ролях. Вы поведете сразу внутренне свободных людей к той радости творчества,
которая в вас ожила как аспект Жизни. Эта внутренняя освобожденность поможет им
не только бескорыстно слиться с вами в труде и творчестве, но и пробудить в себе
животворящую Силу. Но когда вы вернетесь к себе в Америку, ваше новое внутреннее
состояние будет тяжело страдать, так как не только встречные волны эманаций
людей, но и ваши физические проводники с утонченными и обостренными нервами с
целым рядом новых, раскрывшихся к действию узлов в мозговой и нервной системах
будут мучительно воспринимать то грубое окружение, которое раньше переносилось
вами относительно легко. Чтобы ваши физические и в духовные страдания
сократились до минимума, чтобы они не мешали вашей работе, вам надо закалить
организмы целым рядом систематических физических и духовных упражнений. Для
этого вам нужен постоянный земной руководитель. В качестве такового с вами
поедет Ясса, которому вы оба уже многим обязаны. Я читаю в ваших мыслях вместе с
глубокой благодарностью к Яссе большое к нему сострадание, потому что ему
придется оторваться от меня и жить в тяжелой, плотной и страстной атмосфере
рядом с вами, в суете. Не жалейте Яссу. Каждый брат, идущий путем выполнения
задач Светлого Братства, охотно и радостно живет там и так, где и как это нужно
всему Братству и как видит его ближайший Учитель и наставник. Яссе будет легок
его путь, который для вас был бы непосильным, потому вы и печалитесь за него, а
он улыбается и радуется. Начинайте свое новое закаление и обучение немедленно. С
этой минуты вы поступаете в ученики к Яссе, выполняйте все его указания так,
будто я присутствую рядом и будто в этом сосредоточены вся цель и весь смысл
летящего вашего "сейчас".
Бронский и Игоро встали со своих мест, поклонились и подошли к Яссе, отдав ему
низкий поклон. Тот, улыбаясь, стал, отдал им такой же глубокий поклон и
обратился к И.:
- Благослови нас, Учитель, выполнить твое поручение со всем усердием и
самоотвержением и снова когда-нибудь прийти к тебе, к твоему мудрому руководству
- Аминь, Ясса, будь им наставником, как я был тебе, если считаешь, что я был
тебе наставником добрым.
И. встал и отдал поклон всем троим вновь спаянным для одной цели нашим друзьям.
- Еще немногое остается мне сказать. Сегодня в ночь мы поедем в оазис
темнокожих. Не только стеклянный завод, где вырабатывается небьющееся и цветное
стекло по системе, изобретенной Грегором и Василионом, является целью вашей
поездки, но главным образом сами темнокожие люди, которых вам надо увидеть,
чтобы понять безмерную мудрость, по которой совершает свой путь вечная эволюция
человечества, и как Сама Жизнь готовит ступени высшего развития каждой ветви
людей, побеждая стихии там и так, где и как Она находит нужным. Это племя
поражает всех, впервые его наблюдающих, своею кротостью, миром и человеколюбием.
У них нет неграмотных, нет нищих. Они не знают собственности и раскрепощены от
многих страстей личного, что давит европейские и американские народы,
считающиеся передовыми по своей культуре. Эти темнокожие люди живут годы под
наблюдением и покровительством Раданды. Это он и его Община приготовили этому
немногочисленному племени тот небольшой оазис, в котором вы их теперь встретите.
У каждого из вас мелькает вопрос: кто эти люди, о которых так заботился и
заботится Раданда? В лице Раданды о них заботится сама Жизнь. Они выходцы из
тайной Общины. Их предки провели там много лет. Там они были укрыты милостивым и
могучим Али, который долго боролся с темными оккультистами, из-под власти
которых он вырвал этих несчастных людей. Али дал задачу Раданде приготовить им
оазис в пустыне, вблизи от своей Общины, указал ему источник подземной воды,
годной для людей, растений и животных, - и вот завтра вы увидите, что может
сделать любовь человека, что сделала любовь Раданды из пустыни и из простых
человеческих душ. Сейчас все могут идти, куда хотят, до самой вечерней трапезы.
Останутся только Левушка, Наталья Владимировна и Вы, мистер Ольденкотт.
