что еще можно сделать из этой цепи!" Не является ли то, что "я демонстрирую,
свойством этой цепи?" -- спрашивает Витгенштейн (Wittgenstein Ludwig.
Remarks on the Foundations of Mathematics / Ed. by G. H. von Wright, R.
Rhees and G. E. M. Anscombe. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 1967. P. 25).
Тогда, когда мы говорим, что десять состоит из трех групп по три и одной
единицы или из двух групп по пять единиц, мы также демонстрируем внутреннее
свойство той или иной структуры, или, как пишет Витгенштейн, "свойство ее
сущности" (internen Eigenschaft -- des Eigenschaft des Wesens) (Ibid. P.
29).
66 Лейбниц Готфрид Вильгельм. Соч.: В 4 т. Т. 3. M.: Мысль,
1984. С. 406.
Троица существования 285
...если знаки могут быть применены к рассуждению, то в них имеется
какое-то сложное расположение, порядок, который согласуется с порядком
вещей, если не в отношении отдельных слов (хотя это было бы еще лучше), то
во всяком случае в отношении их связи и флексии. И этот разнородный порядок
тем не менее каким-то образом имеет нечто общее во всех языках. <...> Ибо
если бы даже знаки и были произвольными, все же их употребление и их
связывание заключает в себе нечто такое, что не является произвольным, а
именно некую пропорцию между знаками и вещами, а также взаимные отношения
различных знаков, выражающих те же вещи67.
Известно, что Хармс усматривал в самой форме нуля некое содержание
(через связь с кругом и колесом). Но и укоренение числительного (трех) в
теле говорит о поиске такого лейбницевского соответствия. В этом смысле
монограммы Хармса -- это смысловые "машины", построенные на том же принципе
счисления и членения.
Даниил Хармс. Таблица "перевода" тайнописи в иероглифику
_____________
67 Там же. С. 406-407.
286 Глава 9
В изобретенной Хармсом тайнописи числительные обозначались буквами в
соответствии с их порядковым номером в алфавите68. В тайнописи Хармс
использовал чрезвычайно архаическую систему обозначения, характерную для
еврейской и греческой письменности, так называемой ионийской или
александрийской системы. Такая архаизация интересна тем, что она позволяет
восстановить утерянную связь между буквенным письмом и цифрами и тем самым
восстановить хотя бы призрачную связь между вещами, обозначаемыми на письме
буквами, и счетом. Не исключено, что в самом подборе значков для "тайного"
алфавита Хармс отчасти руководствовался именно цифровой стороной. Так, буква
В обозначается цифрой 3, а буква Б -- вторая по счету -- кругом, фигурой,
выражающей двоичность (оппозицию точки и окружности), не дифференцированную
до конца, как в тройке.
В монограммах и диаграммах буквы и цифры сближаются, они как бы
вживляются в некое тело, тело монограммы, и приобретают почти магическую
силу, потому что телесность начертания отражает физическую соотнесенность
формы знака и смысла. Хармсу было недостаточно создать собственную
алфавитную тайнопись, он дублировал ее некой иероглифической системой, о
которой мы практически ничего не знаем. Впрочем, монограмма переходит в
иероглифику еще и потому, что во множестве случаев буквы в ней так скрыты
(как в хармсовской монограмме "окно"), что не могут быть прочитаны. Смысл
растворяется в очертаниях, в графике, в форме самого тела знака.
Такого рода субвербальное, диаграмматическое функционирование смысла
еще раз отсылает нас к теме амнезии. Тексты Хармса, как я уже указывал, --
это тексты "без памяти". Особый интерес к квазиматематическим структурам или
символической геометрии, конечно, вводит в творчество Хармса память
совершенно особого рода. Это память, не имеющая истока, как не имеет истории
геометрическая фигура, всегда равная самой себе. Это память, как бы лишенная
временного измерения и чаще всего свернутая в диаграмму.
Отсюда особый интерес Хармса к эзотерической традиции. В эзотерике
Хармс выбирает такие тексты, которые не вербальны по существу -- алфавиты,
нумерические схемы, эзотерические эмблемы и т. д. Эти эмблемы в основе своей
ненарративны и являются структурными аналогами искомых Хармсом текстовых
конструкций, в которых исчезают знаки, исчезает реальность, а смысл остается
как след их былого присутствия в виде трансцендирующих время графем и чисел.
_______________________
68 См.: Никитаев Александр. Тайнопись Даниила Хармса: Опыт
расшифровки // Даугава. 1989. No 8. С. 96.
Глава 10. ВОКРУГ НОЛЯ
1
Две цифры имеют в системе Хармса особое значение -- единица и ноль.
Чтобы понять свойства ноля, лучше начать с единицы. Единица обсуждается в
"Сабле". Хармс начинает с утверждения, что для регистрации мира наблюдатель
должен находиться как бы вне мира, занимать внешнюю по отношению к нему
позицию. Это положение особенно верно в контексте темпоральности. Ведь
представление о прошлом и будущем времени возможно, только если наблюдатель
в состоянии оторваться от настоящего и "увидеть" то, что существовало до
него или будет после него. И при этом разделение времени на прошлое, будущее
и настоящее возможно, только если мы ведем отсчет от некой точки
настоящего.
Друскин в трактате "Классификация точек" указывает, что точка
отсчета имеет совершенно особое значение, выделяющее ее в ряду всех иных
точек:
Значение точки определяется близостью ко мне, таким образом ей не
соответствует число, определяемое порядком. Точка получает форму в
зависимости от того, какое она имеет для меня значение (Логос, 97).
