анальгином до сих пор, но анальгин исчез из аптек. Разъяренный Струев взял
письмо в их грозное учреждение. Он, естественно, побежал к полковнику
Сухонину, своему начальнику. Сухонин, как всегда, хмыкнул, поулыбался: он
не любил "шуровать" там, где другие не "шуруют". Предложил просто достать
этот анальгин. Тут же взялся за телефон.
- Не хватало, чтобы по мелочам мы работали, - примирительно успокоил.
- Ничего себе, мелочи! Ты бы посмотрел на мою половину. Места себе не
находит от таких мелочей!
Удивленно потом Струев разглядывал дома на кухонном столе пачку
лекарств, аккуратно стянутых резинкой. Постарался отец-радетель, полковник
Сухонин.
Были у подполковника Струева претензии не только к этой женщине, были
претензии и к ее мужу. К этому коренастому, с полными жадными губами
мужику - отчиму Ледика. Поговаривали, не всегда строго блюдет верность
жене. Правда, оправдывали: верность на неверность не пристегнешь. Чего
ему, мол, остается делать? Баба его бюстом кабинеты открывает, когда
решает служебные вопросы. А сидит всегда перед мужиками - нога на ногу.
Посмотреть же есть на что.
Теперь этот мужик с полными губами, эта женщина с потухшим и
извинительным взглядом выжидающе смотрели на него. Будет ли говорить о
невиновности Ледика? Или повернет по-другому?
- Я хотел бы уточнить кое-что, - сказал подполковник, открывая свою
папку. - Вы часто получали от сына письма?
- Мы? - Светлана Григорьевна вскинула на него заплаканные глаза. -
Письма?
- Письма, телеграммы, посылки...
- А почему посылки? - спросила она.
- Ну, скажем, это просто к слову.
- Письма... Конечно, конечно. Он писал нам нередко.
- Писал сдержанно, - уточнил хозяин дома. - Посылали мы, а не он. Но
писал.
- Сдержанно, говорите?
- Сдержанно.
- То есть?
- По-мужски, - опять вступил в разговор отчим. - Я его воспитывал с
трех лет...
- Мы поженились именно в то время. Ледику было почти три года... Я с
первым мужем разошлась. - Она зачем-то гордо вскинула голову. - Первый муж
у меня был хороший человек, но пил.
- Я не закончил, - снова вмешался отчим. - По-мужски - это не значит
жестоко. Ледик был всегда добрым мальчиком...
- Между прочим, он сразу стал звать его, - она кивнула на мужа, -
папой. И выговаривал это имя ласково. Он так с родным отцом не
разговаривал никогда. Нет, тут я усматриваю не жестокость. Мы его
воспитывали нормально... Конечно, времени всегда было на воспитание мало.
Ведь приходится вертеться, как белке в колесе.
- А почему вы до сих пор зовете его Ледиком? Его зовут Леонид?
- Не понял? - Отчим уставился на подполковника. - Поясните.
- Ну, как вам объяснить... Я дочь свою по-разному называл. До девяти
лет - Наташенькой... а теперь, когда она студентка, называю Наташа.
- Конечно, моментами и Наташенькой зовете, - улыбнулась вымученно
Светлана Григорьевна.
Подполковник смущенно поглядел на нее и действительно вспомнил, что
иногда называет дочь по-прежнему Наташенькой, что-то не так он сказал,
наверное, не туда повернул в поисках того, что искал. Искал же он
интуитивно: даже если их Ледик не жил тут последние три года, все-таки он
провел с ними детство, отрочество, и они вкладывали в него все то, что
теперь взорвалось в этой душе. Не мог же флот даже за три года так
повернуть его к злу.
Что-то стали говорить они еще, говорили вдумчиво, но разговора не
получилось.
Светлана Григорьевна после ухода подполковника сказала возбужденно:
- Даже если так... То у этого тюленя... Я имею в виду
подполковника... У этого... И намека нет на быстроту реакции. Значит,
Ледик пока должен молчать!
- Следователь - не шофер, - саркастически процедил Константин
Иванович сквозь зубы. - Подполковник сказал нам то, что должен был
сказать.
