худосочным бессилием, вырождающимся извращением. Вместо первого человека,
весной буйно кидавшего женщину на траву, поставили где-то рядом с уборной
кровать, на которой человеку разрешается, по его человеческой, следовательно
низменной, жалкой слабости спать с законной супругой. "Конечно, лучше не
женитесь",-- советовал ваш любимый апостол. Подумали ли вы над этими "Лучше
не рожайте". Установили культ матери, окружили ее грудь ангельским светом,
повели ее в храм, но путь к атому храму завалили грязью, заплевали
брезгливыми плевочками монахов. Конечно, не смогли оскопить человечества,--
пороху не хватило,-- а посему были "терпимыми". Что ж, не удивляйтесь, если
мир превратился в огромный "дом -терпимости". Вы сказали: "плотское плохо",
а миллионы уверовали. Одни надели вериги и занялись бесплодным делом, днем и
ночью думают, как бы удержать пробку в бутылке газированной воды. Где, в
каком блудилище столько думают о похоти, как в келье аскета или в каморке
старой девы? Думают, не ведая о том, думают телом, истомой, мечтами о Вечной
Деве или Небесном Женихе. Другие -- большинство -- решили: скверно, так
скверно. То, что могло стать священным, стало свалкой нечистот. Вместо
дивного мифа -- портсигары с двойной крышкой: на первой -- пейзаж или
незабудочки, а на второй, тайной, для приятелей, -- нечто нехорошее. Этот
портсигар, то есть, простите, вашу духовную книжицу, мистер Куль, я,
заботясь о чистоте и гигиене, был вынужден из моей комнаты со всей
поспешностью выкинуть".
Учитель ненавидел институт нашего брака, ставя значительно выше даже
современную проституцию. На этой почве ему пришлось столкнуться с косностью
и враждой общества. Так, раз к нам явился знакомый Хуренито виконт Ленидо,
сильно возбужденный и размахивая тростью. История этого юноши из весьма
знатного рода была такова. Проиграв в казино Биаррица последние крохи
наследства, наделав мыслимые и немыслимые долги, он познакомился со старой
американкой мисс Хопс, которая жаждала любви, нежных признаний и герба на
визитной карточке. Дальнейшее понятно, надо только добавить, что мисс Хопс
была на редкость уродливой, так что ее лицо казалось чем-то на лицо отнюдь
не похожим и бесстыдно обнаженным, и не менее страстной, требуя, безо
всякого стеснения, на пляже, чтобы жених то обнял бы ее за талию, то
коснулся бы ее груди. Получив извещение о свадьбе, Учитель был озабочен
тяжелым будущим этой четы. На свадьбу он не пошел, но послал, в виде
подарка, большой платок мексиканской выделки и извлечение из "Календаря
сельского хозяина" о приемах спаривания жеребца с ослицею. Жеребцу в таких
случаях показывают раньше кобылу, а потом завязывают наглухо глаза.
Хуренито, прилагая платок, предлагал воспользоваться этим методом для
взаимного супружеского счастья. Как я уже сказал, виконт явился к Учителю на
следующий день после свадьбы с весьма недвусмысленной тростью. Но Учитель
сам признал свою ошибку: "Это было непростительно с моей стороны, я послал
вам все, кроме... кобылы. Но я думал, что у вас здесь обширные знакомства. Я
понимаю ваше негодование, простите меня великодушно. Знаете ли вы
мадемуазель Тонетту?. " Виконт опустил палку, рассмеялся и ушел, захватив
несколько адресов.
