конструктом. Сергей Булгаков утверждал, например, что Я, будучи
такого рода геометрическим центром, не имеет бытия и не может быть выражено
никаким понятием. Оно, будучи мнимым, однако, определяет то, что осязаемо:
...центр существует только как направление, связь, сила, и кривая в
этом смысле есть функция или феномен центра. Я не есть само по себе, не
существует, но имеет существование, получает бытие через
другое, которое есть его сказуемое и которое отлично от я50.
Согласно П. Д. Успенскому, симметричная фигура, построенная вокруг
центра, относится к формам, существующим в четвертом измерении. Поскольку
четвертое измерение дается нам в качестве времени, то движение в нем
эквивалентно росту в трехмерном мире (ср.
_________________
46 The First Apology of Justin, the Martyr // Early Christian Fathers /
Ed. by Cyril C. Richardson. New York: Macmillan, 1970. P. 278-281.
47 Sir Thomas Browne, Selected Writings / Ed. by Sir Geoffrey
Keynes. Chicago: University of Chicago Press, 1968. P. 204--209. У Брауна
можно найти и ссылку на Юстина Мученика, который возводил модель Платона из
"Тимея" к египетским источникам и египетской иерог-лифике, например к букве
"тау", интересовавшей Хармса (Ibid. P. 204).
48 Эрвин Панофский показал, что готический собор (сконструированный по
модели человеческого тела) основывается на принципе "прогрессивной
делимости" вплоть до самой малейшей детали. Этот принцип создает
единообразие частей и позволяет полностью избежать понятия дробности
(Panofsky Erwin. Gothic Architecture and Scholasticism. New York:
Meridian Books, 1957. P. 48-49).
49 Vitruvius. Op. cit. P. 73. Данте определял астрономический
центр, как точку весеннего солнцестояния, которая геометрически описывалась
им как место, "где слит / Бег четырех кругов с тремя крестами" (Рай, 1,
38--39 / Пер. М. Лозинского). Фигура пересечения кругов с крестами актуальна
для Хармса.
50 Булгаков С. Н. Философский смысл троичности // Вопросы
философии. 1989. No 12. С. 92.
Рассеченное сердце 247
с декларацией Дмитрия Михайлова, зафиксированной Липавским в его
"Разговорах": "Время, это рождение и рост". -- Логос, 32). Рост же
обыкновенно происходит из некоего ядра в виде экспансии периферии. При этом
одновременное движение точек к периферии от центра и создает гомологичные и
гомотипичные тела, очертаниями напоминающие фигуру на бумаге, создаваемую
пятном чернил при складывании бумаги вдоль оси. Вот почему:
Расширяющееся тело выглядит так, как если бы его сложили по нескольким
осям, и таким образом оно создает некую странную связь между
противоположными точками51.
Подлинной диаграммой четвертого измерения Успенский, однако, считал не
человеческое тело, а растение, в котором разные стадии роста не поглощаются
одна другой, а сохраняются. Время в растениях обнаруживает себя в
пространственной конфигурации ствола и ветвей:
Очертания дерева, постепенно распространяющегося в ветви и веточки,--
это диаграмма четвертого измерения. Зимой или ранней весной деревья без
листьев часто являют очень сложные и чрезвычайно интересные диаграммы
четвертого измерения. Мы проходим мимо, не обращая на них внимания, потому
что мы думаем, что дерево существует в трехмерном пространстве52.
Сердце относится к области тех же диаграмм перехода из одного
пространства в другое. Связано это с тем, что из сердца растет своеобразное
дерево -- дерево кровеносных сосудов. Еще Леонардо заметил в своем дневнике:
"Сердце -- это орех, производящий дерево вен"53.
Дело, однако, не просто в этой поверхностной аналогии. Еще Аристотель
считал истоком организма сердце. Леонардо же увидел в сердце именно
диаграмму роста, диаграмму времени. Он заметил:
Растение никогда не возникает из ветвей, растение всегда существует до
ветвей, и сердце существует до вен54.
Но, отмечает Леонардо, растение не возникает и из корней потому, что
корни также растут от него, постепенно утончаясь. Растение растет из некоего
ядра внизу ствола, из некоего первичного утолщения. Именно такое первичное
утолщение Леонардо обнаружил в анатомии сердца. Это утолщение указывает на
то, что сердце предшествует кровеносным сосудам, а следовательно, и венам.
Но это временное предшествование действительно делает сердце
центральной точкой, как бы существующей до тела и производящей его
экспансию, рост. Именно эта точка поэтому -- своего рода корень перехода
тела в мир невидимого, трансцендентного четвертого измерения.
_____________
51 Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. New York:
Vintage, 1971. P. 92.
52 Ouspensky P. D. Op. cit. P. 90.
53 The Notebooks of Leonardo da Vinci. New York: George Brazilier,
1954. P. 117.
54 Op. cit. P. 117.
248 Глава 8
10
Обэриутов интересовало это разворачивание "фигуры" из некой точки,
производящей экспансию в пространстве. Само возникновение "фигуры" Липавский
объяснял свойствами пространства экспансии:
Можно приписать какой-либо части пространства особое условие: некоторые
из вообще возможных способов переходов в нем будут невозможны. Тогда
получится фигура (Логос, 33--34).
