Якоб Беме в "Авроре", переведенной в России в 1914 году, излагал теорию
о роли звука в творении в следующих категориях:
Шестой источный дух в Божественной силе есть звук или
звон, так что все в нем звучит и звенит; отсюда следует речь и
различие всех вещей, а также голос и пение святых ангелов...54
Беме подчеркивает предметность звука, утверждая, что он
берет свое начало в первом, то есть в терпком и твердом качестве. <...>
твердость есть родник звука...55
Эта связь с твердым и придает первозвуку характер звона, на котором
Беме многократно настаивает. Звук, согласно Беме, возникает как
энергетическое расщепление первичного единства, он как бы прорывает внешнюю
оболочку. Даже рот Беме считает отверстием, произведенным звуком в момент
расщепления. Сам же процесс расщепления предполагает связь звука с
предшествующим ему единством:
...твердое качество принуждено раздаться: ибо горький дух со своей
молнией расторгает его; и тогда оттуда исходит звук, и бывает чреват всеми
семью духами; и они разделяют слово, как оно было определено в средоточии,
то есть в середине окружности...56
______________
52 Лосев А. Ф. Философия имени//Лосев А. Ф. Из ранних
произведений. М.: Правда, 1990. С. 54--55. "Философия имени" была
опубликована в 1927 году и могла быть известна Хармсу. Во всяком случае,
некоторые идеи Хармса перекликаются с лосевским пониманием феноменологии
имени.
53 См. первую главу, а также: Levin Ilya. The Fifth Meaning of
the Motor-Car: Malevich and the Oberiuty// Soviet Union. Union Sovietique.
V. 5. Part 2. 1978. P. 287--295; Жаккар, 103--107.
54 Беме Якоб. Aurora, или Утренняя заря в восхождении / Пер.
Алексея Петровского. М.:
Мусагет, 1914. С. 117.
55 Там же. С. 118.
56 Тамже.С. 118.
Шар 221
Звук -- это переход от окружности неделимого, от сферы, шара, "пузыря"
к множественности. Он сохраняет связь с единством, но уже в форме некоего
смыслового единства, порождаемого "предметом". Звук оказывается странным
объектом, соединяющим нематериальность "ноэмы", по словам Лосева --
"невидимого организма", с материальностью. Это как раз бемовский "звон" --
то есть нематериальное воплощение твердости и нерасчленимости одновременно.
Хармс в 1930 году написал стихотворение "Звонить-лететь", в котором
звенят и летят предметы. Я бы назвал это стихотворение текстом о "физических
энергемах", -- то есть о таких звенящих и летящих нематериальных предметах
как целокупностях:
Дом звенит.
Вода звенит.
Камень около звенит.
Книга около звенит.
А. звенит Б. звенит ТО летит и ТО звенит...
(ПВН, 87)
Лосев утверждает, что первичное объединение предмета в физической
энергеме уступает затем место органической энергеме57, форма воздействия
которой описывается Лосевым как "раздражение". Оно действует без знания:
"Слово на степени осмысления через органическую энергему есть организм --
точнее, органическое семя"58. Это семя -- знание, но "лишенное мысли о факте
этого знания".
"Хветь!" Мышина -- это как раз чистая энергема, действующая,
производящая магический эффект, рассыпающая Фаола и при этом существующая по
ту сторону символического и отрефлексированного смысла.
В 1937 году Хармс вставил в один из своих текстов историю о немом
человеке:
Человек хотел стать оратором, а судьба отрезала ему язык и человек
онемел. Но он не сдался, а научился показывать дощечки с фразами,
написанными большими буквами, и при этом где нужно рычать, а где нужно
подвывать, и этим воздействовать на слушателей еще более, чем это можно было
сделать обыкновенной речью (МНК, 224).
Хармс описывает здесь, каким образом исчезновение слова замещается
энергемами. Речь расщепляется на письмо и звуки, которые по существу с
письмом не соотносятся, а связываются с самими предметами как некими
целостностями.
