признаки умиления; он подошел к итальянцу и, дружески ткнув его ногой в
живот, сказал: "Хочешь поехать в экипаже и вообще жить со мной?" Итальянец
задумался, после, видно, думать устал, снова плюнул в ту же злополучную
вывеску, не говоря ни слова, подошел к коляске и сел на самое удобное место
мистера Куля. Потом он дружески сказал Учителю: "Мне очень жарко, но вы мне
нравитесь... Садитесь-ка рядом! " -- и, сам о том не думая, вообще
вследствие высокой температуры и благородной лени не думая ни о чем, с этой
минуты стал пятым учеником Хуренито. По дороге Учитель заметил, что его
новый питомец одет чрезвычайно своеобразно, а именно обмотан различным
тряньем, которое, в зависимости от местонахождения, важно именовалось
"рубашкой" или "штанами". Хуренито предложил ему заехать в магазин и выбрать
одежду по своему вкусу. Итальянец оказался очень скромным, он решительно
-отказался от костюма, но взял высокий лакированный цилиндр, несмотря на
жару, зимнюю куртку для шофера с козьим мехом наружу и, наконец, кальсоны
"зефир" лососинного цвета в изумрудную полоску, которыми немедленно заменил
тряпицы, использовшие роль штанов. Облаченный в такой своеобразный наряд, он
вдвойне почувствовал симпатию к Учителю и даже какие-то угрызения совести,
ибо воскликнул: "Синьор, я ваш гид!" А на углу, возле трехэтажного дома,
недавно обгоревшего, схватил Хуренито за рукав -- "глядите, это развалины
Рима!", после чего в изнеможении откинулся назад и попросил лиру на кувшин
вина.
В гостинице "Звезда Италии" предупредительный портье, сдержав свое
изумление при виде живописного туриста, подбежал к нам с листком, прося его
заполнить. Но странный посетитель презрительно заявил ему, что он "слава
Мадонне, писать не умеет и учиться этому скучному делу даже за вторую пару
таких же прекрасных штанов не станет. Имя? Эрколе Бамбучи. Откуда приехал?
Он лежит всегда днем на виа Паскудини, а ночью под железнодорожным мостом,
что близ церкви святого Франциска. Род занятий? Он на мгновение смутился,
поглядел себе на ноги, оглянулся, как будто потерял что-то, но псом гордо
закричал "Никакой!"
Мистер Куль, Алексей Спиридонович, даже Айша очень заинтересовались
выбором Учителя и начали всячески интервьюировать Эрколе, который разлегся
на софе курительного салона, Мистер Куль интересовался, главным образом,
отношением Бамбучи к библии и к доллару. Но итальянец проявил и к тому и к
другому величайшее равнодушие. Впрочем, узнав, что доллары -- это нечто
вроде лир и даже лучше, заявил, что он от них не отказывается, но полагает,
что не Бамбучи должен добывать лиры, а, приблизительно, наоборот. Он часто
думал, что какой-нибудь "английский осел" найдет его на виа Паскудини и даст
ему тысячу лир. За что? За то, что он настоящий римлянин, за то, что он --
Эрколе, и вообще... у этих ослов (жест в сторону Хуренито) нет Рима, но есть
уйма денег. Кроме того, у него были другие планы,-- например, жениться на
богатой американке. "Вы американец? Правда? Может быть, у вас есть дочка,
которая захочет выйти за благородного и красивото римлянина, за Эрколе
Бамбучи? Нет? Жаль! Скажите, а ваши родители не выходцы ли из
Кави-диЛаванья? Видите ли, оттуда многие уехали в Америку, и это не плохой
способ найти дядюшку. Нет? Ну что ж, и без этого тоже хорошо. Дайте мне
десять сольди. На два сольди можно съесть у стойки макарон, на два -- живых
полипов, на четыре -- литр вина, на остаток -- половину "тосканы", это
хорошая сигара, длинная, как собачий хвост. Или на все шесть вина, а возле
Колизея подобрать с дюжину великолепных окурков,-- "эти ослы" бросают не
докуренные до конца сигареты. Засим -- под мост, и уверяю вас, что жизнь
превосходная штука, а ваши доллары ерунда". Произнеся такую длинную
сентенцию, Эрколе предался своему любимому занятию, то есть начал плеваться,
решив окружить сложным узором ботинки мистера Куля. Американец почувствовал
крайнее неудобство и хотел было уйти, но Эрколе остановил его: "Не бойтесь!
