собирался проникнуть в кухню, убить там кота и вырвать ему
глаза. Непонятно, чего ради девушка покорно шла за ним... Ради
чего -- выяснилось очень скоро. Лучники обыскали ее, злорадно
гогоча и приговаривая что-то похабное, и нашли на ней
зарезанного куренка, еще неощипанного. Злосчастная судьба
подстроила так, что даже ночью, когда все кошки серы, было
явственно видно, что петушок черной окраски, как и убежавший
кот. Я понял, что большего не требовалось, чтоб зазвать эту
голодную девочку, которая прошедшей ночью и так уже лишилась
(из любви ко мне!) своего драгоценного бычачьего сердца.
"Так, так! -- вскричал Бернард голосом, не предвещающим
ничего хорошего. -- Черный кот и черный петух! Знакомый набор!
-- и тут, увидев в толпе Вильгельма, обратился прямо к нему: --
А вам он разве не знаком, брат Вильгельм? Разве не вы были
инквизитором в Килкенни, три года назад, когда судили девку за
связь с бесом, являвшимся в обличье черного кота?"
Мой учитель молчал -- как мне представилось, из трусости.
Я дергал его за рукав, тряс, шептал в отчаянии: "Ну объясните
же, что это ей для еды!"
Учитель стряхнул с себя мои руки и вежливо ответил
Бернарду: "Полагаю, что мой устаревший опыт не повлияет на ваши
выводы".
"О да! -- с улыбкой торжества отвечал Бернард. -- Имеются
свидетельства и посолиднее! Стефан Бурбонский описывает в своем
трактате о семи дарах Святого Духа, как Св. Доминик,
проповедовавший в Фанжо, клеймя еретиков, предупредил некоторых
бывших там женщин, что сейчас покажет им, кому они услужали
ранее. И внезапно выпрыгнул промежду всех ужасающий кот
величиною с большую собаку, с огромными горящими глазами и с
кровоточивым языком, свисавшим до пупа, с коротким твердым
хвостом, так задранным, что на ходу тварь эта показывала всю
свою заднюю мерзость, зловонную, как никакая другая (так же как
зловонны и те анальные части, к которым многие адепты Сатаны,
из коих не последние -- рыцари-храмовники, прикладываются
устами во время своих радений). Покружив около тех женщин не
менее часу, кот запрыгнул на канат, идущий к колоколу, и
вскарабкался на колокол, оставив в церкви свои вонючие
извержения. И разве не кот столь превозносим катарами, что Алан
Лилльский полагает даже, будто имя они свое взяли от имени
catus в честь этого зверя, которого лобызали в промежность,
считая за воплощение Люцифера? Не свидетельствует ли о том же
гадостном обычае и Вильгельм Овернский в своем труде. "О
законах"? Не заверяет ли Альберт Великий, что каждый кот может
оказаться бесом? И разве не указывает мой высокоуважаемый
собрат Жак Фурнье, что при смертном одре инквизитора Годфрида
Каркассон-ского присутствовали два черных кота, бывшие не кем
иными, как бесами, пришедшими осквернить его останки?"
Содрогание ужаса прокатилось по толпе монахов, многие
осенили себя крестным знамением.
