойте, молодой человек. Вы откуда это знаете? Не верю я, чтобы
Франциск Вам рассказывал тайны моей жизни. Вернее, настоятель Вам насплетничал
на меня. Ну и хорош!.. Стоять во главе, да этак вести себя...
Старанда, вероятно, еще продолжал бы свои излияния, но глаза И. сверкнули, голос
был тих, но так властен, что старец выпучил на него свои злые глаза.
- Сиди молча и не прерывай моих слов до тех пор, пока я не разрешу тебе
говорить. Слушай внимательно, несчастный человек. Вдумайся в ужас своего
поведения и измени его, или тебе придется покинуть и этот скит, как пришлось
покинуть Общину и как до Общины приходилось покидать все места мира, где ты
только ни жил. На три первых дня жизни в Общине хватило твоей мудрости и
доброты, чтобы не спорить и не ссориться с окружающими. Дальше ты изводил своими
нравоучениями каждого, с кем имел дело. Будучи полным невеждой, нахватавшись
вершков и корешков каких-то знаний, ни в одном из которых ты не умел соединить
того и другого, ты всех учил, к какому бы труду тебя ни приставили. Результат
твоих рационалистических предложений, несмотря на все разумные советы и даже
запреты людей знающих, был всегда один: ты ломал дорогостоящие станки, портил
великолепные стволы пальм, вредил посевам, целые чаны краски для циновок и
ковров превращал в негодное месиво и так далее. И во всех делах ты уверял себя,
что ищешь, как проще, легче и веселее жить. Ты не видел, как лица всех, к кому
ты -приближался, становились печальными и озабоченными, как всюду водворялась
нудная скука. И только три человека тебя ласкали... Ты сам знаешь, какой
страшный урок ты прошел здесь, в Общине, какой ценой своей высокой любви тебя
спас Раданда и заключил в этом недоступном покровительствовавшим тебе трем
фигурам скиту...
И. помолчал, точно ему было тяжело продолжать. Старец, сидевший вначале выпучив
глаза - глаза протестующие, дерзко глядевшие на И., - теперь сидел сгорбившись,
избегал взгляда И. и напомнил мне своей согбенностью три зловещие фигуры в
трапезной Раданды...
- Разве сейчас ты не отдаешь себе отчета, как ты катишься все ниже? Неужели ты
дойдешь до пределов меры вещам, и, несмотря на все усилия любви Франциска,
Светлому Братству придется прибегнуть к последнему средству спасения и укрыть
тебя в тайной Общине?
Бедный старец вздрогнул, закрыл лицо руками и еще ниже склонился над столом. Я
понял, что он впервые за долгое время отдает себе отчет, правильный и точный, в
своем истинном поведении. Огромная жалость залила мое сердце, мелькнуло
воспоминание о Генри, Строгановых. Я взмолился Флорентийцу и приблизился к. И.,
стараясь слить свои маленькие силы доброты самоотвержения с его мощью.
