испытывает все ужасы палящего солнца и жажды или же ее заживо разрывают звери
пустыни. Мы с тобой поспели вовремя. Этот верблюд был когда-то, не так давно,
украден, вернее сказать, отбит этим племенем у одного из караванов Общины. Он
вспомнил дорогу к месту своего рождения, принес сюда своих несчастных седоков,
чем спас жизни матери и ребенка". - "Спасла им жизнь, по-моему, твоя доброта,
святой отец". - Ничего нет во вселенной, Мулга, что мог бы сделать человек в
одиночестве. Все в мире связано нитями любви. И внимание, если человек выработал
его в себе до конца, открывает каждому непрерывное свершение человеческих судеб.
Будь внимателен к живущим вокруг тебя людям, и ты будешь расширять свое внимание
все дальше и дальше. И ты будешь видеть на много верст кругом, как и где нужна
твоя помощь. Внимание человека утомляется и суживается потому, что он много и
долго обращает его на самого себя. Когда он перестает сосредоточиваться на себе,
внимание не знает усталости. Это для многих долгая и трудная работа. Человеку
начинает казаться, что он только и делает, что думает о других. А на самом деле
он имеет только более талантливую природу и ищет более широкого применения
собственным талантам. И тут есть два пути: путь ума и путь сердца. Идущие путем
сердца не спрашивают себя: хорошо или плохо будет то, что я делаю. Они идут и
делают. Их ведет простая доброта, вроде того, как она повела тебя сейчас за
мною. Пожалел ты старика, что пошел один ночью в пустыню, и только уже после
подумал, что и палки-то у тебя нет, чтобы защититься от зверей. Не конфузься, -
прибавил старец, точно видел, как я весь вспыхнул за свою глупость, что хотел
защитить святого, который сам был защитой и шел спасать людей. - Твоя доброта
откроет твои глаза скорее, чем книжная мудрость придет к тебе. Пойдем в больницу
и передадим наших несчастненьких в надежные руки сестер. Не бойся, твоя ноша не
умерла. Она скована усталостью и ужасом всего пережитого. Она поправится, и
судьба ее и ее ребенка будет великой и светлой". Больше Раданда не прибавил ни
слова. Мы передали наших найденышей на руки сестрам больницы и вернулись в покои
Раданды. У моей сторожки он остановился, посмотрел мне в глаза и улыбнулся.
Веришь ли, брат Левушка, всю-то жизнь свою, с детства, как себя помню, все у
меня было одно желание: "Хочу жить подле Бога". Своему отцу, сначала смеявшемуся
причудам ребенка, я так надоел, что он гнал меня от себя. А добрая мать моя
ласково мне улыбалась и отвечала: "Далеко до Бога, дитятко. Люби людей, и будешь
ты жить подле Бога". Я тогда не понимал ее слов. Ушел из дома. Ходил по святым
местам. Дошел до Общины Али, где ты меня встретил, и все слов матери не понимал.
А как улыбнулся мне Раданда, как перекрестил он меня, все я сразу понял. Понял,
что все и всюду Бог, потому что в сердце своем Его носят люди. И повалился я ему
в ноги. "Иди с миром, сын мой, - сказал старец, поднимая меня с земли. - Ты путь
Божий, и я путь Божий. И каждый человек - все пути Господни. Не ищи понять, как,
куда и откуда идет человек, если он встретился тебе. Ищи подать ему помощь в эту
минуту встречи. Ибо ничего нет важнее на земле, чем протекающая сейчас встреча.
Если сумеешь внести в свою встречу мир, Милосердие примет в свои объятия и тебя,
и твоего встречного. И вся твоя задача выполнена. Бдителен будь в своем
внимании, и вся жизнь ни на одну минуту не пройдет мимо тебя". Благословил меня
Раданда, обнял, прижал к себе, - и не смогу я высказать тебе словами того
восторга, того счастья, что испытал я тогда. С тех самых пор точно крылья
завертелись у меня за плечами. И тогда-то и выросла над головой моей башня.
Едва кончил Мулга свой рассказ, как возле сторожки остановились Раданда, И. и
Ясса. Эта не замедлил проделать церемонные поклоны перед каждым из подошедших.
