разврат, ты спас ее от них, хотя тебе самому было немногим больше лет, чем ей.
Сейчас ты ее увидишь, вспомнишь многое из своего прошлого и узнаешь ее. Хочешь
ли ты, чтобы и она тебя вспомнила и благодарила за оказанные ей благодеяния?
- Пощади, Учитель. Если воля твоя благая считает нужным, чтобы я узнал женщину и
пожелал ей еще раз дальнейшего счастья твоей опеки, то будь милосерд, избавь
меня от ее благодарности. Ты не приказываешь высказывать тебе нашей
благодарности, а уж сам знаешь, чем мы обязаны тебе. Мне же было бы очень
совестно принимать благодарность за оказанную пустяковую мощь. Молю тебя, да
минует меня чаша сия, - ответил Василион таким молящим тоном, что И. рассмеялся,
обнял его и вновь сказал:
- Однажды у меня была встреча с мальчиком, который поражал всех своей
способностью ясновидения болезней. Он точно видел места боли в человеке и так
хорошо определял врачам характер заболевания, что ни одного смертельного исхода
не было, как бы ни сложна была операция. Но мальчик жаловался на людей не в тех
девяносто девяти случаях из ста, когда люди были неблагодарны и забывали о нем
на следующий день выздоровления, мальчик жаловался на тех, кто высказывал ему
свою благодарность, отнимая у него время "попусту", как он выражался. Не сродни
ли ты этому мальчику, Василион?
- Ах, Учитель, что ответить мне на твою шутку? Я действительно старался избегать
благодарности людей за то немногое добро, что могу для них сделать. Но не
потому, что это значит терять время попусту, хотя это в отношении меня, конечно,
так и есть. И не потому, что моей застенчивости это очень трудно, а потому, что
сознаю себя столь тяжко грешным, что все мои труды вряд ли могут покрыть Светом
мой путь к людям.
Голос Василиона теперь звучал так печально, что я с удивлением взглянул на него.
Мною он воспринимался как очень чистое и светлое существо, и я не мог понять,
почему в его сердце так много горечи и скорби. И. сел на скамью, пригласил и нас
сесть возле него.
- Я уже говорил тебе, мой друг, не живи прошлым. Ты не виноват в смерти твоей
жены. Ее час пришел бы в то же время, даже если бы твоя любовь не двоилась между
твоей женой и Грегором и если бы ты не разделил его скорбного пути. Оставь
горькие мысли о прошлом, перестань упрекать себя в том, что ты чего-то не
выполнил перед твоей женой и не помог ей жить на земле в полной
удовлетворенности. Каждый раз, когда ты воскрешаешь в скорби ее образ, ты
забываешь, что такого ее образа, каким ты его создаешь, давно уже нет. Сияющее
существо, каким она живет сейчас, меркнет в своем сиянии каждый раз, как ты
окутываешь его своими мыслями скорби, горечи и раскаяния. Мысли печали, слезы
личного восприятия к давно отошедшей форме невыносимо тяжелы для каждого из
развоплощенных существ, живущих в том из миров, где еще связь с Землей не
порвана. Запомни это. Пойми, что печаль прошлого стоит на твоем пути
освобождения. Она один из самых больших барьеров к свободе духа, и она же мешает
тебе стать Светом на пути встречаемых людей.
И. сказал еще несколько слов каждому из нас как руководство на ближайшие дни, а
затем мы молча продолжали начатый путь и вскоре подошли к домику Ариадны. Уже
совсем рассвело и раздался первый удар колокола, когда дверь отворилась, и
пораженная неожиданным появлением И. Ариадна застыла на пороге своего дома.
- Здравствуй, Ариадна. Я обещал тебе прийти и лично проводить тебя с сыном в
трапезную, куда теперь вы будете ходить всегда. И жить здесь вы больше не
будете. Раданда укажет вам помещение в ближайших к его покоям домах. Отсюда
далеко ходить и в школу, и в мастерские, где ты будешь теперь работать. Ничего с
собой не бери. В чем есть, в том и иди с нами.
- Увы, Учитель, сынок мой еще не в силах пройти так далеко. Лекарство, что ты
прислал, вчера кончилось. А ребенок все еще слаб и так бледен, точно и не было
целых месяцев лечения.