Я не буду Эрколе Бамбучи, если я задену кончик вашего башмака! "
Но отдаться вполне этому мирному занятию помешал Эрколе Алексей
Спиридонович, проникновенным голосом начавший допытываться: "Скажите, у вас
бывают муки, терзания?" -"О да, в особенности осенью, когда много дынь и
фиг; бывает, что я не могу уснуть от колик".-- "Нет, духовные муки! Как
объяснить вам это?.. Чувствуете ли вы иногда потребность все уничтожить,
сжечь старый хлам, переродиться?"- -- "Еще бы, он -- Эрколе -- обожает
праздники, когда из домов вытаскивают старье, тюфяки с клочьями сена,
одноногие столы, провалившиеся ящики, складывают все в костры и зажигают.
Шутихи -- бум! бум! Это все в честь святой Марии".-- "Вот вы говорите
"святой", значит, вы чувствуете, что есть нечто над нами, провидение..." --
"Ну конечно! А банколотто? Никто, слышите, никто, даже сам король не знает,
какие выйдут номера! " Эрколе очень любит играть в банколотто, один раз в
складчину он выиграл четыре лиры. А почему все так устроено -- вчера
выиграл, сегодня встретил богатого осла, завтра, может быть, умру -- об этом
думать не стоит. Думать вообще очень трудно и скучно, тем более в такую
жару. Лучше будет, если Алексей Спиридонович принесет две "тосканы", ляжет
рядом, закурит и будет плевать вокруг второго ботинка этого бездарного
американца, у которого нет дочери, который не дядюшка, а так -- что-то с
долларами.
Айша сказал: "Вы не знаете, почему господин взял его с собой, а я знаю.
Он, наверное, как я, делает богов. Скажи, Эрколе, ты умеешь сделать бога?"
Итальянец вознегодовал: "Ну, кто этим теперь занимается! У нас их столько
понаделали! На каждого римлянина два бога, трое святых и еще одна
великомученица. Ты не думай, что я в бога не верю (Эрколе даже
перекрестился), но я вообще не хочу ничем заниматься, а уж тем паче таким
скучным ремеслом. Если бы я делал что-нибудь, то только подтяжки. Это
удивительная вещь (Эрколе оживился). Я их никогда не носил, но видал на
Джузеппе Крапапучи и даже пытался ночью стащить, только он проснулся. Когда
мне приходится вставать, я не могу разговаривать, потому что, если я начну
разговаривать, я должен махать руками, а если я буду махать руками, мои
штаны останутся на мостовой. Когда я не лежу, я должен их держать -- это
очень утомительно. Иногда я отпускаю их, вроде как на честное слово, но у
них нет ни чести, ни совести,-- лезут вниз. Нет, лучше подтяжек ничего не
придумаешь. Знаешь, если тебе не жарко и ты хочешь обязательно что-нибудь
делать, то брось своих богов и займись изготовлением подтяжек, только
пунцовых или голубых".
Из бесед в последующие дни я узнал отдельные страницы биографии Эрколе.
Выяснилось, что три события наиболее потрясли Бамбучи -- как он утащил
косточку святой Плаксиды, как его били из-за художницы карабинеры и как он
устраивал революцию. Косточку он стащил совсем маленькую, меньше мизинца,
помолившись предварительно и отдав ее толстой Розалии, "такой, такой
богомольной, вроде святой Плаксиды", которая косточку завернула в шелковый
платок и положила рядом с пальмовой веткой, освященной самим папой. Он,
Зрколе, за это получил большой кусок жареной свинины и фляжку вина. С
художницей было хуже. Она вздумала рисовать Эрколе,"англичанка какая-то...
