отчего-то...
Он и впрямь засыпал. Граница, за которой обрывалась канва сознания и
начиналась бесконечность, маячила где-то совсем рядом. Он продвигался к
ней ощупью, ползком, не оглядываясь на отсветы угасающих реалий.
Продвигался сознательно. Мужественно преодолевая лень.
Сон был чудесен. Не сюжетом и не действующими персонажами, - чем-то
необъяснимым. Что-то помимо сюжета делает людей счастливыми во снах.
Наверное, некое состояние раскрепощенности, внутренней любви и правды.
Наяву такое происходит нечасто, а если и происходит, то длится недолго. Во
сне чудесные мгновения живучи. Может быть, потому, что мозг спит. Скепсису
и логике не место в стране грез, и мы бродим по таинственным тропам, не
испытывая сомнений, доверяя эмоциям, как единственно верному компасу.
Евгений Захарович проснулся, задыхаясь от волнения. На этот раз трель
будильника не стерла сновидений. Ухватив лишь один миг, словно за
веревочный кончик, Евгений Захарович вытянул и все остальное. В голове
клыкасто защелкали ожившие капканы, хитроумные нейронные снасти
натянулись. Красивое, бьющееся, пытающееся ускользнуть - оказалось в
ловушке. Подобно умелому рыбаку он вовремя воспользовался подсачиком, и
кинолента из множества кадров - гибкое грациозное создание заметалось по
комнате, тщетно пытаясь отыскать выход. Сон, выпущенный на волю, - то же,
что и рыба, выброшенная на берег. Пространство взбунтовалось. В воздухе
метельным кружевом завихрились лики друзей и близких, сказочные тени
животных, листья диковинных растений. В считанные секунды словно кто
расцветил стены и потолок, покрыв блеклые обои и известь мудреной
росписью. Невидимая кисть коснулась и окон, превратив их в витраж, люстра
стала розовым кустом, а вместо горбатой настольной лампы возникла
рассерженная узорчатая кобра. Справа и слева протянулись жилистые лианы,
заголосили обитатели джунглей. Желтый от ржавчины танк с поникшим стволом
утопал в буйной растительности. Он чувствовал себя, должно быть, неважно,
и все-таки это было лучше, чем угодить в переплавку.
Не веря себе, Евгений Захарович сел на диване, машинально стал
натягивать через голову рубаху.
Левый рукав, правый, еще один левый и еще один правый... Сколько же у
него рук? Он деловито осмотрел себя. Четыре?.. Вот почему так быстро
удалось управиться с пуговицами. В два раза быстрее... Чьи-то пальцы
притронулись к его затылку, осторожно погладили. Зажмурившись, Евгений
Захарович встал, неуверенно шагнул вперед. Джунгли разноголосо щебетали,
луч солнца, пробившись сквозь густые кроны, коснулся лица. Где-то совсем
близко трубно взревел слон. Евгений Захарович снова двинулся вперед. Еще
немного - и разворот... А теперь пару шагов влево. Трюмо должно находиться
прямо перед ним. Собравшись с духом и мысленно сосчитав до семи
(магическое число!), он распахнул глаза.
Звуки пропали, но ничего не получилось. То есть, получилось, но
что-то не то. Евгений Захарович стоял не перед зеркалом, а на лестничной
площадке в одной рубахе. Утро заглядывало сквозь пропыленные стекла
подъезда, удивляясь потемневшему кафелю, лаконичным надписям на штукатурке
и паутине в углах. Там, снаружи, чуть слышно шелестел ветер, а здесь,
внутри, кто-то неспешно спускался с верхнего этажа. Евгений Захарович
поежился. Закономерное продолжение сна! Во снах ему часто снилось, что
абсолютно голым он оказывался где-то посреди улицы или у себя на работе -
и приходилось прикрываться какими-то тряпками, стремглав удирать от чужих
взглядов. Шаги спускающегося человека прозвучали совсем рядом. В панике
Евгений Захарович отпрянул назад, лопатками ударился о дверь. Ни карманов,
ни ключей, ничего!.. Вот будет потеха, когда его здесь увидят! Без штанов,
с опухшим после сна лицом, взлохмаченного, неопрятного...
