сразу и муж, и отец.
Лицо его вдруг омрачилось, резко определились складки по бокам
тонкогубого рта.
- Ты что? - спросил я. Почему-то мне сделалось тяжело.
- Дочка, - проговорил он. - Тася. Глухонемая она.
А теперь пора вернуться к упоминавшемуся выше заместителю
председателя горисполкома Рудольфу Тимофеевичу Барашкину, влезшему со
своим радикулитом в мой бокс для всласть имущих.
Был он отпетым невеждой (образование, как говорится, ЦПУ плюс ВПШ),
но и те жалкие крохи знаний, что чудом удержались в его черепе, ухитрялся
весьма ловко приспосабливать к своим нуждам насущным. Ей-Богу, своими
ушами довелось услышать. На заре его туманной юности некий
энтузиаст-педагог сумел заставить его заучить известные жалобно-горделивые
строки: "Умом Россию не понять, аршином общим не измерить..." Из строк
этих Барашкин сделал такой вывод. Раз авторитетные люди считают, что для
понимания России ум не нужен, значит, так оно и есть, а нужен ум для того,
чтобы понять, где и что в России плохо лежит, измерить это аршином не
общим, а своим собственным и пользоваться соответственно.
И был Барашкин хамом. Сестер моих доводил до слез, непечатно ругался,
а когда не мешали ему радикулитные ощущения, пытался хватать тех, кто
помоложе, за разные статьи. Ходячие больные, чтобы не нарываться на его
язвительные излияния, избегали ходить в туалет мимо его бокса. Однажды я
пригрозил выгнать его из своего отделения. На это он ответствовал с
презрением: "А попробуй только, клистирная трубка. Я тебе такое отделение
устрою, век помнить будешь". После чего загоготал и добавил: "Кинофильм
"Чапаев" видел? Как он там вашему брату... Клистирные трубки, кругом
марш!" Сдуру я понесся к нашему Главному, но, как и следовало ожидать,
лишь подвергся невразумительным увещеваниям. Основной упор был сделан на
то, что товарищ Барашкин числится не за мной, а за неврологией, из чего
странным образом следовало, что надо терпеть и не обострять отношений...
Вот такое сокровище оскверняло мой спецбокс вплоть до первого января
87-го года.
Не боюсь признать, что по праздничным дням, как и во всех больницах,
регламент у нас слегка нарушался. С утра шли посетители, халаты были
нарасхват, вкусные запахи от авосек, корзинок и коробок заглушали
больничную ароматуру, не забывались и те страждущие, которые посетителей
не ждали. Медсестры забегали в палаты напомнить припозднившимся об очереди
за халатами и выскакивали с подзамаслившимися губами и даже жуя на ходу.
Многим и многим таким картинкам довелось мне быть свидетелем за многие
годы моего докторства...
Но картинка того первого января была вдруг перечеркнута жирной черной
полосой.
14
Дракон бедствовал, потому что управлялся самыми
темными и стыдными органами своего тела.
Я был в тот день с Алисой у старинного приятеля, которого в свое
время вытащил из тяжелого инфаркта. Резиденция в военном городке
километрах в сорока. Машина на дом. Мороз и солнце. Четыре пары гостей.
Встреча Нового года с шампанским. Ночная прогулка. Сладкий и удобный сон.
Утром легкий завтрак. Снова мороз и солнце. Отличная прогулка на лыжах,
праздничный обед, послеобеденный сон. Преферанс под коньячок. В Десять
расписали, слегка закусили, отбой. Раннее утро, опять мороз и солнце.
Прощальные объятья: "Все же редко встречаемся, старина!" Сорок обратных
километров по накатанной дороге. Останови вон у того дома, дружок.
Спасибо. Пятерка в бурую от всяких ГСМ ладонь. Хорошо живет на свете
Винни-Пух!
Я и не подозревал, какие напасти ждут меня. Как выразился Сэм Уэллер:
"Знай вы, кто тут находится поблизости, сэр, я думаю, вы запели бы другую
песенку, как сказал, посмеиваясь, ястреб, услышав, как малиновка распевает
за углом..."
Я переодевался в повседневное, когда в кабинете задребезжал телефон.