"Достопочтенный Аббат, достопочтенный Аббат, -- продолжал
тем временем Бернард с предостерегающим видом, -- думаю, что
вашему высокопреосвященству неизвестны еще все употребления,
которые извлекаются грешниками из этих орудий зла! Мне же, к
величайшему сожалению, пришлось с ними ознакомиться! Я видывал
много злодеек, которые в самые темные часы ночи, совместно с
другими, такого же пошиба, использовали черных котов для
прегнусного ведовства, которое потом уж не могли отрицать:
скакали на закорках некоторых тварей, переносились, под защитой
ночного мрака, на огромные пространства, уволакивая за собою и
пленников, обращенных в похотливых инкубов... И дьявол
собственною персоной показывался перед ними, во всяком случае
они были в том уверены, в обличье кочета, или какого-либо иного
черного скота, и с этим черным скотом они, не спрашивайте меня
как, возлегали. Я знаю и способен поклясться, что это еще не
самое страшное из их козней и что, кудесничая таким манером,
они добрались и до самого Авиньона, и там варили зелья и
притиранья, готовя заговор на жизнь его святейшества папы, чтоб
отравить ему пищу. Папа сумел спастись и обнаружить отраву
только благодаря своим волшебным приборам в форме гадючьего
языка, инкрустированного бесценными изумрудами и рубинами,
которые одарены божественной способностью указывать на наличие
в пище и питье ядов! Одиннадцать приборов подарил ему его
величество король французский, все в форме таких гадючьих
языков, с драгоценнейшими камнями, благодарение Богу, и только
таким образом его святейшество верховный наш понтифик избежал
неминуемой смерти! Хотя надо добавить, что враги его
святейшества превзошли даже и эту низость, и все мы знаем,
какие вещи открылись во время процесса еретика Бернарда
Делисье, арестованного десять лет назад; у него были найдены в
доме чернокнижные сочинения, и с пометками на самых опасных
листах, с полнейшими руководствами, как выделывать восковые
фигурки и добиваться погибели любого врага. И поверите ли, нет
ли, однако у него в доме были найдены фигурки, воспроизводившие
с необыкновенной похожестью облик его святейшества папы, и на
этих фигурках, на самых жизненных местах тела, были нанесены
красные точки, а все знают, что таковые фигурки, повешенные на
веревке, следует помещать перед зеркалом, а потом поражать
жизненные точки острой булавкой, а потом... Но для чего я
углубляюсь в эти отвратительные подробности? К чему
доказательства! Сам его святейшество папа сказал о вреде котов
и петухов и описал все их козни, проклиная их, в своем
постановлении Super illius specula, которое советую вам всем
перечитать, если оно, конечно, найдется в вашей богатейшей
библиотеке, и хорошенько подумать..."
"У нас есть, есть", -- горячо заверил Аббат, не помнивший
себя от волнения.
"Ну и отлично, -- подвел итог Бернард. -- Теперь,
по-моему, случай этот ясен. Совращенный монах, ведьма и
какой-то их дьявольский обряд, к счастью не успевший
осуществиться... Ну, а кто был намечен жертвой? Это мы,
безусловно, скоро узнаем. Чтоб узнать это поскорее, я пожертвую
несколькими часами сна. Надеюсь, ваше высокопреподобие
соблаговолит предоставить мне место, куда отвести этого
человека..."
"У нас есть темницы в подвале кузни, -- сказал Аббат. -- К
счастью, они редко используются и вот уже много лет пустуют".
"К счастью или к несчастью", -- отрезал Бернард. Он
приказал лучникам узнать дорогу и препроводить двух пленников в
две разные темницы. Мужчину привязать покрепче к какому-нибудь
кольцу в стене, так, чтобы он, Бернард, сойдя туда в скором
времени, мог бы допросить его, глядя ему прямо в лицо. Что же
до девки, сказал он, с ней все понятно, и нс стоит сейчас
возиться, ее допрашивать. Ее еще подвергнут надлежащим
испытаниям, прежде чем сожгут как ведьму. Так как она ведьма --
чтобы заставить ее говорить, нужно поработать. С монахом же
дело другое. Его еще можно привести к раскаянию. И он сверлил
взглядом трясущегося Сальватора, как будто внушая ему, что не
все возможности потеряны. Пусть только расскажет правду. А
также, добавил Бернард, назовет своих сообщников.
Обоих уволокли. Он безмолвно висел на руках стражников,
будто был без сознания. А она плакала, билась и скулила, как
животное, которое гонят под нож. Но ни один человек -- ни
Бернард, ни латники, ни даже я -- не понимал, что она там
выкрикивает на своем деревенском наречии. Хотя она и владела
речью, но для нас была все равно что немая. Одни слова дают
людям власть, другие делают их еще беззащитней. Именно таковы
темные речи простецов, которых Господь не допустил к науке
высказывать свои мысли универсальным языком образованности и
власти.
