цифровую запись троичности. Это удвоение троицы как бы вводит принцип
гомотипии (которая не сводится к "подобочастию") в саму схему сердца.
Но этим дело не ограничивается. Геометрическое выражение троичности
соотносится с цифровым не так, как матка с гортанью в теле женщины. Здесь
дублируется в разных системах репрезентации некая единая числовая
"сущность", вернее, пространственный образ получает цифровое "инобытие".
Это дублирование, особенно связанное с цифрой три (тем более в
теологическом контексте, заданном фигурой Рабана Мавра), отсылает к
соотношению Сущности и Ипостасности в Троице. Отношение это было
сформулировано Боэцием, который совмещал занятия философией и богословием с
исследованиями в области арифметики и геометрии.
________________
56 С точки зрения Аристотеля, сердце не может быть рассечено еще и
потому, что оно не относится к "подобочастным телам". Подобочастные тела в
организме -- кость, плоть, кожа, вены, волосы при рассечении сохраняют свою
сущность. Рассеченная кожа продолжает оставаться кожей (Аристотель.
Метеорологика, 388а, 10ff). Органы тела, такие, как рука, лицо или сердце,
относятся к категории "неподобочастных тел". При их рассечении их сущность
не сохраняется (Аристотель. История животных, 486а).
57 Подорога Валерий. Выражение и смысл. М.: Ad Marginem, 1995.
С. 313.
58 Нечто отдаленно сходное было проделано Хайдеггером в операции
"позитивного зачеркивания" слова "Бытие" -- "Sein". Крестообразное
зачеркивание слова, уничтожая его, одновременно выражало "структуру
четверицы", как топологическую структуру бытия. Крестообразное
перечеркивание действует у Хайдеггера как наложение структуры напряжений,
создающихся рассечением, разрывом и выражаемых в четверице. См. об этом:
Подорога Валерий. Выражение и смысл. С. 306--315. Простой
вертикальный разрез-росчерк Хармса, накладывает на рассекаемое и
зачеркиваемое структуру "тернера", или "триады".
Рассеченное сердце 251
Боэций различал между двумя типами чисел: одно -- посредством которого
мы считаем, другое -- "заключенное в исчисляемых вещах". Множество объектов
счисления создается различием, разнообразием акциденций. Три человека --
потому три, что они не совпадают в месте своего пребывания и различаются
друг от друга как акцидентальное множество.
Иное дело, когда речь заходит о множественности, присущей единству,
например троичности Бога.
А там, где нет никакого различия, и подавно не может быть
множественности, а значит, нет и числа; а следовательно, там есть только
единство (unitas).
Что же до того, что мы трижды повторяем имя Бога, призывая Отца и Сына
и Святого Духа, то сами по себе три единицы (imitates) не составляют
числовой множественности, применительно к исчисляемым вещам, а не к самому
числу. В последнем случае повторение единиц действительно дает число. Но
там, где речь идет о числе, заключенном в исчисляемых вещах, повторение
множества единиц отнюдь не создает численного различия (diversitas)
исчисляемых вещей59.
Боэций приходит к выводу, что субстанционально Бог един и в нем нет
никакого внутреннего различия, но отношение, в которое он входит,
"размножает его в Троицу"60, как "умножают" его атрибуты (справедливый,
благой, великий), не нарушая его единства.
В этой перспективе троичность сердца -- это число, заключенное в нем и
не отрицающее его единства, как и его деление не делит его, а лишь
постулирует его неделимость. Троичность возникает от деления сердца, так же
как ипостасность Бога порождает его троичность61.
Но сердце в христианской перспективе -- мистический орган нераздельной
отделенности62. У сердца есть еще одна символическая параллель --
мистическая роза. Роза вносит в сердце тот оттенок экспансии из точки вовне,
который характерен для растений. Мистическая роза существует вне времени,
Данте пишет о "вечной розе", являющейся центром мира.
_____________
59 Боэций. Каким образом Троица есть единый Бог, а не три
божества // Боэций. "Утешение философией" и другие трактаты. М.: Наука,
1990. С. 149.
60 Боэций. Цит. соч. С. 156.
61 Боэций особо останавливался на парадоксальности ситуации, когда Бог,
будучи нераздельной сущностью, является одновременно и Отцом и Сыном, то
есть парой, отношения в которой немыслимы в рамках нераздельности.
62 Известно, что сердце Христово осмысливалось в католической традиции
как чрево, в которое Христос приемлет души. Души часто изображались в виде
зародыша, помещенного в сердце Христа, которое все в большей степени
принимало символическую форму матки. См.:
Bynum Caroline Walker. Jesus as Mother. Berkeley; Los Angeles;
London: University of California Press, 1982. P. 120--121. Известны
изображения сердца-матки, распятого на кресте. Таким образом, сердце
Христово превращается в подобие собственной матери, девы Марии, а сам он (в
виде зародыша-младенца) оказывается как бы внутри собственного сердца. При
этом рана на сердце Христа превращается в некое подобие влагалища, из
которого как бы происходит "размножение ипостасности" (вполне в духе разреза
на диаграмме Рабана Мавра).
252 Глава 8
12
В хармсовской диаграмме Рабана Мавра сердце представлено в виде линий,
штрихов, граф. Оно включено в структуру письма, темпоральную по своему
существу. Ведь линия на письме по-своему выражает линеарность времени.
Конечно, монограммы понимаются Хармсом как преодоление линеарности, но
преодоление это связано со сворачиванием линии на себя, с ее рассечением.
Рассечение проецирует на линию измеримость, "счет" и одновременно блокирует
ее развертывание.
Делимость в монограмме похожа на умножение "ипостасности" в неделимом
едином. Нечто не имеющее протяженности, неисчислимое тем не менее вбирает в
себя измеримость, число.