Он же пытался описать поведение животных с точки зрения их
предопределенности конфигурацией тела и окружающего мира, то есть
соотнесенности "ограничений" и "фигуры". Существование животного он описывал
как переход из некоего начального положения в некое конечное положение:
Цепь поступков, которые переводят его из начального в конечное
положение, это будут инстинктивные поступки. Возможность и условия их даются
устройством тела животного и устройством окружающего мира. <...> Живое --
то, что растет, включает в свою структуру окружающее. Этот же закон --
вариант общего мирового закона расширения или растекания, уничтожения
разностей уровней, или вернее, просто разностей. <...> Как бы ни было сложно
использование устройства тела в инстинктивном поступке, принцип объяснения
тут: соответствие устройства тела и поступка; тело строится по тем же
принципам, оно как бы основной, отстоявшийся во плоти поступок. Младенец
втягивает молоко, потому что его тело, как всякое живое тело, по сути
втягиватель, оно и образовалось как втягивающий процесс (Логос, 54).
Поэтому, по мнению Липавского, "распределение листьев на дереве"
относится к той же области действительности, что и поведение животных55 .
Поскольку же поведением тел в конечном счете руководят пространство и
"фигура", оно подчиняется неким геометрическим и механическим императивам
экспансии. Липавский рассказывает, например, что ночью его преследуют фигуры
такой пространственной экспансии, навеянные "расширяющимися пространствами"
Пиранези:
_____________
55 Конечно, форма, фигура издавна считались носителями смысла. Форма
животных часто понималась как источник смысла или "протосмысла". Так,
например, форма буквы Х возводилась к форме тела аиста (Browne
Thomas. Op. cit. P. 205. Аист у Брауна -- египетская иероглифическая
запись буквы X), как известно, старинного символа сыновней преданности. См.:
The Hieroglyphics of Horapollo / Transl. and introduced by George Boas.
Princeton: Princeton University Press, 1950. P. 67--68. А иероглифическим
обозначением сердца считалась птица ибис (The Hieroglyphics of Horapollo. P.
62. "Физиолог" связывает ибиса с крестным знамением и крестом, что
существенно для моего контекста. -- Physiologus. Berlin: Union Verlag, 1987.
S. 77--78.), которая, по мнению Элиана, становится похожа на сердце, когда
теряет перья. Кроме того, как утверждает Элиан, ибис соприроден Слову, он
как бы является иероглифической птицей по самому существу своей
биологической формы (Alian. Die tanzenden Pferde von Sybaris.
Leipzig: Reclam, 1978. S. 134). Смысл, проявляющий себя в письме, в
графемах, таким образом, как бы вырастает из формы тел или в ней
фиксируется.
Рассеченное сердце 249
Камень, толща, разрушаясь, индивидуализируются в растения, деревья. Это
похоже, как если бы кожа человека стала растрескиваться, отдельные ее
кусочки поползли, стали жить и производить (Логос, 33).
Эти представления Липавского оказали особенно сильное влияние на
Заболоцкого, у которого "разум" животных и растений -- это прежде всего
расширяющееся пространство, в которое вписаны их тела. Разумность тела
отражает у Заболоцкого именно его вписанность в некую геометрию пространства
и структуру времени. Характерна его формулировка : "Поэзия есть мысль,
устроенная в теле" (Заболоцкий, 84).
В "Школе жуков" Заболоцкий изображает, как у алебастровых людей
вскрываются черепа и изымаются мозги и каким образом "наблюдатели жизни" --
животные соглашаются отдать свой разум этим алебастровым истуканам. Разум
насекомых здесь растет именно в "геометрии" или "хронометрии" их вписанности
в пространство:
Жуки с неподвижными крыльями,
Зародыши славных Сократов,
Катают хлебные шарики,
Чтобы сделаться умными.
Кузнечики -- это часы насекомых,
Считают течение времени,
Сколько кому осталось
Свой ум развивать
И когда передать его детям.
Так, путешествуя
Из одного тела в другое,
Вырастает таинственный разум.
Время кузнечика и пространство жука --
Вот младенчество мира.
(Заболоцкий, 89-90)
Отсюда же и характерное для Заболоцкого представление о высшей
разумности эмбриона или младенца, "развивающего" свое тело, то есть
вписывающего его по каким-то высшим законам разума в конфигурацию
пространства (в терминах Липавского, материализующего "втягивающий процесс"
как собственно процесс роста и экспансии):
Там младенец в позе Будды
Получает форму тела.
Голова его раздута,
Чтобы мысль в ней кипела,
Чтобы пуповины провод,
Крепко вставленный в пупок,
Словно вытянутый хобот,
Не мешал развитью ног.
(Заболоцкий, 111)
Сердце как источник телесного роста, как его центр и первоначальное
"утолщение" в этом мире экспансии, связанном с идеей много-мирия и
четвертого измерения, имеет совершенно особое значение.
250 Глава 8
11
Сказанное позволяет снова вернуться к диаграмме Мабра. То, что Хармс
выбирает для диаграммы сердце, имеет особое значение. Речь идет о
рассечении некоего органа, как о рассечении центра, в который вписано
"предсуществование тела", тело до тела, и который может быть представлен
только в виде условной схемы. Речь идет о рассечении некой мнимости, которая
не может быть разрезана потому, что она сама есть обозначение бесконечного
рассечения, исчезновения. То, что сердце на диаграмме рассечено, --
составляет его сущность, его фундаментальное качество. При всем при том
сердце, конечно, не может быть рассечено, как не может быть разделена
центральная точка, неизменно сохраняющая свое единство56.
Рассечение, выявляя троичность, уничтожает сердце. Сердце
перечеркивается, зачеркивается. Сердце как объект, как слово расщепляется,
открывая в себе, по выражению Валерия Подороги, "игру неязыковых,
топологических сил"57. Эта неязыковая сущность и может определяться цифровым
значением три58.
У Хармса рассечение описывается самой цифрой три, которая из него же и
возникает. Это рассечение дает две фигуры: одна -- арабская цифра 3, другая
-- подобие треугольника. Рассечение порождает как геометрическую, так и
