- Который? - неприветливо осведомился Ким, натягивая пиджак.
- Этот... который в газете... про Полынь-город...
- Ну?
- Рад познакомиться... - стесненно промямлил кожник, слывший у нас
вольнодумцем и диссидентом. - То есть не то что рад... Сожалею, конечно,
что такие обстоятельства... - Тут он кашлянул, вернул себе
профессиональный вид и сухо объявил: - Боюсь, Волошин, что в нашей
больнице вам ничего не светит. У нас нет специалистов по радиационным
поражениям.
Тут мой кожник был прав. Если судить, например, по мне, то уровень
нашей осведомленности в области лучевых заболеваний - я имею в виду
районный медперсонал - вряд ли выше сведений из букваря для армейского
санинструктора... или как они там называются.
Я уже сидел за столом и заполнял бланки.
- Пойдешь и сделаешь все анализы, - приговаривал я на ходу. - Кровь,
моча, кал, рентген... Большая часть лучевых поражений сводится к
ослаблению иммунитета... Волосню твою на место мы, конечно, не водворим,
но от дифтерита, дизентерии или какой-нибудь другой обычной гадости
умереть не дадим.
Ким взял у меня бланки и повертел в пальцах.
- А если ничего такого не обнаружится?
- Тогда направим тебя...
- Куда?
Я замялся. Честно, я не имел представления - куда.
- Ну, например... - неожиданно произнес кожник. Он достал записную
книжку, полистал и прочел: - "Москва, улица Щукинская, шесть. Шестая
больница Третьего главного управления". Не возражаете?
- Ну вот, хотя бы и в Шестую, - солидно сказал я, скрывая изумление.
- Оформим в райздраве, и счастливого пути.
- Москва, - произнес Ким, усмехаясь. - Далеко целоваться бегать,
однако...
Он кивнул нам и вышел. Я спросил кожника:
- Слушай, а откуда ты про эту больницу знаешь?
Он хихикнул.
- Секрет. Но не от вас, конечно, Алексей Андреевич. Там один мой друг
работает. Сейчас он, правда, в Полынь-городе. Богатая, пишет, практика...
В тот же день вечером я рассказал все это Моисею Наумовичу. Помнится,
перед очередной партией в шахматы. Он скорбно покачал головой, вздохнул,
но большого интереса не выказал. "Дрянь это - радиация, - пробормотал,
помнится, он. - А слоника вашего, Алексей Андреевич, я с удовольствием
беру. При всем моем к вам уважении..."
Ни с анализами, ни с просьбами о направлении в Москву Ким Волошин не
явился. Признаться, я не очень по нему скучал. Не мой он был пациент, и
человек он был не мой. А о Моисее Наумовиче и говорить было нечего. Для
него Ким был тогда всего лишь автор скандальной публикации.
Но примерно месяц спустя произошло событие, после которого мое
представление о действительности пошло сначала неторопливо, а затем все
скорее и скорее переворачиваться вверх дном. Рассказ об этом событии я
выслушал из первых уст: от секретарши нашего Первого. Причем в тот же
день.
11
Свят Георгий во бое
На лихом сидит коне,
Держит в руце копие,
Тычет змия в жопие.
Эта тощая востроносая дамочка была древнейшей приятельницей Алисы
(кажется, еще в детском садике на горшочках рядом сидели), тянула свое
зрелое девичество, в компании с престарелой своей матушкой неподалеку от
нашего жилища и частенько забегала к нам пошушукаться насчет районного
начальства, а покончив с этой волнующей темой, уединялась с Алисой в нашей
спальне, где и предавались они, как я понимаю, специфическим разговорам,
не предназначенным для грубых мужских ушей. Не могу сказать, чтобы она мне
была противна, так, иногда смешила и слегка раздражала, сплетенки ее
временами были интересны, а уж в тот вечер я слушал ее в оба уха, стараясь
не пропустить ни слова.
Да и как было не слушать!