Андрей Белый, считавший поэзию одномерным, линейным искусством,
связывал с линейностью стиха измеримость его элементов, создаваемых
членящими ритмом и метром:
Чередование моментов времени, обуславливающее счет, является основой
всякого измерения. Непосредственное измерение всякого отсчета наиболее
рельефно выступает в одномерном пространстве -- в линии. В трехмерном же
пространстве намечаемые координатные оси предшествуют измерению. Измерение,
т. е. перевод пространственных отношений на временные, наступает потом.
Линия не требует определений для высоты и широты, а только длины. Мы сразу
измеряем линию; сразу переводим на язык времени63.
Любопытно, что эта линеарность и связанная с ней членимость
претерпевают радикальное изменение в книге, которая как бы снимает
поступательное движение стиха. Белый считал, что книга -- объект,
принадлежащий четвертому измерению. Мы продвигаемся в ней вдоль одномерной
линейности строк, расположенных на плоскости листа, но, перелистывая
страницы, мы как бы возвращаем наш взгляд на исходную точку, таким образом,
двигаясь по спирали. Спираль же, вписывая время в тело, является
геометрической фигурой четвертого измерения64. Иными словами, она снимает
движение как линеарную темпоральность.
Сердце, как точка, порождающая пространственно-временную экспансию,
оказывается в центре такого же спиралевидного движения. Линеарность графем
ее диаграммы позволяет вписать в него "число", "снимаемое", однако, его
сущностной неделимостью. В этом смысле сердце напоминает книгу Белого. Хармс
во втором варианте стихотворения также заменяет сердце книгой.
Между прочим, в монологе Мабра есть указание на еще одну часть тела,
сыгравшую принципиальную роль в становлении общеприня-
________________________
63 Белый Андрей. Формы искусства // Белый А. Символизм как
миропонимание. М.: Республика, 1994. С. 98.
64 Белый Андрей. Круговое движение // Труды и дни. 1912. No
4--5. С. 58. О значении спирали у Белого см.: Bethea David M. The
Shape of Apocalypsen in Modern Russian Fiction. Prince-ton: Princeton
University Press, 1989. P. 119--130.
Рассеченное сердце 253
той системы счисления, -- руки. Строчку: "Без цифр наука как без рук"
-- надо понимать совершенно конкретно. Науке не на чем считать, потому что
руки -- это основной аналоговый механизм количественного счета. Десять
пальцев рук утвердили всю десятеричную систему счисления, по мнению многих,
одну из наименее эффективных, поскольку 10 имеет всего два делителя, в
отличие скажем от 12, имеющих четыре делителя65.
Антропоморфность счета вызывает ироническое отношение Хармса. У него,
например, есть миниатюра (1936--1937), в которой человек, потерявший во сне
веру, пытается определить ее вес с помощью весов66. Эта миниатюра,
по-видимому, связана со сценой пророчества из Книги Даниила -- текста,
исключительно важного для Хармса. В Библии Навуходоносор "взвешен на весах и
найден очень легким" (Дан., 5, 27). В миниатюре Хармса также происходит
взвешивание:
По счастью в комнате этого человека стояли медицинские десятичные весы,
и этот человек имел обыкновение каждый день утром и вечером взвешивать себя
(МНК, 201).
С помощью весов человек устанавливает, что вера, утерянная им во сне,
"весила приблизительно восемь фунтов". "Десятичное исчисление" дает этот
абсурдный вес веры, соотносимый в конечном счете с десятью пальцами на руке.
Хармс пишет, однако, не "восемь фунтов", а "приблизительно восемь
фунтов". Десятичное исчисление не дает точного результата. Вот почему для
обэриутов характерно отрицание точного числового счисления. Друскин заявлял:
Миру присуща приблизительность; поэтому никогда не надо говорить точно,
в числах (Логос, 50).
В 1931 году Хармс написал стихотворение, обыгрывающее соотнесенность
человеческого тела с числами, при этом сознательно пренебрегая десятеричной
системой счета:
Человек устроен из трех частей,
из трех частей,
из трех частей.
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Из трех частей человек.
____________
65 Связь счисления с рукой зафиксирована в языке: ср. санскритское
pa.ntc.ha ("пять") с персидским pentcha ("рука"), или русские
"пять" и "пясть". Счет у своих истоков имеет выраженный антропоморфный
характер. Творение в Ветхом завете связывалось с перстами Бога ("...взираю я
на небеса Твои -- дело Твоих перстов..." -- Псал., 8, 4). В каббалистическом
трактате "Сефир Иетсира" десять сефир идентифицировались с десятью пальцами
творящего Бога (Kaplan Aryeh. Sefer Yetzirah. The Book of Creation.
York Beach: Samuel Weiser, 1990. P. 32). Счет у его мифологических истоков
выступал как антропоморфное и теоморфное "чтение" творения.
66 Совершенно сходную ситуацию абсурдных измерений можно найти у Льюиса
Кэрролла в "Сильвии и Бруно", где на вопрос, насколько Сильвия сожалеет о
том, что потерялся ребенок Королевы (Queen's Baby), Бруно отвечает: "три
четверти ярда", давая точную меру сожаления (The Works of Lewis Carroll,
Feltham: Spring Books, 1965. P. 521). В эссе, написанном против вивисекции,
Кэрролл иронически обсуждает проблему измерения боли (Ibid. P. 1095).
254 Глава 8
Борода и глаз, и пятнадцать рук,
и пятнадцать рук, и пятнадцать рук.
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Пятнадцать рук и ребро.
А впрочем, не рук пятнадцать штук,
пятнадцать штук,
пятнадцать штук,
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Пятнадцать штук, да не рук.
(ПВН, 117)
Хармс делит человека на части, создавая совершенно немыслимое основание
