жене. Будучи врагом мещанских предрассудков, я не вызываю вас на дуэль, но
прошу больше ко мне не показываться. С социалистическим приветом.
Стрекотини".
Из этого письма Алексей Спиридонович узнал о чувствах супруги депутата
к нему, и поэтому, когда на следующий день увидал в "Аванти" объявление:
"Мой ангел. Не обращай внимания на тирана. Я твоя. Приходи в три часа в
галерею!" (быстрота появления и экономия места указывали на практический
опыт госпожи Стрекотини), понял, к кому оно относится, бросил пессимизм и
пошел бриться.
Учителя очень развеселило это небольшое происшествие. "Что ты наделал,
Алексей Спиридонович? Ты забыл, что у врага собственности есть не только
собственная квартирка с изящной мебелью, но и собственная жена. А ведь жена
или муж, это как вещь,-- мое, твое, чужое. Покушение на них -- наказуемая по
закону кража. Мужа можно взять, как добрый деревянный шкаф, бывший уже в
употреблении, но, конечно, чтобы потом никто им не пользовался, ключик в
шкатулке. Жена же вообще, как кровать, должна быть новая, неподержанная и
служить только своему хозяину. Ты пренебрег этим, разбойник, ты не
гражданин, а преступник, нарушитель священных прав величайшего революционера
мира".
Учитель повел нас в воскресенье в лондонский Гайд-парк, "Глядите на
тех, которые могут, но которым не разрешено", В траве сидели молоденькие
парочки. Это женихи и невесты, принужденные долгие годы ждать свадьбы, пока
молодой человек не "станет на ноги", то есть не станет более или менее
старым. Они могут видеться в комнатах только при посторонних или по
праздникам в парке, где и стараются, при всей невозможности этого, насытить
накопляемую страсть. У них под глазами круги, глаза мутны от желания. Как
преступники они ерзают по траве, проводя мучительные часы в полуобъятиях и
касаниях, распаляемые беглыми поцелуями. Пройдет лет пять, может даже
десять, им, усталым, развращенным всеми этими ухищрениями, больным от
невольных пороков, родители, которые сами свою юность и радость растеряли в
притоптанной траве, милостиво разрешат -- "теперь сколько угодно".
Эти парочки припомнил Хуренито в другой раз, входя с нами в гнусное
заведение в Париже на рю Пигаль: "Здесь вы увидите тех, которым разрешено,
но которые не могут". В зале за кружками пива мирно, чинно и сонно сидели
добрые буржуа. Я запомнил лицо одного, с красной ленточкой в петлице. Потом,
в отделение, отгороженное от зала решеткой, вошли голые мужчина и женщина,
проделывавшие обстоятельно все, что мнилось бедным дикарям прошлого
священным, и получавшие по десяти франков за сеанс. Мало-помалу, разбуженные
зрелищем, добрые буржуа зашевелились, иные хихикали, другие слюняво
возмущались -- "о, какой бык! .." Из соседней комнаты выбежали девицы и
быстро расхватали гостей. Господин с ленточкой в петлице долее всех проявлял
безразличие и под конец потребовал, чтобы с ним отпустили особу,
участвовавшую в представлении.
В начале 1914 года в Лондоне вышла книга "Энциклопедия механической
любви", нечто вроде современной "Кама-Сутры". По недосмотру типографии эта
книга попала в склад какого-то "Евангелического общества", которое,
воспользовавшись суматохой первых недель войны, уничтожило все издание.