Хотя я уже не раз видел эти грациозные фокусы с отставлением одной ноги и
распусканием хвоста, но все же не мог удержаться от смеха. Мой друг счел мой
смех нежелательным и недостойным себя, взлетел мне на плечо и хотел приняться за
свое обычное озорство над моими кудрями. Но, увы, был сжат, как клещами, моими
выросшими руками и спокойно уложен на скамью Мулги. С непередаваемым удивлением
взглянул на меня мой павлин, не так давно переставший быть птенчиком, и,
кажется, впервые мы перешли на положение товарищей, в котором старшим оказался
я. Что и пришлось Эта признать как форму нашего совместного существования на
данное сейчас.
- Что, братишка, пришлось тебе попасть в подчиненные? - поглаживая спинку Эта,
смеялся Раданда. - Ничего не поделаешь, зато я научу тебя еще одному фокусу,
тогда ты снова покоришь своего хозяина. А пока придется тебе пожить у него в
служках. Ходи за ним чинно, выражай ему великое почтение и защищай не на жизнь,
а на смерть, если встретится опасность.
Что понял Эта из всей этой речи, я не знаю. Но факт то, что он поспешно спрыгнул
со скамьи, поклонился мне и степенно зашагал рядом, вслед за И. и Радандой. Ясса
шел рядом со мной, немного позади наших великих друзей, говоривших на незнакомом
мне языке. Речи их я не понимал, но по интонациям сознавал, что дело касалось
очень важных вопросов. Я мысленно приник к Великой Матери, коснулся Ее чудесного
цветка, с которым не расставался, и молил Ее помочь мне внести мир и радость в
предстоящие встречи дня. Мы шли по еще незнакомой мне части парка, и вдали я
увидел несколько очаровательных маленьких коттеджей, аккуратненьких и окруженных
прекрасными лужайками, палисадниками, огородами, как бы представлявшими собой
отдельные маленькие владения. Это было так не похоже на общий вид и тип жилищ
здесь, что я с удивлением взглянул на Яссу. Он понял мой немой вопрос и
улыбнулся.
- Ты еще молод, Левушка, и не мог заметить некоторых качеств и свойств людей.
Есть множество людей, у которых под старость остается масса неизжитых желаний,
от которых у них не перестает болеть сердце. Впереди всего у них стоят эти не
исполнившиеся в жизни желания и мешают им ясно видеть свое истинное положение.
Всю жизнь они ищут Бога и путей Его, но не могут подойти ни к одной из тропок,
ведущих к путям, так как на каждом шагу их слепит одно из тысячи неисполненных и
мутящих душу желаний. Здесь живут люди, у которых когда-то в жизни была
собственность, к которой они были привязаны и благодаря которой считали себя
независимыми. Пришлось им все потерять, вести жизнь санньясинов, но тем не менее
воспоминание о прошлом, о мнимой своей независимости мутит их души до сих пор.
Здесь каждому из них даны отдельные владения, чтобы они могли вполне
удовлетворить свои инстинкты собственности. Ведь войти в единение со Светлым
Братством не может ни один человек, пока его держит в закрепощении инстинкт
собственности. Ты сам сейчас увидишь, как труден путь человеку, даже очень
хорошему и доброму, пока в его мыслях живут разъединяющие воспоминания прошлого,
желание самостоятельного существования без возможности добыть его собственным
трудом, помимо жажды вообще жить, "поучая" других.
Мы миновали довольно много домиков и наконец вошли в один особенно красивый,
увитый цветущими растениями и утопавший в целом море прелестных цветов.
Несколько кошек и собачонок лежали мирно на солнце, выставив туловища и спрятав
в зелени головы. Животные и не думали тревожиться при нашем появлении, продолжая
свое ленивое, сонное мечтание.
Никем не встреченные, мы вошли в сени домика, прошли через две уютные, но
малоаккуратные комнаты, где во многих местах стояли блюдечки с кошачьей и сдой и
немалым количеством мух над ними. Впервые я видел здесь неряшливость и такое
множество мух. От постоянного и быстрого движения вееров мух в Общине не было. Я
их не видел нигде, кроме этой части парка. Эта вспрыгнул мне на плечо, косясь на
новую для него обстановку.
Чувство какой-то еще не испытанной мною жалости к тому, кто здесь жил, закралось
в мое сердце. Я связал все окружавшее меня со словами Яссы и подумал, что живший
здесь человек должен был быть прежде всего бесконечно одиноким. Его должна была
томить тоска по привязанностям Земли, жажда быть постоянно окруженным любящими
его существами, пусть животными, но чтобы иллюзия любви жила вокруг. Меня точно
озарило понимание глубоко несчастных людей, мечущихся по жизни в вечной жажде
любви и привязанности, вместо того, чтобы нести каждому мир и посильную помощь.