Хармс в размышлениях о числовом ряде также выделяет особую точку
начала:
...существуют числа: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 и т. д. Все эти числа
составляют числовой, счетный ряд. Всякое число найдет себе в нем место. Но 1
-- это особенное число. Она может стоять в стороне, как показатель
отсутствия счета. 2 уже первое множество счета, и за два все остальные
числа. Некоторые дикари умеют считать только так: раз и много. Так вот и мы
в мире вроде единицы в счетном ряду. Вопрос: Хорошо, а как же мы будем
регистрировать мир? Ответ: Так же как единица регистрирует остальные числа,
то есть укладываясь в них и наблюдая, что из этого получается (ПВН,
436--437).
Это укладывание единицы в другие числа, -- казалось бы, довольно
странная идея. Но понять ее нетрудно. За самым банальным представлением о
числе стоит идея счета. Число возникает как результат счета, а счет строится
как прибавление единиц. Поэтому каждое число может пониматься как
совокупность единиц, лежащих внутри чисел и являющихся их мерилом.
288 Глава 10
Единица проецируется на числовой ряд отчасти как точка настоящего на
поток времени, деля его на прошлое и будущее. До введения нуля в европейское
счисление между XIII и XVI веками единица, проецируясь на числовую ось,
делила ее на отрицательные и положительные величины. Таким образом, единица
как бы организовывала вокруг себя весь числовой ряд, так же как точка
настоящего организовывает временную ось.
Однако этими тривиальностями хармсовское представление о единице не
исчерпывается. Хармс поясняет:
Единица, регистрируя два, не укладывается своим значком в значок два.
Единица регистрирует числа своим качеством (ПВН, 437).
Но что это за качество? Это качество некоего единства,
противопоставленного множеству. Единица, как нечто нерасчленимое, не имеющее
в себе "препятствия", различия, не существует и как обэриутский "предмет" не
может быть названа, она ускользает от нашего понимания1, и все же она
интуитивно схватывается нами как нечто фундаментально важное:
Абстрактное качество единицы мы тоже не знаем. Но понятие единицы
существует в нас как понятие чего-либо (ПВН, 437).
На вопрос, что такое качество, Хармс отвечает:
Гибель уха --
глухота,
гибель носа --
носота,
гибель неба -
немота,
гибель слепа --
слепота.
(ПВН, 437)
Единица похожа на глухоту, слепоту или немоту. Все эти качества
негативны, они практически невыразимы, так как даются лишь как отрицание,
уничтожение, своего рода метафорическое вычеркивание. Но почему качества эти
сходны с единицей?
Платон утверждал, что качества неделимы, что они едины. Нельзя поделить
белизну или слепоту. В "Федоне" он приложил идею неделимого качества (или
"формы") к счислению:
Разве не остерегся бы ты говорить, что, когда прибавляют один к одному,
причина появления двух есть прибавление, а когда разделяют одно -- то
разделение? Разве ты не закричал бы во весь голос, что знаешь лишь
__________________
1 Ср. рассуждения Парменида у Платона:
...если единое никак не причастно никакому времени, то оно не стало, не
становилось и не было прежде, оно не настало, не настает и не есть теперь,
и, наконец, оно не будет становиться, не станет и не будет впоследствии.
<...> И потому единое никаким образом не существует. <...> Следовательно, не
существует ни имени, ни слова для него, ни знания о нем, ни чувственного его
восприятия, ни мнения (Платон. Парменид, 141 е -- 142 а / Пер. Н. Н.
Томасова // Платон. Соч.: В 3 т. Т. 2. М.: Мысль, 1970. С. 428).
Вокруг ноля 289
единственный путь, каким возникает любая вещь, -- это ее причастность
особой сущности, которой она должна быть причастна, и что в данном случае ты
можешь назвать лишь единственную причину происхождения двух -- это
причастность двойке. Все, чему предстоит сделаться двумя, должно быть
причастно двойке, а чему предстоит сделаться одним -- единице2.
Но это как раз и значит, что всякое число возникает из единого как
некоего качества. Двойка -- это такое единое качество, определяющее свойство
двух состоять из двух единиц. Если принять такой взгляд на природу числа, то
любое число создается качеством как чем-то единым, измеряется, в терминах
Хармса, единицей.
Впрочем, чтобы существовать, как доказывал платоновский Парменид, само
единство должно подвергнуться удвоению (об этом см. в предыдущей главе), оно
должно, по словам Хармса, стать "троицей существования". Поэтому в конечном
счете число возникает не только через единое, качество, но и через отрицание
единого, его перечеркивание. Число поэтому -- это качество, возникшее от
перечеркивания единичности. Единица лежит в основе числа, как что-то
"снятое" этим числом. Единица позволяет "мерить" число, обусловливающее
гибель единицы.
Единица как качество обусловливает существование человека как некоего
целого, которое не может быть поделено на составляющие единицы. Хармс
обращает особое внимание на внешнее начертание знака единицы:
Единица изображается нами значком в виде палочки. Значок единицы есть
только наиболее удобная форма для изображения единицы, как и всякий значок
числа. Так и мы есть только наиболее удобная форма нас самих (ПВН, 437).
Мы в такой же степени -- форма нашего качества, как знак единицы --
форма качества единого. Почему форма "палочки", штриха -- наиболее удобная?
Потому, что она сочетает в себе некую нерасчленимость, единство предельно
простого графа со свойством выражать идею границы, деления, членения.
Вспомним схему Рабана с разрезанным сердцем. Оно разрезано штрихом, имеющим
форму единицы.
Хармс называет единицу качеством, которым "нам придется орудовать".
Знак этого качества имеет форму вертикальной линии, штриха. Штрих, будучи
графическим выражением перечеркивания, отрицания, как раз дает позитивное
выражение негативности. Отсюда и определение сабли как "меры мира". Сабля --
это оружие, это члени-тель, по форме имитирующий единицу, это острие,