Началось с того, что сразу после обеда в свой кабинет быстрым шагом
проследовал сам Первый, за ним по пятам Кнут, а за Кнутом, едва не
наступая ему на задники, "этот самый, который так подвел нас с газетой,
Волошин"... "Представляете, я его едва узнала! Только по этой его черной
повязке на глазу. Лысый, как чайник, физиономия голая, смотреть неловко,
честное слово. И глаз сверкает! Поистине, Бог шельму метит..." В приемной
уже дожидались трое посетителей, все директора совхозов, они было
вскочили, но Первый поприветствовал их взмахом руки и бросил на ходу:
"Сидите, товарищи". И дверь в кабинет закрылась.
Как и о чем происходил у них там разговор за закрытой дверью,
секретарша не знала. Минут через десять дверь распахнулась, и в приемную
вышли - сначала Волошин и почти сразу за ним Кнут. Волошин остановился у
стола секретарши и оперся на его край рукой без пальца. Кнут двинулся к
выходу в коридор, но приостановился возле Волошина и произнес негромко:
"Вот так, Волошин. А будешь трепыхаться, возьмемся за тебя по-настоящему.
Тогда взвоешь". Сказавши это, он обычной своей неторопливой походкой
пересек приемную и удалился. В приемной воцарилась тишина, посетители
старательно отводили глаза от Волошина, секретарша принялась перебирать
какие-то бумаги. "Ей-Богу, товарищи, не знаю даже - какие. Всегда мне в
таких ситуациях ужасно неловко. Двадцать лет там служу, а привыкнуть ну
никак не могу, представляете?" И тут раздался звонок, призывающий ее в
кабинет.
Она вскочила. Тут надо отметить одно обстоятельство. Кнут известен
был в райкоме тем, что вечно забывал закрывать за собой двери. Вот и тут
дверь в кабинет он за собой только прикрыл, оставив изрядную щель, а дверь
в коридор оставил нараспашку. Итак, секретарша на звонок вскочила и вдруг
увидела, что один из посетителей уставился на Волошина дикими
вытаращенными зенками и откинулся на спинку стула, загородившись
портфелем. Она тоже взглянула на Волошина. И ужаснулась. "Он был синий,
товарищи! Представляете? Синий, как покойник!" Глаз его налился кровью.
Лысая голова втянулась в плечи, лысина покрылась обильным потом. Губы
искривились, он прошипел несколько омерзительных слов, и его всего
перекосило.
По словам секретарши, у нее от ужаса потемнело в глазах. "Будто тьма
рухнула". И в этот самый момент из коридора послышался грузный грохот,
словно упало что-то тяжелое и объемистое. И кто-то хрипло завопил. И
совершенно как эхо из кабинета Первого донесся пронзительный визг. В
коридоре затопали и заголосили, а дверь кабинета распахнулась, и в
приемную буквально вывалился наш Первый. Он прижимал ладонь к щеке, между
пальцами бойко стекали густые красные струйки. "Врача... - пробормотал он.
- Немедленно... Врача!" Его качнуло. Посетители, оправившись от столбняка,
кинулись к нему и, втащив обратно в кабинет, уложили на диван. Секретарша
оказалась на высоте. Выхватила из шкафчика полотенце, смочила из графина и
наложила на пораженную щеку. Затем, приказав посетителям держать и
прижимать этот компресс, кинулась к телефону. "И представьте, товарищи, в
"скорой" уже знали! Машина уже выехала! Конечно, никакой мистики не
случилось, а "скорую" вызвали минутой раньше для Кнута, который сверзился
с лестницы..."
А с Первым случилось такое несчастье. У него был любимый красно-синий
карандаш, толстый, всегда остро заточенный с обоих концов. Когда Волошин и
Кнут удалились, он взял этот карандаш, чтобы сделать пометки в перекидном
календаре. И тут ему вдруг стало дурно. Он еще успел дать звонок
секретарше, потерял сознание и упал лицом вперед. И карандаш пропорол ему
щеку насквозь. ("Хорошо, что не в глаз!" - простодушно присовокупила наша
старая дева.)
Если судить по одновременности шумов и криков, донесшихся из коридора
и кабинета, Кнут пострадал в те же самые секунды. Он неторопливо
поднимался по лестнице на третий этаж, снисходительно с кем-то беседуя,
вдруг замолк на полуслове, слабо помахал руками и покатился по ступеням
вниз.