Другой раз, в кафе, где мы сидели, явился мосье Бок, мелкий
журналистик, целый день жадно выискивавший сенсацию строк на двадцать и
принужденный довольствоваться трехстрочными известиями о кражах, которые ему
давал чиновник префектуры, получавший за это право на не регулированные
ничем визиты к мадам Бок. Журналист начал приставать к Хуренито, прося
какой-нибудь, хоть небольшой, сенсации, ну что-нибудь о революции в Мексике
или о новых изобретениях мистера Куля. Учитель вначале отнекивался, но
потом, будучи очень отзывчивым, продиктовал Боку совершенно необычайную по
предстоящему успеху заметку: "Исключительное злодеяние. Вчера вечером, в
людном месте Парижа на рю СанОнорэ, известный парижский адвокат мосье Трик,
вице-председатель "Лиги борьбы с уличной безнравственностью", совершил
гнусное насилие над молоденькой девушкой Люси 3., шестнадцати лет. Самое
ужасное в преступлении то, что оно было совершено с ведома родителей
девушки, владельцев большого мыловаренного завода, которые находились в это
время в той же квартире". Мосье Бок убежал в состоянии беспредельного
энтузиазма. Заметка была напечатана, а через несколько дней журналист явился
к Хуренито с забинтованной головой. "Вы меня подвели. Все оказалось
выдумкой. Этот негодяй Трик просто женился на Люси 3., и они поселились у ее
родителей на рю Сан-Онорэ. Меня уже три раза били и собираются еще бить. Я
не ночую дома, не бываю больше в редакции. Кроме всего, я получил повестку
из суда. Вы сделали меня самым несчастным человеком на свете..." Учитель
возразил: "Друг мой, я глубоко скорблю о ваших несчастиях, но я не погрешил
против истины. Шестнадцатилетняя Люси не могла дать никакого согласия на все
над ней совершенное, ее ведь воспитывали в чистоте и неведении. Она не знала
даже, почему люди целуются. Жениха своего она видела только два раза и
сильно его боялась. Родители ее, разумеется, ведали о преступлении..." Бок
застонал: "Но ведь, поймите же, они повенчались!.." -- "Только чтобы
избавить вас от еще больших неприятностей, я не упомянул в заметке о том,
что в преступление были замешаны и представители государства, то есть мэр,
скрепивший брачный договор". Эти доводы не убедили Бока, и он ушел
расстроенным, захватив с собой все содержимое кошелька Хуренито, дружески
ему предложенное. Учитель был очень обрадован, узнав неделю спустя, что
мосье Трак, конкурент и ярый враг мосье Трика, разыскав бедного журналиста,
предложил ему наградные и возмещение за диффамацию.
Учитель говорил: "Когда два человека основывают вместе коммерческое
дело, они интересуются капиталом и соответствующими способностями друг
друга, а не любовью к поэзии или умением играть в футбол. Когда хотят
посадить в саду дерево, то не занимаются рассуждениями, что такое земля
-прах или святыня, не любуются ею, как пейзажем, и не оценивают ее у
соседнего перекупщика, но смотрят, подходит ли она для такого-то дерева.
Когда заходят покупать рубашку, то, как бы ни была красива окраска и низка
цена, никто не возьмет слитком большой или слишком маленький номер. Когда же
людей сводят для супружества, то исследуют все, кроме того, для чего, по
существу, их сводят. Узнают, каково приданое невесты и много ли у нее
серебряных ложек, сколько получает жених и есть ли шансы на увеличение его
оклада, любит ли он играть в бридж или нет, умеет ли она готовить паштет из
печенки, добрые ли у них сердца, здоровые ли легкие, знают ли они
иностранные языки и прочее. Узнав, ведут не в контору, не в
благотворительное учреждение, не на экзамен филологии, а к широкому уютному
ложу, стыдливо потупив глаза, и потом очень удивляются статистике
"несчастных браков". О, лицемеры, отцы, мужья, вселенские матримониалы,
волочащие земную радость по захватанным папкам нотариуса, маклера
пломбированных товаров, и вы, пришептывающие при сделках всяческие
возвышенные словечки, патеры, пасторы, попы и раввины -- какой притон не
покраснеет от вашего присутствия?"