Звонил дежурный врач. Едва я откликнулся, он заорал дурным голосом:
- Алексей Андреич? Слава те, Господи, наконец-то! Главный вас
обыскался...
- С Новым годом! - строго произнес я, физически ощущая, как сердце
мое проваливается в желудок.
- Да-да, конечно... Вас тоже... Алексей Андреич, срочно в больницу.
Тут у нас неприятность...
- Погоди. У кого это - у нас? У вас в хирургии?
- Как раз наоборот. У вас в терапии. Главный вас со вчерашнего дня
разыскивает.
Я сосредоточился и перебрал в памяти самые скверные возможности. Нет,
все было не то. Даже если бы половина моих старушек и инфарктников
скончались в одночасье, наш Главный не стал бы тратить праздничный день на
розыски заведующего терапией. Не такой он человек. Но что же тогда? Словно
бы в ответ голос в трубке прошелестел:
- Барашкин вчера копыта откинул.
- Умер?
- Как есть умер, - подтвердил с придыханием дежурный.
- От радикулита? - обалдело спросил я. Конечно, я был не в себе и тут
же спохватился: - Хорошо. Иду.
Все стало ослепительно ясно. Барашкин откинул копыта на моей
территории, и даже если бы причиной смерти был укус гюрзы, расхлебывать
эту кашу придется именно мне, и уже виделся я себе тонущим в море
докладных, объяснительных, гневных жалоб родственников и зловещих запросов
из инстанций. Потому что Барашкин, а не безвестный пенсионер с
какой-нибудь Пугачевки... Со стесненным сердцем, на отяжелевших ногах
направился я в больницу, выражаясь чуть ли не вслух по адресу покойного
Барашкина, здравствующего Главного и игривой судьбы своей.
Дежурный врач уже ждал меня. Он сообщил, что Главный сидит у себя,
паникует и ждет меня, чтобы обсудить некоторые вопросы. Ладно, сказал я,
это потом. Что и как произошло? Дежурный деликатно напомнил мне, что
заступил только вчера вечером, когда все значимое уже произошло, а в
больнице царила одна лишь бестолковщина, производимая компетентными
лицами, демонстрировавшими различные стадии алкоголического восторга.
Ладно, сказал я, но мне все же хотелось бы выяснить все-таки, что и
как произошло. Ты же понимаешь, старина, прежде чем предстать перед
Главным и обсуждать вопросы... Если спросит, скажи ему, что я у себя. И я
поволок ноги в свою родную терапию. Барашкин - это Барашкин, неотвязно
думалось мне, и тень прокурора реяла у меня за плечами.
Приказав нянечке разыскать старшую сестру, я забрался к себе в
кабинет. Оглядел стол - истории болезни не было. Когда вошла старшая, я
спросил, забыв поздороваться:
- Какой диагноз?
- Острая коронарная недостаточность.
- А где история?
- У главного врача.
Так. Я подпер щеку кулаком и приказал:
- Рассказывайте, что и как.
Она замялась: вчера она тоже праздновала, как и я. Еще одно лыко мне
в строку. Но тут в кабинет ввалился весь наличный медперсонал плюс еще
трое бабочек, бывших вчера свидетельницами. Эта троица явилась сегодня
посмотреть, что из всего этого выйдет. Так я их понял и пропустил мимо
ушей, как одна из них, старейшая наша нянька Эльвира, объяснила с
недостойной прямотой: "Надо ж было поделиться радостью с подругами..." Вот
они и рассказали мне, что и как.
Вчера после обеда явилась к Барашкину его супруга. Естественно, она
не стала дожидаться с хамами, когда освободится халат, а вперлась прямо в
котиковой шубе и расшитых валеночках-унтах. Она одарила своего страдальца
гостинцами, все чин чинарем: "А там икра, а там вино, и сыр, и
печки-лавочки..." Икра, точно, была, печки-лавочки были представлены
балычком и буженинкой, а вместо вина одарен был страдалец бутылкой
невиданного в наших широтах коньяка. И была при этом она, супруга, пьяна.