- Это пустяки, Ариадна. Собирайся живей. Левушка сына твоего сюда принес, и он
же его донесет и до трапезной. Раданда даст ему новые капли, и завтра же твой
мальчик будет неузнаваем. Войди, Левушка, помоги матери одеть мальчика, заверни
его в одеяло и догоняй нас. Мы пойдем вперед очень медленно. Не торопись, нам
будет о чем поговорить без тебя, а к последнему удару колокола поспеем.
Когда я вошел в комнату Ариадны, то поразился виду мальчика. Нес я сюда совсем
малыша, а теперь лежал в постельке вытянувшийся подросток, точно его, как тесто,
хорошо раскатали валиком. Он был бледен и худ, и ему было холодно, несмотря на
уже сильную жару. Я помог матери одеть ребенка, что, несмотря на мою помощь, она
сделала с большим трудом. Затем она на некоторое время вышла и возвратилась в
другом платье. Я взял ребенка на руки, и мы пустились в путь догонять И. с его
спутниками. Какой легкой казалась мне теперь моя ноша, хотя сильно выросший за
это время мальчик был много тяжелее прежнего. Он лежал на моих руках, приникнув
к моему плечу, равнодушный ко всему вокруг него происходившему.
- Я никак не ожидала, что Учитель зайдет сегодня к нам. Я не теряла ни веры, ни
надежды, что Учитель И. вспомнит о нас. Но в глубине души я думала, что мне
предстоит разлука с моим дорогим сыном, и собирала все силы, чтобы встретить эту
минуту разлуки героически. Это мне плохо удавалось.
Голос Ариадны дрожал и прерывался. Мы вышли на прямую аллею, и очень далеко
впереди я увидел три мужские фигуры. Я ускорил шаги, чтобы сократить расстояние
между нами и ими, и стал держаться в таком отдалении, чтобы никакие обрывки
разговора до нас не долетали. Когда мы стали подходить к трапезной, И.
остановился и подождал нас. Не успел я поравняться с ним, как колокол ударил в
последний раз, и я в числе других вошел в трапезную. И. прошел прямо к столу
Раданды, указал мне на мое обычное место рядом с ним и велел посадить мать и
ребенка возле меня. Я выполнил его приказание, но мальчик сидеть был не в силах
и почти лежал на моем плече, поддерживаемый мною за талию. Раданда подошел к
Ариадне, бледное и измученное лицо которой выражало полное расстройство, и слезы
готовы были брызнуть из глаз. Он ласково положил ей руку на голову и несколько
раз нежно погладил густые гладкие волосы, сбросив прочь с ее головы платок, под
которым она скрывала свои чудесные толстые косы.
- Зачем же, друг, ты сомневаешься? Тебе ведь Учитель И. сказал, что твой сын
будет здоров, что беспокоиться не о чем. Если бы ты, ухаживая за сыном, все
время твердо помнила об этих словах Учителя, твой сын выздоровел бы гораздо
скорее. Твои сомнения, скорбь, колебания очень и очень мешали ему. Ты уверена,
что ты любишь сына со всей силой самоотвержения. На самом же деле все время его
болезни ты думала о себе и только о себе, а не о нем. Ты искала силы в себе не
для того, чтобы утверждаться в верности Учителю и помогать своей энергией сыну
выздоравливать. Ты искала возможностей приготовить себя к разлуке с ним. Будь
хоть сейчас действительно преданной матерью и думай только о сыне, забудь о
себе.
Раданда поднял головку ребенка и ловко влил ему в рот несколько капель из
маленького, похожего на игрушечный чайник стаканчика, который он держал в руке.
Мальчик слегка вздрогнул, через минуту открыл глаза, потом выпрямился, оглянулся
кругом.
- Мама, ты здесь? Где это мы? Почему здесь так много людей и так жарко?
Вместо матери ему ответил Раданда:
- Ты, детка, в трапезной, куда теперь, как и все дети твоего возраста, будешь
ходить каждый день. А жарко тебе стало потому, что ты поправляешься. Сейчас,
чтобы скорее выздороветь и снова бегать в школу, пройди с мамой в мои покои. Там
тебе будет специальная пища и уход. Еще несколько дней я тебя полечу, а там
переедете с мамой в новый дом. Иди, дитя, в моих комнатах тебе будет прохладно.