Снова я безотчетно рванулся за нею, снова Вильгельм,
мрачный как туча, удержал меня. "Остановись, дурень, -- сказал
он. -- Девчонка пропала. Горелое мясо".
Когда я окаменело глядел, как ее уводили, а в голове
вихрем проносились самые противоречивые мысли, кто-то тронул
меня за плечо. Непонятно каким образом, но я, еще не
обернувшись, уже знал, что это Убертин.
"Смотришь на ведьму?" -- сказал он. Я вздрогнул, хотя был
уверен, что о моих делах он знать не может и заговорил со мной
только оттого, что сумел уловить, благодаря своей чудовищной
чуткости к человеческим страстям, напряженность моего взгляда.
"Нет, -- забормотал я.--Яне смотрю... То есть, может быть,
и смотрю, но она не ведьма... Мы ведь не знаем. Может, она не
виновата".
"Ты смотришь потому, что она красивая. Ведь правда,
красивая? -- допытывался он с необыкновенным жаром, стискивая и
стискивая мою руку. -- Если ты смотришь на нее потому, что она
красивая, и смущен ею (а я уверен, что ты ею смущен, потому что
грехи, в которых она подозревается, еще усиливают в твоих
глазах ее притягательность), если ты смотришь на нее и
испытываешь желание, это именно и доказывает, что она ведьма.
Берегись, мой сын! Красота тела целиком ограничивается кожей.
Если бы люди увидели, что находится под кожей (как это
произошло с Беотийской рысью), -- они бы содрогнулись от вида
женского тела. Все это очарование на самом деле состоит из
слизи и крови, животной мокроты и желчи. Если вспомнить, что
содержится в ноздрях, глотке и кишках -- поймешь, что тело
набито нечистотами. А ведь слизи или помета ты не захочешь
коснуться даже пальцем. Откуда же берется желание сжать в
объятиях мешок, наполненный навозом?"
Я ощутил рвотные позывы. Я не хотел больше слушать эти
слова. Тут пришел на помощь учитель, который все слышал. Он
резко шагнул к Убертину, схватил его руку и оторвал от моей.
"Хватит, Убертин, -- сказал он. -- Девушка скоро пойдет
под пытку, потом на костер. И превратится именно в то, что ты
описываешь: в слизь, кровь, желчь и животную мокроту. Но это
произойдет стараниями наших с тобой ближних. Именно они
извлекут из-под человеческой кожи то, что Господь позаботился
этой кожею прикрыть и украсить. Вдобавок с точки зрения
первоматерии ты ничем не лучше той девчонки. И оставь мальчика
в покое".
Убертнн огорченно потупился. "Наверно, я согрешил,--
пробормотал он. -- Конечно, я согрешил. Чего еще ждать от
грешника?"
Толпа стала расходиться, продолжая обсуждать виденное.
Вильгельм ненадолго подошел к Михаилу и другим миноритам,
которые желали услышать его соображения.
"Теперь в руках Бернарда доказательства. Хотя пока и
сомнительные. В монастыре орудуют колдуны и творят те же самые
заклятия, какие творили заговорщики в Авиньоне, пытаясь извести
папу... Конечно, в судебном смысле это еще не улика против нас.
В таком виде это не может повредить завтрашней встрече. Но
сейчас он постарается вырвать у этого несчастного новые
показания. Которые, по моему глубокому убеждению, пустит в ход
не сразу. Он их прибережет, чтобы воспользоваться в дальнейшем.
И потом внезапно развалит всю дискуссию, когда она начнет
принимать нежелательный для него оборот".
"Может он добиться, чтобы тот как-то свидетельствовал
против нас?"
Вильгельм ответил не сразу. "Будем надеяться, нет", --
неуверенно проговорил он. Я же мысленно сказал себе, что если
Сальватор выложит Бернарду все то, что рассказывал нам,
касательно своего с келарем прошлого, и если хоть как-то
заикнется о связи их обоих с Убертином, находившимся в то время
в бегах, -- положение для миноритов создастся крайне
затруднительное.
"В любом случае подождем их действий, -- ровным голосом