Звон энергемы подобен такому же умозрительному "предмету", как
нераздельный и вечный шар. В сфере письма его образом может счи-
__________
57 Органическая энергема "более глубоко воссоединяет разделенные части,
чем это делает физическая энергема как такая" (Лосев А. Ф. Цит. соч.
С. 56). Это новое единство он называет единством "для себя самой", то есть
таким единством, которое еще нельзя назвать знанием, даже знанием самой
себя.
58 Там же. С. 58.
222 Глава 7
таться все та же книга "МАЛГИЛ", книга (предмет), свернутая внутрь, как
свиток59.
11
В 1937 году Хармс написал текст, начинавшийся словами "Я плавно думать
не могу":
...остановилось время,
Часы беспомощно стучат.
Расти трава, тебе не надо время.
Дух Божий говори, Тебе не надо слов.
Цветок папируса, твое спокойствие прекрасно.
И я хочу спокойным быть, но все напрасно.
(Х4,56)
Хармс говорит здесь о растениях, существующих вне человеческой
темпоральности. Время в растениях не дается им как нечто внешнее,
исчислимое, оно еще не стало временем, отделимым от объекта. Это какое-то
первичное время, в которое и вписано искомое Хармсом слово. Время растений
связывается Хармсом с божьей речью, которой не нужны слова. Мы уже обсуждали
"внетемпоральность" божьего слова, по определению неразрывно связанного с
"предметами". Слово Бога существует в темпоральности растения, предмета.
Метафора цветка папируса здесь особенно красноречива. Папирус -- это
материал для письма. Цветок папируса предшествует его возникновению. Папирус
(как эквивалент бумаги) свернут "внутрь" цветка папируса, как внутрь свитка
(книги "МАЛГИЛ"). Этот цветок -- аналог пребывающего в неизречимом покое
шара. Свиток -- это цветок книги, это образ книги, превращенной в растение.
Это память, обращенная в завязь бумаги, в собственное предшествование. Это
эйдос до Логоса.
Но в таком случае нарративная текучесть невозможна не потому, что исток
забыт, а потому, что слова все еще существуют в виде "сущностей",
"предметов", в виде "физических энергем", не ставших символами.
Один из важных вариантов хармсовского ars poetica -- стихотворение 1935
года "На смерть Казимира Малевича" -- начинается с темы преодоления памяти:
Памяти разорвав струю,
ты глядишь кругом, гордостью сокрушив лицо.
Имя тебе Казимир.
(Х4,42)
________________
59 Здесь можно указать на еще один возможный источник слова "малгил" --
греческое "гиле". В России это слово использовал, например, тот же Лосев. В
"Философии музыки" и особенно в "Музыке как предмете логики" (1927) он
обозначает им то, что он называет "эйдетической материей". "Гиле" в чем-то
похоже на энергему. Это обозначение неоформленности, темноты,
"беспредметности" (Лосев буквально употребляет это понятие Малевича) как
некоего эйдоса. Это эйдос чистой материальности, в случае с музыкой -- чисто
физической звуковой материи. Это эйдос до Логоса.
Шар 223
Разрыв памяти, как линеарности, вводит тему круга, столь важную для
Малевича. "Кругом" в данном случае не просто обозначение панорамного обзора.
В варианте стихотворения значилось: "ты стоишь кругом..." (Х4,149), иначе
говоря, ты стоишь, как круг. Круг возникает именно на разрыве мнезической
линеарности. И это стояние одновременно есть предъявление имени -- Казимир,
то есть представление мира60.
В загадочной четырнадцатой строке стихотворения Хармс вновь
возвращается к теме памяти: "Агалтон61 -- тощая память твоя". В
первоначальном варианте эта строка была не менее загадочной: "Граммофон --
тощая память твоя" (Х4, 150). Граммофон -- типичная для Хармса языковая
игра. Он явно обыгрывает греческое слово gramme -- "линия"
(grammata -- "буквы" -- главное подспорье памяти). Линия -- это и
знак письма, и знак линеарности как темпоральности. В последнем своем
качестве она противостоит сущности, как неизменному62. Память,
представленная в виде линии, -- это "тощая" память, игнорирующая сущность.