Мы вышли с противоположной, теневой стороны дома и услышали два спорящих
старческих голоса, мужской и женской. Голоса долетали из густых зарослей
цветущих, огромнейших, как кусты сирени, гортензий ярко-голубого цвета.
- Нет, нет, это далеко не так просто, как Вы воображаете, - слышался мужской
голос. - Как же это, по-вашему? Впереди головы сердце идет? Тогда всякий
глупенький и простенький, если только он добр и верен, может дойти до Учителя?
Да ведь сколько надо знать, чтобы Учитель мог взять человека в ученики.
- Я не знаю, чего и сколько надо знать. Но что надо любить, а не быть сухим, как
Вы, это я знаю, - отвечал женский голос.
- Не думаете ли Вы, что, любя Ваших кошек и собак, Вы достигнете цели? Разве
может быть поставлена в заслугу такая любовь? Это Вы себя в своих кошках любите.
- Вот Вы опять ссоритесь, я ведь не говорю, что Вы себя любите, когда обучаете
китайской грамоте своего несчастного садовника. Если бы Вы учили его английскому
языку, его родному языку, это было бы понятно. Он англичанин и еле грамотен. А
Вы вот - подай Вам китайский. Ну на что ему это? Он ведь до смерти едва три
буквы выучит. Это Вы не себя любите?
- Ну, где же Вам втолковать? Он будет в следующем воплощении миссионером, и мы
поедем с ним в Китай. Понятно Вам? Я для его будущего работаю.
- Нет, уж лучше я для настоящей жизни кошек поработаю. Нам с Вами не
сговориться, - совсем раздраженно прозвучал женский голос.
Неизвестно, чем бы окончился этот классический спор, если бы раздраженная
старушка не покинула своего места в тени кустов и не вышла на дорожку к дому, на
которой мы все стояли. Увидев нас, узнав Раданду, она до того растерялась, что
выронила из рук кошку, которая, очевидно, спала на ее коленях. За нею вышел из
кустов старик высокого роста, видимо еще сильный, с крутым, упрямым лбом и не
гармонировавшими с общим видом его лица и фигуры кроткими голубыми глазами.
- Здравствуй, сестра Карлотта, - сказал старушке Раданда, и я только теперь
вспомнил, что это та женщина, к которой я приходил однажды с Франциском в ту
памятную ночь, когда неистовый монах Леоноре напал на меня и когда мы привели в
Общину Али профессора и Мулгу. Сейчас я с трудом узнал ее. Она пополнела,
посвежела, сказал бы, помолодела, если бы в ее древние годы это слово могло
что-либо означать.
- Отец Раданда! Я никак не ждала Вас так рано, - растерянно сказала сестра
Карлотта.
- Неужели рано, друг мой? Я ведь вчера специально присылал Зейхеда сказать тебе,
что сегодня буду к тебе с Учителем И., которого ты так меня умоляла позволить
тебе повидать, чтобы лично с ним поговорить.
- Да, да, я забыла. Мой сосед всегда отвлекает меня от дел, и я не успела
приготовиться.
- Иди, друг Александр, к себе. Мы придем к тебе позже.
Старик, поклонившись Раданде, поспешно скрылся в кустах.
- Ну, присядем здесь, на крылечке, - снова обратился Раданда к сестре Карлотте.
- В комнатах у тебя, друг, плохой воздух и не прибрано. Оставь свою кошку, авось
она найдет себе на время приют где-нибудь в другом месте, кроме твоих колен, -
прибавил он, видя, как сестра Карлотта старалась подобрать в подол юбки кошку,
пронзительно мяукавшую и рвавшуюся на свободу.
- Прости, отец Раданда, ты ведь не знаешь, кошка моя нездорова. Я сейчас отнесу
ее в комнату и вернусь, - поспешно засовывая дрожащими руками кошку в подол,
сказала Карлотта. Но кошка с визгом вырвалась и стремительно убежала.
Старушка обескуражено смотрела ей вслед, а все мы молча смотрели на нее. Я
взглянул на И., и сердце мое невольно сжалось. Лицо его не было сурово, оно было
по обыкновению милосердно. Но... неприступная стена величия окружала всю его