Уцелело лишь шесть экземпляров, один из которых, насколько мне известно,
находится в "аду" парижской "Национальной библиотеки". Эта книга была
составлена одиннадцатью старейшими проститутками Парижа. Как известно, в
Париже женщины указанного ремесла в молодости не ценятся, оставаясь в
дешевых кафе левого берега на положении учениц. Только к сорока годам,
потеряв молодость и красоту, но приобретя искусство, они становятся модными,
ценными и могущественными. Женщины с большим стажем составили
"Энциклопедию", и Хуренито охотно согласился написать к ней предисловие. Вот
как оно заканчивалось: "Вы сделали жизнь искусством, трудной наукой, сложной
машиной, великолепной организацией. Не удивляйтесь же и в любви встрече с
тем же феноменом: искусство сменяет наивную непосредственность,
разнообразные механизированные ласки -- жалкие кустарные поцелуи. Вы
приехали на семнадцать минут к вашей возлюбленной, вы смотрите на секундцую
стрелку, чтобы не опоздать. У подъезда вас ждет автомобиль. Вы приехали с
биржи, где продали банкиру в Мельбурне акции хлопковых плантаций Бухары, и
едете сейчас на аэродром, чтобы посмотреть международные состязания. Не
ждите, что вас встретит Суламифь. Нет, вы найдете перед собой прекрасную,
усовершенствованную, согласно последнему слову техники, машину, которая даст
вам в течение семнадцати минут, по вашему выбору, любые из 13 806 доселе
открытых развлечений, не уступая вашему радиоприемнику, великолепному форду
и электрической ванне".
Хулио Хуренито рассказывал нам, что он организовал в Мексике "Кружок
проституток для оказания помощи дамам общества". Проститутки, видя, с какой
завистью рассматривают их в кафе "порядочные" женщины, и желая отплатить
добром за различные филантропические начинания светских дам, обратились к
ним, при содействии Хуренито, со следующим воззванием: "Дорогие коллеги,
наша сходная работа одинаково тяжела и требует солидарности. Если мы
страдаем от разнообразия, то вы, отданные в вечное пользование зачастую
отвратительным вам мужьям, выполняете не менее тяжкую работу. Поэтому мы
решили прийти вам на помощь. Тем из вас, которым нравятся ласки мужа, мы
предлагаем подать соответствующие заявления в нашу "секцию охраны брака" Мы
ограничим право посещения наших заведений такими мужчинами одним разом в
месяц, обязав их, кроме того, формальной распиской отдавать женам не менее
тридцати шести вечеров в год. Но есть среди вас другие, тщетно тоскующие о
радостях плоти. Мы среди тысяч находим одного, двух, трех, тапера, сутенера,
случайного гостя, они же обречены на муки тюрьмы. Мы устраиваем для них
особые тайные "вторники", обещая соблюдение секрета, и проверенное на опыте
общество наиболее одаренных из наших гостей". Хуренито говорил, что "кружок"
пользовался неслыханным успехом, но через полгода был обнаружен "полицией
нравов" и председательницу его арестовали.
Приведу также речь Учителя на "Интернациональном конгрессе борьбы с
проституцией", происходившем в 1911 году в Филадельфии. "Милостивые
государи, я знаю, что мои слова вызовут протесты, быть может, негодование,
но я считаю необходимым выполнить свой гражданский долг и выступить здесь
решительно в защиту проституции. Наше общество покоится на великом принципе
свободы торговли, и я не могу допустить, чтобы вы покушались на зту
священную основу цивилизации. Я, конечно, всячески уважаю ваше стремление
оградить человеческое тело, но никто здесь не будет отрицать наличности
разума и духа. Почему же, запрещая проституцию, вы не совершаете дальнейших
безумий -- не восстаете против прав; журналиста продавать себя еженощно за
построчный гонорар? Почему не жаждете сразить депутатов, раздающих
избирателям различные земные блага, и миссионеров, награждающих неофитов
отнюдь не небесной манной? Священно право облада ния своим телом и право
продавать его за золото или за ассигнации. Проституция является одним из
наиболее ярких выражений нашей культуры, и я предлагаю не только не бороться
с ней, но поставить ее под охрану международных законов, отнести ее к числу
самых чтимых учреждений наравне с сенатом, биржей и Академией искусств.
Прошу немедленно поставить на голосование мое предложение, переименовать
конгресс в "Международное общество насаждения проституции". При содействии
полицейских Хулио Хуренито был удален из зала заседаний.