И. улыбнулся Яссе и его новым ученикам, затем со всеми нами и Радандой перешел в
ту комнату настоятеля с балконом, где уже однажды беседовал с нами ночью. Здесь
он оставил Наталью и Ольденкотта, прося их подождать и обещая скоро вернуться, а
мне велел идти за собой и Радандой.
Мы прошли через несколько комнат - вроде небольших рабочих кабинетов,
заставленных шкафами с книгами и свитками, где работало по два, три человека,
иногда и больше. Никто из них не оторвался от своей работы и не обратил на нас
никакого внимания. Я поражался поместительности этого дома. Комнаты были
сравнительно маленькие, но сколько же их было! Пожалуй, без провожатого тут
пробираться было очень трудно. Наконец мы вошли в длинный коридор, где по обеим
сторонам тянулся ряд дверей. Мне показалось, что это позднейшая пристройка, так
свежо, чисто и ярко блистало здесь пальмовое дерево.
Остановившись у одной из дверей, Раданда постучал три раза, и на стук вышла
женщина в белой косынке в белой одежде, и я мгновенно узнал в ней леди Бердран.
Губы мои невольно раздвинулись в радостную улыбку.
- Пойдем, сестра Герда, - сказал Раданда. - Сегодня ты очень нужна одной матери
и ее ребенку. Только твое терпение, точность в выполнении приказаний и доброта
могут помочь быстро выправиться от болезни ребенку, а главное, дать матери
пример полной верности и мужества. Ребенок будет жить, но мать потеряла
уверенность в этом и потому не может не только ускорить процесс его
выздоровления, но всем своим поведением ему мешает. Надо ее отстранить от
непосредственного влияния на сына, но так, чтобы не нанести раны и без того
израненному материнскому сердцу. Ты, моя умница, сумеешь, - ласково гладя по
голове сестру Герду, говорил Раданда и, указывая на меня и мое улыбающееся лицо,
прибавил: - А вот и Левушка ждет, не дождется пожать тебе руку. Пожалуй,
поговори с ним, пока мы с И. зайдем еще в одну комнату.
Мы сели с Гердой на пальмовый диван, я хотел ее спросить, как она живет, но она
не дала мне и слова вымолвить и сыпала фразами, внешне как бы и имевшими связи,
но внутренний их смысл я отлично понимал.
- Нет на свете чудес, Левушка, и это я на деле поняла здесь. И еще поняла: когда
сердце раскрывается как самая простая и маленькая доброта, то самая обычная,
серая, будничная жизнь становится чудом, песней и радостью, потому что в груди
не просто сердце, а молот бьется в каком-то светящемся бездонном мешке.
Кого туда ни впусти, мешок все растягивается. Сегодня кажется, будто дошел до
какой-то предельной точки понимания, ан встал завтра, и уж ничего от вчерашнего
нет, а все новое, все легкое, что недавно казалось невозможным. Сначала я все
точно математические задачи решала и каждый день все думала: как мне подойти к
человеку? Как влить ему из своего сердца доброту? Теперь же, когда я не думаю, а
просто делаю для человека самые простые дела, даже не задумываясь, что у него в
глубинах, а просто призываю в помощь образ Раданды и поступаю, как сердце
скажет, - все у меня выходит легко. Недавно у меня начался приступ тоски, все
казалось, что мало делаю и ничего не умею. Я вспомнила, как Вы читали мне книгу
от И. Дочитали до места, где он приказал остановиться, и дальше, хоть Вас
распни, ничто не заставило бы Вас перевернуть страницу. Как только я об этом
вспомнила, поняла, что хочу раньше времени перевернуть в книге моей жизни
страницу, до которой еще не созрела, - улыбнулась, подумала о Вашей верности, и
от моей тоски ничего не осталось, как от растаявшего инея: Левушка, да как Вы
выросли! Бог мой, чем же это кончится? Да и красавец Вы, просто загляденье! Ну
куда девался тот заморыш, которого мы с Андреевой встретили у купальни? Ведь это
точно в сказке? Впрочем, о чем я говорю? Сейчас моя жизнь - самая настоящая и
невероятная сказка!
Я так и не успел ничего ответить Герде, так как во время ее веселого смеха,
которым она закончила свою малосвязную тираду, в конце коридора показались И. и
Раданда, и мы пошли им навстречу.