Константин Иванович держал себя в руках. Все, что свалилось на его
голову, было не только страшным, это было нереальным, не поддающимся
объяснению. "Ледик - убийца?! - вопрошал он. - Тихий, спокойный мальчик?"
- "Но именно такие тихие способны на ужасные поступки! - отвечала Светлана
Григорьевна. Она была врач. Она знала это. - Такие рассудительные убивают
и насилуют!"
- Единственная надежда на следователя, этого тюленя. В нем -
спасение.
Она схватилась за телефон и стала вызванивать своих покровителей. В
поселке их было немало.
Ее лицо становилось влажным, по нему шли красные пятна. Из глаз
полились слезы. Бесцветная, прозрачная, солоноватая на вкус жидкость...
Это она так всегда жестковато говорила невестке, теперь не существующей,
убитой кем-то, может, в самом деле Ледиком... "Хватит реветь! Продукт
особых желез может вывалиться." - Так она всегда поучала невестку, когда
та жила в их доме.
После призыва Ледика на флот Ирина осталась у них, не пошла к
родителям, где вдоволь было и комнат, и нянек: бабка, мать, пенсионер
отец, всегда любивший детей и, будучи в недавнем прошлом начальником
шахты, много для них сделавшим в поселке - детские сады, ясли,
городки-игры... Ирина тогда была в положении, шел четвертый месяц ее
материнства.
Тогда они дружили: невестка и свекровь. Ирина была на редкость
коммуникабельна, в меру словоохотлива, уважительна. Они взаимно друг друга
одаривали подарками: то отрез на кофточку или платье, то чего-нибудь
вкусненького и любимого. Ирина уже работала в универмаге старшим
продавцом, могла оставить (до получки) какую-либо дорогую стоящую вещицу
и, посоветовавшись со свекровью, выкупить потом ее или для себя, или для
нее.
Что же их разъединило? Случай, когда свекровь увидела Ирину с чужим
мужчиной. Да с кем! Не стоило доказывать - это-де - в первый раз. Опытный
взгляд Светланы Григорьевны решил судьбу семейного счастья молодых... В
этот же вечер она написала пространное письмо сыну.
И пошло, поехало! Родила Ирина, правда, здесь, в доме свекрови. Но
уже тогда заявила: от вас уйду. Ее отец сумел добыть (именно добыть) для
нее трехкомнатное государственное жилье во вновь сдаваемом шахтой доме. На
то время это было должным. Никто из-за такого "пустякового" беззакония не
объявлял голодовки...
Светлана Григорьевна плакала молча, исступленно, названивая во все
концы. Мужчина, находившийся с ней в одной квартире, нервно вышагивал по
общим их квадратным метрам. Он понимал (по длинному набору цифр), что
звонит она теперь _т_у_д_а_, куда никогда при нем не звонит. "Если бы
знать, как ты будешь говорить при мне!".
Она это предусмотрела. Прикрыла дверь. Плотно потянула ручку на себя.
Он оббил дверь хорошо. И теперь не слышал, как она воркует со своим
покровителем-любовником...
Говорила она в основном о подполковнике Струеве. Кто он? Почему так
ведет себя и с ней, и с ее мужем? Будто мы учили Ледика стать убийцей!
Кто такой Струев? - отвечал оттуда ее покровитель. - Он очень
принципиальный человек. Только и всего. Я припоминаю время, когда его
прочили в начальники следственных отделений: категорически отказался
менять профессию. Ему сказали: "Неужели вам не надоело работать с
грязью?". Он ответил, что работает не с грязью, а с людьми... Видишь как!
Будь с ним настороже. А я тут кое-что от себя протолкну. Надеюсь, тебя он
не тронет!
Когда она вышла к мужу, брови ее были нахмурены:
- Я думаю, мы с ним справимся. Я ему задам, ежели что!
- Да, - промямлил муж на этот раз. - И все-таки, - вдруг сбросил с
себя растерянность, - на начальство следуют петиции: "Прошу передать мое
дело следователю Струеву!" Об этом его сиятельство, - уже зло, с издевкой
кивнул на дверь, где она только что говорила по телефону, - вам не
докладывали?