Весь финал стихотворения -- об остановке времени и явлении мира, как
предмета и фигуры:
...десять раз протекала река пред тобой,
прекратилась чернильница желания твоего Трр и Пе.
"Вот штука-то", -- говоришь ты, и память твоя Агалтон.
Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым.
<...>
Исчезает память твоя, и желание твое Трр.
(Х4,42)
"Штука" -- это "предмет", это "энергема", предъявление которой почти
эквивалентно забвению. Дым, как я уже отмечал, сопровождает явление "фигуры"
-- сферы. Он обозначает невидимость, божественную "темноту" неявленности. Из
беспамятства-незнания Хармса возникает предмет ("штука"), он является в
дыму, за которым невидим, имени его не сохранила память, он исключен из
ассоциативных цепей желания. Трр...
________________
60 Это стояние Казимира -- странное превращение художника в предмет
собственного созерцания. Внутреннее становится внешним. Хармс пишет:
"Растворю окно на своей башке". Для обозначения головы он выбирает слово
"башка", по-видимому, только потому, что оно с помощью окна превращает
голову в "башню". Казимир -- это именно фигура мира как шара: "Нет площади
поддержать фигуру твою". "Фигура" здесь также выбирается в силу
амбивалентности значения этого слова -- "человеческое тело" и
"геометрическая, умозрительная фигура" одновременно.
61 Агалтон -- по-хармсовски деформированное греческое "Агатон"
(agathon), или, как принято говорить в России, -- "Агафон".
Агатон значит "благо" и в философской терминологии может пониматься
как высший принцип бытия. Но Агафон -- это и молодой трагический поэт,
персонаж "Пира" Платона. В диалоге Платона он говорит об Эроте, как
источнике творчества и связывает его с красотой и молодостью. "Эрот, --
заявляет Агафон, -- по природе своей ненавидит старость и обходит ее как
можно дальше" (Платон. Пир, 195b / Пер. С. К. Апта// Платон. Соч.: В
3 т. Т. 2. М.: Мысль, 1970. С. 123). Если действительно Хармс имел в виду
платоновского Агафона, то речь идет о подмене стариковской амнезии (см. об
этом в главе "Падение") юношеским желанием, которое в своем роде также
эквивалентно беспамятству и производит речь, внешняя красота которой, по
мнению Сократа, лжива. Во всяком случае, тема желания сопровождает в
стихотворении имя Агалтона.
62 О соотношении сущности и линии см.: Derrida Jacques. Ousia
and Gramme: Note on a Note from Being and Time// Derrida J.
Margins of Philosophy. Chicago: Chicago University Press, 1982. P. 29-68.
Глава 8. РАССЕЧЕННОЕ СЕРДЦЕ
1
"Макаров и Петерсен" имеют среди "случаев" близкий аналог. Это "Суд
Линча", помещенный в серии сразу за "Макаровым и Петерсеном" под номером
восемнадцать. Казалось бы, истории, рассказанные в обоих "случаях", разные,
но их объединяет особая роль письма и книги, занимающих центральное
положение в обоих текстах. Приведу этот "случай" дословно:
Петров садится на коня и говорит, обращаясь к толпе, речь, о том, что
будет, если на месте, где находится общественный сад, будет построен
американский небоскреб. Толпа слушает и, видимо, соглашается. Петров
записывает что-то у себя в записной книжечке. Из толпы выделяется человек
среднего роста и спрашивает Петрова, что он записал у себя в записной
книжечке. Петров отвечает, что это касается только его самого. Человек
среднего роста наседает. Слово за слово, и начинается распря. Толпа