- Ну ты, Левушка, наверно, и слова вымолвить не успел, - улыбнулся И. - Не
смущайтесь, Герда. Ему полезно помолчать. Ему придется так много в жизни своей
говорить, что каждая минута молчания, как драгоценный перл, будет ему мила. Я
уверен, что он все понял из того, что Вы сказали, если даже Ваши слова и не
особенно точно выражали Ваши мысли. Но сейчас мы пойдем к женщине, очень много
пострадавшей именно потому, что точности в ее словах, делах и поступках было
чрезвычайно мало. В общении с нею и ее сыном будете проходить двойной урок. Не
только Вы будете помощью ей, но и она будет помощью и великим уроком Вам. Подле
нее Вам все время придется думать, пристально собирая внимание, о каждом слове,
которое Вы произнесете. Есть такие люди, подле которых высокой стеной собираются
их страдания. Таких людей много, и доступ к ним для каждого человека труден. Но
между ними есть такие, чьи стены страданий утыканы, как булавками, их
раздражением и неточностью мыслей. В этих стенах мысли наскакивают одна на
другую. Брошенные, исковерканные, они окостеневают, как сталактиты, и не дают
самой жертве вырваться духом на простор из построенного самому себе каземата.
Вам целым рядом усилий к полной точности мыслей и слов, а также гармонией
духовных, творческих толчков надо постепенно приучить женщину давать Вам самые
точные ответы на Ваши вопросы. Старайтесь, чтобы внутри у нее утвердилась
уверенность, что надо жить каждое сейчас всею полнотой чувств и мыслей, чтобы
второе чувство не настигало еще не изжитого первого. И переводите ее мысли не на
сына и его болезнь, а на ту недостаточную жизнерадостность, которой она окружала
его детство, и на ту собственную унылость, в которой заставляет его жить теперь.
Пойдемте. Брызжущая из Вас сейчас жизнерадостность поможет Вам разрушить все
невидимые стены, в которых, как в темнице, сидит несчастная мать.
И. разговаривал с Гердой у одного из широких окон коридора, сплошь закрытого
цветущими розами, не позволявшими солнцу проникать в здание. Обменявшись с
Гердой радостным взглядом, точно мы вместе будем выполнять ее поручение, мы
поспешили за нашими наставниками, свернувшими в такой же широкий коридор, где
двери были чаще и, очевидно, комнаты меньше. У одной из дверей Раданда снова
постучал. На стук вышел старик в белом халате, как я понял, доктор. Его милое
доброе лицо было озабочено и расстроено.
- Вот я привел сестру больному мальчику, о которой Вы просили, доктор. Не
беспокойтесь, - сказал Раданда, видя, что лицо доктора слегка нахмурилось. -
Сестра молода, но опытна и не легкомысленна. Мы все войдем ненадолго и не
разбудим спящего мальчика.
- Спящего? Если бы в его диком возбуждении ему удалось заснуть, то тогда можно
бы было думать о его спасении. Но, к сожалению, я три часа бился над тем, чтобы
привести его хотя бы к относительному спокойствию, и ушел в досаде, нисколько не
преуспев в моих стараниях.
- Все же, доктор, Ваше усердие, если и не так скоро, но дало желанные
результаты. Мальчик уснул, и Вы можете успокоиться за его жизнь, - улыбаясь,
перебил доктора Раданда.
- Да когда же он мог уснуть, отец Раданда? - вскричал доктор. - Я ведь только
что оттуда и совсем расстроен, что в первый раз за много лет мое лекарство,
которое я считал безупречным, не помогло человеку. Меня мучает совесть еще и за
то, что я напросился к Вам, уверяя, что могу быть Вам полезен. И вот - на сотом
случае - осечка.
- Полноте печалиться, доктор. Говорю Вам, мальчик спит, в чем Вы сейчас и сами
убедитесь. Это тот доктор, о котором я говорил тебе, Учитель И., а Вам, доктор,
я говорил об Учителе И., как о бесподобном докторе-врачевателе. Мы войдем к
мальчику, и Учитель И. расскажет Вам подробно, какой, режим надо будет применить
к нему.
- Режим? Чудеса! Если в эту минуту борьбы жизни со смертью, где смерть уже почти
победила, можно говорить о режиме для больного, то Учитель И. должен быть не
