продолжал Вильгельм. -- С другой стороны, повторяю тебе,
Михаил, что все решено заранее. Но ты хочешь попробовать".
"Хочу, -- сказал Михаил. -- И уповаю на помощь Господню.
Святой Франциск заступится за всех нас".
"Аминь", -- поддержали остальные.
"О! Разве не говорили тебе, -- насмешливо отозвался
Вильгельм, -- что Святой Франциск, скорее всего, находится в
совершенно другом месте и там дожидается Страшного суда, и
никогда не видится с Господом Богом?"
"Будь проклят этот еретик Иоанн, -- бормотал владыка
Иероним, когда все расходились спать. -- Теперь он уже и святых
заступников нас лишает. Что же нас тогда ждет, грешников
несчастных?"
Примечание
1 ничто общее никогда из частных посылок не следует
(лат.). -- 8-е правило образования силлогизмов.
1 в какой-либо из двух посылок средний термин должен быть
общим (лат.). -- 3-е правило образования силлогизмов.
1 проявления чувственного аппетита постольку, поскольку
приводят к телесному преображению, должны именоваться
страстями, а никак не осуществлением воли (лат.).
2 аппетит тяготеет к действительному познанию предмета,
который его вызывает, дабы был положен конец волнению (лат.).
3 любовь ведет к тому, чтобы любимый предмет с любящим
каким-либо образом соединился; и любовь познавательнее, чем
само познание (лат.).
4 и внутри и снаружи (лат.).
1 вследствие великой любви, которую имеет к сущему (лат.).
1 корона царства от руки Божией (лат.).
2 венец правительства от руки Петровой (лат.).
3 расценок на священное покаяние (лат.).
1 Вдрызг мирские, рыча, разрушает море причалы,
Трепетаньями гряд крушит, верзит границы,
Низвергая валы. ропщет, гремит валунами,
Воздымая со дна многорядные горы вихрей.
Шорох грозный и вой рокового водоворота
Взроет хляби, взморщит, вострясет недра пучины (лат.).
2 Первым пробую петь, пускай поэтический подвиг, под
покровительством папы, провозгласится! Поэзию плавлю, прозой
пронзаю, и панегирик пусть поразит поднебесье! (лат.).
1 во имя отца и дщери (лат.)
2 источник Адама (лат.).
1 Ахея (греч.).
1 О тебе речь (лат.}.
1 черная и горькая (лат.).
1 любовное переполнение (лат.).
2 тонусы (лат.).
* ДЕНЬ ПЯТЫЙ *
Пятого дня ЧАС ПЕРВЫЙ,
где разворачивается братская дискуссия о бедности Христа
С сердцем, отягощенным множеством печальных дум о событиях
этой ночи, поднялся я утром пятого дня, когда уже отзвонили к
первому часу и Вильгельм, грубо тряхнув меня за плечи,
известил, что совместное заседание вот-вот начнется. Я выглянул
в окошко своей кельи и ничего не увидел. Вчерашний туман
превратился в плотную, цвета молока пелену, целиком укрывшую
монастырский двор.
Я вышел из дому. Аббатство предстало передо мной таким,
каким прежде я не видал его ни разу. Только несколько
крупнейших построек -- церковь. Храмина, капитулярная зала --
вырисовывались из туманной завесы, хотя и совсем неясно, как
тени среди теней. Остальные строения можно было различить
только с нескольких шагов. Казалось, что контуры вещей и
животных внезапно проявляются из несуществования. Люди же
выплывали из-за млечного полога постепенно, сперва серые, как
призраки, потом -- все более и более узнаваемые.
Для меня, рожденного в северных краях, эта стихия была не
в новинку, и, возможно, в иное время она напомнила бы мне, во
всей их сладости, знакомые с детства поля и родной замок. Но не
так было в это утро. Состояние воздуха казалось печально сродни
состоянию моей души, и горечь, с которой я пробудился, все
нарастала и нарастала, по мере того как я брел к капитулярной
зале.