Учитель познакомил нас в Севре с четой Нольво. Оба были энтомологами,
то есть предпочитали всему на свете обследование гусениц. Помимо этого, они
были молоды, не уродливы, милы, жили в уютной квартире, где среди стеклянных
банок с червями стояли фарфоровые статуэтки и вазы с цветами,-- словом,
имели всю видимость людей счастливых. Мы жили в это время по соседству,
часто встречались с Нольво и по какой-то особенной горечи мелких словечек,
почти неуловимых движений заметили, что не все обстоит благополучно в этом
очаровательном домике. Действительно, вскоре Нольво-муж сделал Учителю
соответствующие признания. Оказалось, что супруги друг друга нежно любят и
чувствуют истинную взаимную близость и понимание, сидя по целым дням над
распоротыми червями или вечером для отдыха читая трогательные элегии графини
Ноай. "Hаши души созданы одна для другой,-- сказал Нольво,-- но..." И далее
он смутно коснулся того, о чем современные моралисты и ханжи разрешают
говорить лишь в кабинете психиатра или на судебном процессе,-- о роковой
дисгармонии их тел. Это убивает радость, это превращает страсть в оброк,
выполняемый двумя каторжниками. Выслушав эти жалобы, Учитель познакомил
бедного ученого с мадемуазель Виль, которая к тому времени совершенно
износила своего аргентинца, а нам предложил чаще встречаться с госпожой
Нольво. Очевидно, страдания супругов были длительны и чрезмерны, ибо дело
пошло быстрым темпом.
Через две недели, возвращаясь из Парижа после свиданий с Виль, Нольво
не мог скрыть улыбки полного удовлетворения. Госпожа Нольво, как это ни
покажется странным, остановила свой выбор на Айше и тоже, судя по рассказам
нашего наивного брата, не жалела об этом. Казалось, должно было наступить
совершенное счастье. Но супруги, вместо того чтобы в свободное от
мадемуазель Виль и Айши время продолжать рассматривать гусениц и читать
стихи, предались раздумьям о любви духовной и недуховной. Засим Нольво-он
повез Виль коллекцию особенно интересных червей, найденных им в различных
породах сыров, требуя, чтобы она разделила с ним все его восторги перед
желудками этих существ, и был своей любовницей изгнан решительно и навсегда.
Нольво-она решила читать Айне сонеты о любви греческих нимф, и когда тот,
убаюканный ее голосом, уснул, начала громко рыдать: "Ты не понимаешь
духовной красоты..." Все это протекало, более или менее, на наших глазах,
так как ни господин Нольво, ни Айша скрытностью не отличались.
"Вот вам еще один пример издыхания Эроса,-- сказал нам Учитель. --
Нольво обязательно хочет поцелуев, духовного общения и вытаскивает из
кармана червей. Он ведь взращен на понимании своей плоти как чего-то
низменного -- не зал, а передняя. И он предаст свое тело, свой восторг, свою
любовь, вернется к госпоже Нольво, будет ласкать ее без страсти, без воли,
без радости, только потому, что, проспав с нею ночь, он утром найдет
духовное общение, два микроскопа и книжечку стихов в парчовом переплете".
Другой раз семейное счастье было нарушено нами в Милане, где мы часто
бывали у депутата Стрекотини. Он был плюгав и щупл, но мнил себя безумным
революционером, непонятым пролагателем новых путей,-- словом, чем-то вроде
Вранда, ставшего марксистом. Сдирая воротничок, потея и не успевая стирать
пот, стуча кулаком по изящному столику "ампир", он любил поносить
"собственнические инстинкты" и "мещанский уклад" современного буржуа. Жена
его, итальянка в теле, слушала эти речи с чуть заметной усмешкой, как будто
она знала к ним какие-то достаточно веселые примечания. Слушая, она все чаще
и все нежнее поглядывала на Алексея Спиридоновича, в то время переживавшего
очередное разочарование жизнью. Один из таких многообещающих взглядов был
перехвачен товарищем Стрекотини, который, оборвав обличение "проклятой
собственности" на. самом патетическом месте, отослал супругу якобы по делу в
редакцию и стал выразительно ждать, когда же мы уйдем.
Вечером Алексей Спиридонович получил письмо: "Гражданин, я счел вас за
честного человека, за русского социалиста и пустил вас в свой дом. Вы
нарушили все святые обычаи и посмели быть назойливым по отношению к моей