...Тогда в гостинице, так я и познакомился заочно с Лю. Вечером того
дня, после всех перипетий, мне взбрела идея: найти "вора в законе". На
оперативке, когда о нем рассказывали, я сидел, как на иголках. "Вор в
законе"! Нет, об этом я еще не писал. Кто он? Почему положил глаз? Когда
это было? Надо обязательно увидеть его!
Стояла полночь, когда я нашел дом, где проживал этот бывший вор.
Место - у черта на куличках. Пустынная окраина поселка. Хапстрой, говоря
здешним языком. Тут селились самовольно те, кто отчаялся ждать жилья.
Меня всегда поражала убогость шахтерского быта на некоторых, как
пишут, угледобывающих предприятиях. По сорок-пятьдесят лет отдают эти люди
родной земле, как кроты, чумазые, копаются в ней, добывая "тепло и свет"
людям, а за это... За это многим темные низкие хибарки, грязь, вонь. В
центре поселков обязательно стоят магазин, пивная и общественный туалет с
буквами "Ж" и "М". Тут всегда загажено.
Окраина такого поселка и лежала предо мной в ночной тишине. И вонь
шла от туалета, и цветы, которые так любит описывать, говоря о шахтерах,
наш брат-журналист, жалко дышали этой вонью.
Домик стоял тут, видно, давно. Внизу шла балка, на дне ее постукивал
своими водами ручей. Здесь, как мне сказали, жил когда-то хороший
проходчик Киреев, но он подался на заработки в Воркуту. Домик этот он
отдал "вору в законе" бесплатно, и тот жил здесь теперь хозяином.
"Зачем я иду? - спросил я себя, подбираясь к домику. - Можно же
придти утром, по-человечески обо всем расспросить"... Однако тут же
оборвал себя: Васильев внушил мне, что "воры в законе" не такие и пряники
- "разговаривать с вами за так они не будут".
Подбираясь ближе к домику, я услышал приглушенный разговор. Он шел
будто из-под земли. Я присел, чтобы сориентироваться и понял, что
разговаривают в балке, на ее дне.
Мне тогда ничего не оставалось - любопытство одолевало, да и
интуитивно чувствовал, что именно там, откуда доносится разговор, - мой
"вор в законе", - как поползти на голоса.
Когда я дополз к краю балки, действительно услышал _е_г_о_ слова. Я
никогда его не видел. Но узнал его, так как только он мог говорить это.
- Зачем вы это сделали? - спрашивал их. - Что она... - Тут подул
ветер и отнес его слова. Но я почему-то знал, что он говорит об убитой...
- Чем она вам насолила?
На минуту воцарилась тишина и потом кто-то, крякнув, солидно забасил:
- Кончай, Коля, ломать дурку... Ты спрашиваешь: зачем мы это сделали?
Ты не знаешь? Или тебе пояснить на палочках?
- Пояснения, конечно, бесполезны... Осталось похоронить ее...
Посмейтесь! Я завтра похороню...
- Принеси ее сюда и рядом похорони.
Это был уже другой голос, какой-то надтреснутый, злой и насмешливый.
- Не надо, Паша. Ты зря смеешься.
- Смеюсь! Выходит, она лучше нас? Ах, Коля! Не замечал я в тебе этого
предательства, когда увидел настоящего пацана... Дешевая это, Коля,
сентиментальность. Помнишь, мы... Ну ты помнишь... Того самого... которого
ты доканчивал...
- Вся и беда, Паша... Вся беда!
- Раскис ты просто. Беда не там была, была здесь, когда ты раскис.
- У каждого своя жизнь, Паша. Почему ты хочешь, чтобы я был таким,
как ты?
- Ты давал клятву.
- Я был тогда в штопоре... Душа была в дерьме...
- Тебя никто не тянул за язык! - Вновь вступил бас. - Ты поклялся.
- Но неужели вы не поним...
Я скорее ощутил, чем почувствовал удар по голове. В последние
секунды, прощаясь с жизнью, я сказал себе: "Дурак! Дурак, детектив!"
Кто-то потащил меня за ноги, швырнул куда-то...
Я очнулся на заре. Плескался у ног ручей. Со мной рядом сидела
женщина и делала к моим вискам примочки.
- Что со мной? - скорее простонал, чем спросил я.