Раданда подозвал к себе одного из своих келейников, велел ему проводить мать и
сына в одну из своих комнат и передать их попечению доктора, который уже был
оповещен об их приходе. К моему удивлению, мальчик сам вышел из-за стола и,
подав руку матери, бодро зашагал за келейником Раданды. Заняв за своим столом
обычное место, Раданда приказал подавать пищу, и завтрак прошел обычным
порядком. Я заметил в столовой много новых лиц, но ни Андреевой, ни Бронского с
Игоро за нашим столом на этот раз не было.
Привыкнув теперь не предаваться размышлениям, где и кто может находиться, поняв
однажды и навсегда, что раз человека нет в Общине там, где он бывает обычно,
значит, он трудится в другом месте, я спокойно ждал распоряжений И. о дальнейших
делах дня. Я понимал, что мы скоро отсюда уедем, и не сомневался, что у И. есть
несколько очень важных и неотложных встреч. Мелькала у меня мысль, что мы пойдем
к Старанде и к старушке Карлотте, и моя интуиция меня не обманула. Как только
завтрак кончился, И. шепнул мне:
- Выйди к Мулге и подожди меня там. Мы пойдем к Старанде и Карлотте.
С большим удовольствием я встретился с Мулгой, по обыкновению хранившим моего
Эта. Цельность и преданность этого человека, как и его доброта, уже давно меня
пленили. Но мудрость этого сердца я увидел только сегодня. В каждом слове Мулги
было столько мира и уверенности, что я задал себе вопрос: где обрел их простой
человек Мулга? Были ли они ему свойственны еще в Общине Али или же он нашел их
здесь, в тишине своей сторожки, стоявшей в самой глубине сада, где росли лучшие
цветы. Мулга на своем типичном восточном наречии ответил на мой невысказанный
вопрос:
- Много мест, много людей видели мои глаза. Много плача слыхали мои уши. Много
слез утешало мое сердце. Но нигде не встречался я с такой добротой, чтобы забыть
сразу все, что до сих пор видел, чтобы понять: все, что видел и слышал, все не
настоящее. А настоящее - правда, вечная, как Бог, - то, что делают и говорят
Раданда и Учитель И. Я и раньше слыхал много проповедников, и великих
проповедников, но всегда чувствовал, что это проповеди. Здесь же я понял слово
дело и сложил в сердце своем такой мир, что, как башня, из сердца и головы прямо
в небо смотрит. Я не дышу иначе, как через сердце свое прямо в небо, к Богу, и
Бог в моем сердце живет. И все это случилось сразу. Слышал я раз ночью, как
Раданда вышел один и пошел к воротам, что ведут в пустыню. Испугался я. Как же
он один, такой старенький, идет к воротам? И пошел я поодаль за ним. Только
вижу, открывает он калитку и выходит прямо в пустыню. Я не утерпел и вышел
следом за ним. Луна светила, и ночь казалась мне даже холодной. Должно быть,
шибко привык я к зною. А Раданда все идет да идет, уже, почитай, с версту от
ворот отошел. И пожалел же я, что хоть палки не взял, ведь шакалов много ночью
здесь бродит. Чем же мне старца защитить? Только это я подумал так, смотрю,
Раданда остановился над чем-то, вроде как упавший верблюд лежит, и плач чей-то
слышен. Я побежал со всех ног и подоспел как раз вовремя, когда Раданда
вытаскивал из седла упавшего верблюда привязанную к нему женщину с ребенком. У
меня был небольшой нож, мигом перерезал я ремни, взял у женщины ребенка, передал
Раданде и помог ей высвободиться. Была она молодая, сама почти ребенок, и от
долгих часов, что провела на верблюде, так закоченела, что мне пришлось принести
ее сюда на руках. Верблюд уже издыхал, и спасти его было невозможно. "Эта
женщина - невинная жертва клеветы, - казал мне Раданда, когда мы вошли обратно в
калитку. - Здесь, в пустыне, есть оазис воинственного и жестокого племени.
Провинившихся жен они наказывают, привязывая их к седлу одного из самых крепких
верблюдов, хорошо откормленного и сытого. Гонят его так далеко, чтобы обратного
пути он не нашел. А чтобы он не мог прекратить своей бешеной скачки, пока не
упадет, обессиленный, и не издохнет, они втыкают ему под седло несколько острых
игл кактуса. Сначала иглы незаметны животному, потом едва щекочут ему спину, но
по мере бега вонзаются все глубже в спину и приводят его в бешенство. Когда
животное, выбившись из сил, падает, оно умирает от истощения быстро, почти
сразу. Но другая жертва человеческой жестокости, туго к нему привязанная,