("Навеселе", - сказала деликатная санитарка Симочка; "Под бухарем", -
подтвердила грубая санитарка Галина из хирургии; "По самые брови налитая",
- возразила тетя Эльвира.) Впрочем, пробыла жена недолго. Тяпнули,
наверное, по рюмашке за Новый год, и она отчалила, оставив повелителя
своего сосать в одиночестве.
Некоторое время все шло тихо и мирно, но вдруг дверь спецблока с
треском распахнулась, и Барашкин возник на пороге - в роскошном халате
нараспашку, в пестрой фуфайке ручной вязки и в теплых антирадикулитных
подштанниках, вся аптека наружу. Больные и посетители, расположившиеся на
лавочках под сенью худосочных больничных пальм, замерли от неожиданности.
Барашкин же, грозно оглядев их, заговорил. А глотка у него, надо признать,
была потрясающая. Когда он принимался орать, дрожали стекла, дребезжала
посуда и бедные мои старушки пациентки в ужасе прятались с головой под
одеяло. И все выступления его были, как правило, обличительными и
угрожающими. Таким было и его последнее выступление.
Репертуар, как явствовало из свидетельских показаний, был обычный, с
обычными же непредсказуемыми перескоками с темы на тему. Он не позволит
таким и сяким коновалам делать над ним свои поганые опыты и писать с него
свои ученые статьи. Он очень даже хорошо понимает, что больницу заполнили
за взятки разные тунеядцы, которые отлеживаются здесь за государственный
счет, чтобы уклониться, да еще шляются в сортир мимо его двери. Он выведет
на чистую воду тех, кто обворовывает в больнице народ и кормит народ
помоями...
Посетители попытались урезонить его - он пригрозил сгноить их.
Санитарка попыталась водворить его обратно в бокс - он объявил, что сейчас
не те времена, чтобы затыкать рот. Прибежал растерянный дежурный врач - он
повелел врачу в недельный срок убраться в Израиль. Тетя Эльвира, нежно
обняв его за необъятную талию, стала уговаривать его пойти и прилечь - он
уперся и стал громогласно и косноязычно объяснять, кто такая тетя Эльвира
и кто были ее ближайшие родственники...
И вот как все получилось. Только-только Барашкин впал в разоблачение
сексуальных связей давно усопших родителей старой няньки Эльвиры, как
вдруг замолк. Прямо на полуслове. Словно радио выключили. Симочка, в ужасе
прятавшаяся за спиной дежурного врача, видела все своими глазами. Барашкин
смолк, морда у него посинела, он икнул, всхлипнул и повалился на бок. Его
даже подхватить не успели. Упал, перебрал ногами и застыл, закатив глаза.
Все.
- Что сделали? - тупо спросил я.
Сделали все, что можно было и что полагалось. Дефибрилляцию.
Интубацию. Ничего не получилось. Труп - он и есть труп. Все равно, что
укол в протез. Сдох Барашкин. И скатертью дорога. Правильно сказал
Волошин, от души. Вышел, глянул и сказал - громко так, чтобы всем слышно
было: "Собаке собачья смерть"...
Сердце мое дало сбой.
- Постой, постой, - коснеющим языком выговорил я. - Кто, ты говоришь,
вышел?
- Волошин... Да вы знаете, с одним глазом который...
- Откуда вышел?
- Да из соседнего же бокса! Вы что, Алексей Андреевич, забыли? Там
Люсенька, жена его лежит...
Пока я собирался с мыслями, выяснилось, что Ким был очень заботливым
мужем. Навещал жену чуть ли не каждый день и всегда с гостинцами. Пошил
себе больничный халат, сам, видно, стирал и даже крахмалил. Часто приходил
с дочкой. Тощенькая такая, конопатенькая, но ухоженная, волосики всегда
расчесанные, с бантами, и платьица аккуратные. И вчера тоже с дочкой
пришел. Она у них, бедная, не слышит и не говорит, но все соображает, а
отца так понимает с одного взгляда. Пришли они вчера, рассказывала тетя
Эльвира, и устроил он в боксе целый пир. Я им кипятку, конечно. Тасенька
чай разливала и разносила. А уж бублики были - объеденье, теплые еще,
видно, сам стряпал...