Учитель часто говорил нам о земной любви грядущего человека. Он как бы
рассекал тяжелые туманы веков, и мы, изумленные, трепетали перед неописуемым
величием человеческих тел, радостно сопряженных, не тех тел, дряблых и
бесформенных, что мы привыкли наблюдать в общих банях, но новых суровых, как
сталь, и все же вольных. Он говорил нам, что путь к этим празднествам длинен
и труден. Через отрицание любви, поношение тела, через скрытые тканями тела
и совокупления по разверстке идет он. Будет час, когда мужчина вместо
поцелуя даст женщине аптекарскую пробирку. Но затем он или его правнук
объединит смутные атавистические воспоминания и жажду созидания лучшего из
миров в одно блаженное, никогда доселе не бывшее, объятие.
Глава седьмая эрколе бамбучи
Из Голландии мы направились в Италию и там, кроме описанных мною
назидательных прогулок по монастырям и соборам, занимались также
обследованием различных вин -- киянти, барбера, джензанно, в грязных
траториях, сбором пожертвований на памятник д'Аннунцио из каррарского
мрамора и золота 56-й пробы (для этого Айша обходил с кружкой кондитерские и
шляпные магазины, ударяя в кастрюлю и выкрикивая "Эввива!"), наконец,
совместными с футуристами выступлениями, которые, впрочем, были однообразны
и состояли в выявлении бурных восторгов перед поломанным мотоциклетом,
брошенным американским туристом за ненадобностью. Так шли дни легкие и
беспечальные. Приближалось время отьезда, все церкви были осмотрены и все
вина испробованы, в кружке Айши бренчали уже четыре лиры, одиннадцать сольди
и кольцо из американского золота, великодушно снятое с пыьца некоей маркизой
Нукапрути, а футуристы и мотоциклетка нам окончательно надоели.
В жаркое летнее утро мы решили направиться в любимый квартал Рима
Транстевере, не зная точно зачем -- не то поглядеть мозаики святой
Параскевы, не то выпить из глиняных кувшинов невинное фраскати, не то просто
проститься с милым нажим сердцам городом. Поехали мы в экипаже и скоро,
вступив в узенькие улички Транстевере, услышали дивный запах оливкового
масла, сохнущих на перетянутых через улицу веревках пеленок, церковного
ладана, насквозь просаленных домов,-- незабываемый запах "Вечного города".
Вскоре извозчик остановил лошадей, и мы недоуменно стали поглядывать то на
колеса, которые как будто все были на месте, то на конец улички, откуда мог
идти навстречу очередной крестный ход и откуда никто не шел. А извозчик
пылко и красноречиво ругался с каким-то человеком, лежащим поперещ дороги и
явно не желавшим очистить путь. Извозчик приводил свои доводы: он везет
иностранцев, к святой Параскеве проехать иначе нельзя, на улице лежать не
полагается, а ездить можно; человек возлежащий -- свои: сегодня жарко, уже
два раза ему пришлось вставать, и встать в третий раз ему гораздо труднее,
нежели извозчику объехать кругом. Спор этот продолжался долго, потерял свой
первоначальный практический смысл и превратился в поединок красноречия,
достойный древнего римского Сената. Мы вылезли из коляски и тоже, правда
робко, как дилетанты, подавали свои реплики. Мистер Куль пробовал соблазнить
ленивца лирой, но итальянец, ловко ногой подобрав брошенную в сторону
монету, не двинулся с места. Тогда извозчик, впавши в предельный пафос,
начал грозить бродяге святой Параскевой, путь к которой он преграждает и
которая нашлет на него язвы, понос и комаров, карабинерами, которые
артистически изобьют его мокрыми полотенцами, связанными в жгуты, а потом
посадят в тюрьму, палкой мистера Куля, своим хлыстом, лошадиными копытами.
Так как все это выходило из рамок абстрактной дискуссии, итальянец не счел
возможным возражать, но, сладко потянувшись, зевнул, почесал пуп и плюнул
высоко в соседний дом, попав прямо в вывеску повивальной бабки над вторым
этажом. Этот жест окончательно покорил Учителя, выявлявшего все время