Набежали врачи и санитары, прибыли чины из всяких органов, начались
расспросы и допросы, в общем, кутерьма получилась страшная. Да и то
сказать, буквально в одну секунду вышли из строя два руководителя райкома!
Тут, дорогие товарищи, забегаешь.
- А что случилось с Волошиным? - спросил я, когда она, отговорившись,
погрузила свой востренький нос в чайную чашку.
- С Волошиным? - переспросила она с удивлением. - А что - с
Волошиным?
- Ну как же... Он же был в приемной, когда началась вся эта, как вы
говорите, кутерьма. Вы же рассказывали: синий, как покойник, весь в
поту... Он тоже свалился? Ему-то оказали помощь?
Секретарша поставила чашку и поглядела на меня, затем перевела взгляд
на Алису.
- Н-ну, откуда я знаю? Я о нем тогда и думать забыла... Все кричат,
бегают, кровь хлещет... Если он и свалился, то отлежался, надо думать... А
может, и его врачи пользовали, откуда мне знать? Не до него нам там было,
товарищи дорогие...
Мысль о том, что Волошин тоже претерпел в этих странных
обстоятельствах, не вызывала как будто сомнений, хотя смутная идея
совершенно иного толка и возникла тогда же в голове моей, такой уж
одиозной фигурой представлялся мне Ким, но идея эта была поистине
сумасшедшей, и я поспешно погасил ее, едва она вплыла в мое сознание...
- Ладно, барышни, - произнес я, поднимаясь. - Вы здесь чирикайте и
развлекайтесь, а у меня еще срочные дела.
Я ушел к себе и позвонил на работу. Дежурный врач оказался полностью
в курсе и вовсю кипел ядовитейшим сарказмом. Еще бы, одним махом два
секретаря! Террористы не дремлют! Шашки наголо! Скальпели наизготовку!
Примкнуть клистиры! Наш славный Первый: взялся за специально оборудованный
карандаш, мгновенно отключился и очнулся с карандашом в щеке. Еще и правый
клык расшатал. Проверить карандаш на ядовитость, а пролитую на боевом
посту кровь - на содержание алкоголя. Доблестный Кнут: давал на лестнице
руководящие указания некоему замухрышке-завклубом, был оглушен порцией
нервно-паралитического газа и очнулся на нижней ступеньке со сломанной
ключицей и с фингалом во лбу. Фингал явно экспортный, по спецзаказу. Оба
пострадавших тщательно обслужены нашей передовой медициной: рана на щеке
зашита, рука на перевязи, фингал оставлен дышать свежим воздухом. В
настоящее время они сидят или лежат по домам. Больницу навестил некто
компетентный, понюхал, поспрашивал и удалился с физиономией, на коей
явственно читалось, что дело здесь нечисто. Ким Волошин? Да, упоминался.
Мало того, создалось впечатление, что, с точки зрения компетентного
товарища, он столбом возвышается над кучей прочих свидетелей. В больнице
не появлялся, куда делся - неизвестно. Кажется, его разыскивают. И беда не
приходит одна. Недавно позвонил хмырь, заведующий райторговским складом, и
сообщил, что тоже чувствует себя неважно. Происками идеологических врагов
посажен на гвоздь, порвал брюки, а может, и не только брюки, а может, и
совсем не брюки. Послана "скорая помощь"...
В таком духе дежурный, бывший Вася-Кот и бывший врач "скорой", мог
продолжать до бесконечности, но я ему мирволил, потому что врач он был
талантливый. Я обозвал его пустобрехом и положил трубку, и буквально через
минуту мне позвонил Главный. Его, конечно, уже известили.
- Совпадения случаются, Алексей Андреевич, - рассудительно объяснил
он мне, - двоих накрыло одновременно, хотя бы и таких значительных лиц, -
то ли бывает! А помните, в прошлом году на стадионе подломилась сгнившая
скамья? Тогда разом пятеро покалечились. Знаю, знаю, райком не стадион, и