ослица ", и нарисовала скучно, скучно -- все, как на самом деле, даже
вывеску повивальной бабки. Эрколе потребовал, чтобы она, во-первых,
нарисовала б его в цилиндре, о котором он давно мечтал, во-вторых, рядом с
домом приделала бы пальму и птицу, в-третьих, пеленки на веревке заменила бы
красивыми флагами. Англичанка отказалась и вместо этого предложила Эрколе
лиру. Эрколе лиру взял, но подошел к картине и, вежливо отстранив художницу,
сам принялся за дело. Англичанка стала визжать, как будто Эрколе ее душил, и
он не успел покрыть грязного серого дома прекрасной лазурной краской, как
пришли два карабинера и начали его больно бить. А вот делать революцию было
совсем не больно и очень весело. За границей, кажется в Испании, кого-то
застрелили, вот и устроили революцию -- повалили скамейки, омнибусы, фонари,
зажгли фонтаны газа и пели, кричали, стреляли до самой ночи. Это лучше
праздника, жаль только, что скоро кончается...
Как-то мы катались втроем -- Учитель, Эрколе и я -- по Риму. Эрколе
попросил извозчика поехать в Транстевере. На виа Паскудини он слез, снял
куртку и цилиндр, отдав их на попечение мне, а сам в полосатых кальсонах лег
на прежнее место и занялся своей излюбленной вывеской, нопросив нас оставить
его хотя бы на один час. "Они удивляются,-- сказал мне Учитель,-- почему я
вожу с собой этого босяка. Но что мне любить, если не динамит? Эрколе не
Айша, он все видел и все сделал. В его руках перебывали все аксессуары мира:
скипетр и крест, лира и резец, свод законов и палитра. Он строил дворцы и
арки, храмы с полногрудыми богинями Эллады, с тощими Христами готики, с
порхающими святыми барокко. Посмотри на него -- его жесты будет копировать
примадонна Мюнхена, а его красноречию позавидует лучший адвокат Петербурга.
Он с детства все знает и все может, но между прочим предпочитает плеваться,
потому что ненавидит крепко и страстно всякую должность и всякую
организацию. Он все делает наоборот. Скажешь, клоунада? Может быть, но не на
рыжем ли горят последние отсветы свободы? Получив цилиндр, он его вежливо
отдает тебе. В этом жесте грядущее возрождение мира. на великой фабрике
цилиндров, не забудь об этом, Эрколе будет с нами, как хаотическая любовь к
свободе, как баночка с взрывчатым веществом в саквояже, рядом с брильянтином
и с духами Коти!"
Эрколе, лежа, одним ухом слушал нашу беседу и, хитро подмигнув, сказал:
"я знаю -- мы хотите устроить революцию, вроде той, из-за испанца! .. Что
же, я не прочь -- это ведь так весело!.. но вообще я -- ваш гид, синьор, и
десять сольди на сигареты!"
Глава восьмая различные суждения учителя об искусстве
Учитель не любил беседовать пространно об искусстве. Относясь
одобрительно к разговорам деловым, как-то: о достоинстве красок, о корнях
слова, о различных строительных материалах,-- он не выносил ламентаций об
искусстве в плане метафизическом, полагая, что этим приличествует заниматься
лишь землемерам, подрядчикам и художественным критикам. Но так как
организующие и разрушительные силы искусства были ему хорошо извеетны, он
должен был при различных обстоятельствах выявлять свое к нему отношение, тем
более что среди двадцати трех ремесел, изученных Хуренито в течение жизни,
были поэзия и архитектура. Я разыскиваю теперь рукопись его поэмы,
озаглавленной "Трепфэрт N 1717", написанной в дни юности. По отрывкам,
которые мне на память читал Учитель, я могу судить о достоинствах этой
единственной эпической поэмы современности, посвященной культу акций,
рекламе грузовиков системы "Норт" и грандиозной борьбе рас и классов. Если
рукопись не погибла, я издам ее как в оригинале (она написана по-исиански),
так и в переводах на другие языки. В области архитектуры я видел два проекта
сооружений, сделанных Учителем. Первый -- огромные грузоподъемники из стали,
со стеклянными корзинами, вращающиеся и переносящие по воздуху тысячи людей
с одного конца Нью-Йорка на другой. Они возвышались над городом, как
гигантские железные цветы с блистающими чашками. Другой проект представлял
собой подземные писсуары, рассчитанные на тысячи посетителей. Увы! Папка с
работами погибла в день трагической смерти Учителя.