Вдруг в нескольких шагах от входа я заметил Бернарда Ги,
прощавшегося с каким-то человеком, которого спервоначалу я не
узнал. Потом тот двинулся в мою сторону, и, почти столкнувшись
с ним, я понял, что это Малахия. Он шел и тревожно озирался,
как преступник, боящийся, что его поймают. Но я уже говорил,
что лицо этого человека и раньше -- может быть, с детства --
имело такое выражение, будто он скрывает или хотел бы скрыть
некую ужасную тайну.
Он не заметил меня, прошел мимо и растворился в тумане. Я
же, охваченный любопытством, подкрался ближе к Бернарду и
увидел, что он на ходу просматривает какие-то документы --
возможно, только что полученные от Малахии. Дойдя до порога
капитулярной залы, он жестом подозвал капитана лучников,
караулившего неподалеку, и что-то ему шепнул. Потом вошел. Я
вошел за ним.
Я впервые переступал порог этого помещения, казавшегося
снаружи скромных размеров и простейшей постройки; по моим
представлениям, оно было возведено совсем недавно на развалинах
первоначальной аббатской церкви, возможно, разрушенной или
поврежденной пожаром. Входя с монастырского двора, необходимо
было сперва миновать портал, построенный в современном стиле,
со стрельчатой аркой, без всяких украшений, кроме розетки
вверху посередине. Однако сразу же за входом, внутри,
открывались обширные сени, устроенные, по всей видимости, из
остатков первоначального нартекса; а прямо перед глазами
вошедшего устремлялся в вышину еще один портал, на этот раз со
старинной аркой и с тимпаном в форме полумесяца, полным
чудесных скульптурных изображений. Несомненно, это был
сохранившийся портал несуществующей старой церкви.
Статуи в тимпане казались не менее хороши, чем на портале
новой церкви, но не так опасны с виду. Здесь тоже, как и на том
портале, все изображение было подчинено фигуре Христа,
восседшего на троне; однако рядом с ним, в разных позах и с
различными предметами в руках, находились двенадцать апостолов,
от Него получившие распоряжение идти по миру и проповедовать
Евангелие в народах. Над головою Христа, в полукруге,
разделенном на двенадцать ломтей, и под его стопами, в
непресекающейся веренице фигур, были представлены народы мира,
предназначенные из уст посланников воспринять благую весть. Я
распознал по внешнему обличью евреев, каппадокийцев, арабов,
индийцев, фригийцев, византийцев, армян, скифов, римлян. Однако
вперемешку с ними в тридцати кольцах, располагающихся
полукругом над полумесяцем, разделенным на ломти, обретались
жители неведомых миров, о которых нам известна только самая
малость из описаний Физиолога и из смутных отзывов
путешественников. Многие из этих персон ничего мне не говорили,
других я узнал: например, уродов с шестью пальцами на каждой
ладони; фавнов, рождающихся из червы и вызревающих в щелях
между корой дерева и его же мякотью; сирен с чешуйчатыми
хвостами, соблазнительниц мореходов, и эфиопов, чье тело чернее
черноты, и чтобы защитить себя от солнечного жара, они
закапываются в песчаные норы; ококентавров, чье туловище выше
пупа человеческое, а ниже -- ослиное; циклопов, у которых
имеется только один глаз величиной со щит; Сциллу с девической
головкой и грудью, с брюхом волчицы, с хвостецом дельфина;
волосатых людей из Индий, которые обитают в болотах и у реки
Эпигмариды; псиглавцев, которые не способны вымолвить ни слова,
чтобы не залаять; скиаподов, бегущих с ужасной поспешностью на
своей единственной ноге, которые, когда желают защититься от
солнечного света, сами ложатся, а огромную ступню развешивают
над собой, как зонт; астоматов из Греции, лишенных ротового
отверстия и вдыхающих воздух через нос, и питающихся этим
воздухом; бородатых женщин Армении; пигмеев; эпистигов,
называемых также ресничниками, которые родятся из земли, имеют
рот на животе, а глаза на плечах; чудовищных женщин с Красного
моря, высотою в двенадцать локтей, с волосами до коленок, с
бычьим хвостом пониже спины и с лапами как у верблюда; и людей
со стопами, повернутыми назад, так что все их неприятели,
гонясь по следу, попадают не туда, куда те направлялись, а
туда, откуда вышли; кроме этого, люди с тремя головами, люди с
глазами, светящимися, как плошки, и чудовища с острова Цирцеи,
у которых тела человеческие, а выше шеи -- взято от самых
различных зверей.
