прерывать сон. И глядя матери рядового Белого в глаза, он сказал:
- Нет, не видел я, хотя и был неподалеку... Не знаю...
Потом те, к кому он теперь шел, легко приручили его. Зуев мог все и
еще кое-что. Вначале он сидел в их офисе. Кругом была уйма проводов -
зеленых, белых, серых. Он приглядывал за сейфом. Еще появился один сейф.
Работа была легкая. Зуев имел уже квартиру. Он думал - как афганцу. Э-ге!
Куш был заплачен солидный, чтобы квартира была в центре...
Все было у них по закону. А ему вдруг стало тошно. Когда они пили
однажды, он сказал, что бы очень хотел в жизни:
- Поставить хату Кольке Белому.
Что в них было - так это понимали с полуслова. Он поехал к тете Поле
и поставил ей дом - вместо развалюшки. А тут он взыгрался, видно, как
мужик, увидев, когда возвращался к ним, к офису, деву Марию. И - сгорел.
Он влюбился в эту женщину. И часто ходил потом за ней тайно и молча. Тогда
решил бывший афганец Зуев: уйдет и будет жить в поселке. Поступит там на
работу. Оформил с ними договор. Один из них сказал:
- Так не бывает. Есть закон!
Это был тот, который потом ударил ножом Ирину. Тот, который заставил
потом Соболева добивать ее.
...Первым положил Коля Зуев этого. Потом безжалостно - за то, что
молчали, когда убивали ее, его деву Марию, - всех...
Не хватило подполковнику Струеву какого-то часа, чтобы предотвратить
бойню... Коля Зуев не заставлял их стать на колени. Они были все-таки
людьми. Когда-то поняли его, Колю. Протянули руки! Но он привык по приказу
добивать своих, душа его уже была мертва. Она совсем похоронилась, когда
подполковнику Зараеву вовсе отказали признать в принесенных им, Зуевым,
останках тело Коли Белого и когда подполковник Зараев сказал ему, Зуеву:
- Слушай, если убьют меня, ты вынеси, отруби лишь голову, переодень и
втыкни какую-нибудь бумажонку, что это - Колька, твой тезка...
Тогда душа Зуева поняла, что кругом есть люди, только для этих людей
нет чистого места уже на этой земле. И она ушла из него, душа. И бездушно
добивал он некогда приютивших его "воров в законе". Не надо было, конечно,
за одного убивать их всех...
Я нашел то место из дневника, который спрятал Васильев, в тот день,
когда восемь трупов - в том числе труп бывшего проходчика - свезли в морг.
Мне дал вырванный листок из дневника подполковник Струев.
- Полюбуйся!
Я читал в темной комнате, едва различая текст. Пахло приторно кровью.
"Он, наконец, ввалился к нам. Мы были одни с дочкой. На дворе было
холодно. Я зябко ежилась. Я помню, на свадьбе... Он со мной танцевал.
Ледик этого не помнил. Я тогда выпила, не знаю сколько... Но я
почувствовала, что он, оказывается, мужчина, а я - женщина. Меня легонько
било. Какой-то озноб. И он это почувствовал. Он же не родной Л. И почему
бы и нет? Я поила его чаем. У него были крупные руки, он взял мою ладонь в
свою, и я снова поняла, что он не родной Л. И я замерла, и эта К-ка опять
помешала. Я стояла на крыльце, он уходил в дождь, и я хотела крикнуть:
идет ли он сегодня на смену?"
- Погоди, - поднял я глаза на подполковника, - причем здесь Васильев?
- Послушай, ты же видишь, сколько работы! - ответил он.
- Так это же характеризует Васильева! - опять сказал я. - Не такой он
и плохой... Он просто это прикрыл.
- Для чего? - Струев встал передо мной. - По приказу? "Прикрой, он
все-таки депутат!" Скажу, бардачное семейство! Горько думать, что все так
ныне.
- Но ты же не докажешь, что отчим тоже был там!
- Не докажу. И не буду доказывать... Видишь, - он кивнул на трупы, -
здесь доказательство.
- Не скажи, - замотал я головой. - Раз уж за парня взялись, то
добавят. Как же это тогда выйдет? Ошибался верх, ошибался низ?
- А я? Я - что? Не в счет? Я им кричал! Я говорил... Я и в первый раз
его отпустил... Тогда, правда, нюхом почувствовал. А сейчас... Мне
плевать, что он, этот морячок, признал себя виновным. Я не хочу, чтобы он
сидел...
Мне разрешили пойти с подполковником. Мы пришли в камеру.
Подполковник позаботился об охране. Решили вести Ледика на кладбище. И по
его настоянию. И по его просьбе. И по-человечески, что ли... Есть же и в
суде нашем человеческое. Парню, сознавшемуся в убийстве - вышка. Может же
быть человеческое перед вышкой? Пусть посмотрит на содеянное!
Я шел рядом с Ледиком. Он тихо сказал мне:
- Хотите исповеди?
Я кивнул головой.
- Только не для них, - он показал глазами на подполковника. - Они -
садисты... Так вот... Я увидел там, когда подошел к дому, Соболева и еще
многих. Они делали с ней все, что она хотела... Я вначале хотел ворваться
к ним... Однако это ее желание... Вечером я вернулся... Впрочем, я все
рассказал Вере. Понимаете?
По дороге к родителям, в тот вечер, когда он ушел от Ирины, что-то
ему плохое виделось. Я это чувствовал. Как окоченело она лежала без
движений. Он хотел вернуться, когда пришел вечером и увидел, что она лежит
под куском бузины. Потом и вернулся. И он увидел, что она - мертва. Он
долго сидел над ней. Примерно он помнил поселковые телефоны, ибо часто
вызывал своих родителей на переговоры. И он, набрав какой-то номер и
услышав старушечий голос, сообщил: там-то и там-то лежит труп.
Потом он встал за дерево и смотрел, не придет ли тот, кто ее убивал?
Но подъехала милиция...
Солдаты, которые его вели, рассказывали, так как я ничего не понял.
Он побежал у кладбища. Как раз проходил груженный состав вдалеке. Он
свистел этому бежавшему в сторону путей парню. Солдат - один из двоих -
снял с плеч автомат и выстрелил. Правда, он потом говорил и повторял:
- Я кричал: стой, стрелять буду!
...Лю вошла ко мне, в мою берлогу. Я еще слышал отзвуки ее каблучков.
Я не мог понять, что со мной происходит. Я впервые любил женщину такой,
какая она есть. Я ждал, что скажет она.
Она тихо сказала:
- Ледика похоронили три дня тому назад... Вера подала документы на
реабилитацию. Он же не убивал Ирину.
- Да, да... - Я шептал это. Мне тоже не хотелось, чтобы его
похоронили убийцей. Он был, скорее, пострадавшим.