И эти, и множество других занимательнейших существ были
среди изваяний портала. Но ни от одной из скульптур не исходило
ужасного беспокойства, как от тех, с новой церкви, ибо они
своим видом не повествовали ни о бедах этого света, ни о
наказаниях ада, а были призваны свидетельствовать, что
долгожданная весть достигла уже любых пределов знаемой земли и
распространилась даже на незнаемую, и поэтому украшение портала
содержало в себе некое радостное обещание согласия, обещание
достижения единства в Слове Христа, в благословенной экумене.
Хорошее предзнаменование, сказал я себе, к той встрече,
которая готовилась состояться сразу же за порогом, где люди,
ставшие один другому врагами из-за расхождений в толковании
евангелия, сегодня, может быть, сойдутся и мирно решат свои
споры. И я добавил, обращаясь сам к себе, что я убогий грешник,
если омрачаю своими мелкими страданиями преддверие событий,
имеющих такую великую важность для всей истории христианства. Я
соразмерил ничтожность собственных огорчений с величественным
обетованием мира и покоя, запечатленным на камнях тимпана. И
испросив прощения у Бога за свою суетность, я обрел снова
крепость духа и, заметно успокоившись, перешагнул порог залы.
Войдя, я сразу же увидел членов обеих делегаций в полном
сборе. Они размещались друг напротив друга на скамьях,
составленных полуокружностью. Образовывалось два крыла,
примыкавших к большому столу, где восседали Аббат и кардинал
Бертран.
Вильгельм, при котором я имел право состоять как писец,
усадил меня на миноритской стороне. Тут же были и Михаил с его
людьми и францисканцы от авиньонского двора. Так было устроено
нарочно -- чтобы встреча выглядела не побоищем французов с
итальянцами, а ученым диспутом между защитниками францисканской
точки зрения и критиками этой точки зрения. При этом объединяла
одних с другими, разумеется, чистая католическая верность
папскому престолу.
С Михаилом Цезенским были брат Арнальд Аквитанский, брат
Гугон из Новокастро и брат Вильгельм Алнуик, принявшие сторону
Перуджи некого капитула, а кроме того, епископ Каффы и Беренгар
Таллони, Бонаграция Бер-гамский и прочие минориты от
авиньонского двора. С противоположной стороны восседали
Лаврентий Декоалькон, бакалавр из Авиньона, епископ Падуанский
и Иоанн Д'Анно, доктор теологии из Парижа. Рядом с Бернардом
Ги, молчаливым и напряженным, сидел доминиканец Иоанн де Бон,
которого звали в Италии Джованни Дальбена. Он, как объяснил мне
Вильгельм, много лет назад работал инквизитором в Нарбонне, где
осудил множество бегинов и бедных нищих; но поскольку, верша
суд и расправу, он объявлял одним из признаков ереси разговоры
о бедности Христа, против него вдруг восстал Беренгар Таллони,
лектор одного из монастырей в том же городе, и пожаловался
папе. В сказанную пору Иоанн не имел еще твердого мнения по
этому вопросу и вызвал обоих ко двору, где между ними
состоялась дискуссия, не давшая определенных результатов; после
этого францисканцы выработали свою точку зрения, о которой я
рассказывал, на Перуджийском капитуле. От авиньонцев, кроме
перечисленных, были еще и другие представители, как, например,
епископ Альбореа.
Заседание открыл Аббон. Он счел нужным освежить в памяти
собравшихся недавние события. Он напомнил, что в год Господен
1322 генеральный капитул братьев минори-тов, собравшийся в