За спиной отчетливо щелкнул замок, - кто-то отворил злополучную дверь
изнутри. Влетев в спасительную полумглу прихожей, Евгений Захарович
ошарашенно огляделся. Спаситель оказался невидим. И не было уже ни
джунглей, ни ржавого танка. В зеркальном трюмо маячил самый обыкновенный
человек - с двумя руками и двумя ногами, только что раздетый и
перепуганный.
Яростно щипая себя за плечи, он прошел в ванную и открыл холодную
воду. Брызнуло мутной коричневой струей, трубы гулко зарокотали. Явление
резонанса. Физика, десятый класс... Он судорожно закрутил вентиль. Чертовы
трубы в чертовом доме! Не дожидаясь, когда вода прочистится, Евгений
Захарович нырнул под струю, подставив затылок и спину. И тотчас
потревоженный трубопровод успокоился. Отплевываясь, Евгений Захарович
плескал и плескал в лицо водой. Постепенно внутренняя дрожь улеглась,
джунгли окончательно отошли в небытие. Чувствуя себя разбитым и больным, с
мокрой, всклокоченной головой, он вернулся в комнату. Будильник - его
давний враг, показывал начало восьмого. Евгению Захаровичу пора было
мчаться на работу, - жизнь снова не принадлежала ему.
Не было у подъезда унылого Толика и не было цокающей по тротуару
соседки. Время Евгения Захаровича убежало вперед, - он безнадежно
опаздывал.
Пришлось ловить частника. Махая рукой с портфелем, он остановил
бежевый "жигуленок" и, нырнув вглубь без слов протянул водителю трешку.
Увы, за собственные деньги ему пришлось довольствоваться не только
скоростью, но и подробнейшим пересказом вчерашнего футбольного чемпионата.
Частник оказался любознательным. Его интересовал не только футбол.
Оказалось, что с одинаковым азартом он способен рассказывать о рэкете и об
исчезающем спиртном, о ценах на бензин и о металлических дверях - новинке,
все более входящей в моду по городу. Он не злоупотреблял тормозами, и
дребезжащий "жигуленок" старался, как мог. И все равно Евгений Захарович
опоздал.
Полчаса прогула - вот о чем сообщали неоновые цифры, мерцающие над
главным входом. И хотя вахтер ни о чем не спрашивал, Евгений Захарович
невнятно попытался ему что-то объяснить, свалив вину на часы, на транспорт
и на погоду. При этом он искательно улыбался, а в конце концов, благодарно
кивнув, словно о чем-то они все-таки договорились, спешно зашагал по
коридору. Виноватая улыбка по-прежнему цеплялась к губам. Пришлось стереть
ее ладонью - точно грязное пятно. А сколько таких улыбок раздарил он на
своем веку! Нелепейший из подарков!..
Уже пробегая по родному этажу, ловя напряженным слухом костяной
перестук машинок, зевки и шушуканье, он как-то враз понял, что бояться
нечего, что никакой беды из-за его опоздания не случилось, да и не могло
случиться. Вполне возможно, что короткое его отсутствие и вовсе никто не
заметил. Все шло обычным порядком, как год, как десять и двадцать лет
назад. Менялись лишь имена, костюмы, плакатные лозунги и краска на стенах.
В эту минуту Евгений Захарович как раз проходил мимо серии плакатов,
возле одного из которых он всегда спотыкался, переходя на робеющий шаг.
Плакат изображал Ильича и необыкновенно нравился Евгению Захаровичу. Он не
походил на сотни и миллионы своих двойников - в мраморе, чугуне, на
холстах и в мозаике, расставленных в парках, на вокзалах и площадях.
Решительно не походил. Было ли это тайной задумкой художника, вышло ли
случайно, но только Ильич здесь получился совсем неплакатным. Худощавое
лицо излучало явственную печаль, темные глаза страдальчески следили за
институтской суетой. Этот Ильич никуда не звал и не глядел пророчески
вдаль. Ленин на этом плакате молчаливо страдал, и эту немую скорбь Евгений
Захарович поневоле уважал.
Добравшись наконец до кабинета, он сбросил с себя пиджак и перевел
дух. Трезвонили далекие телефоны, переговаривались секретарские голоса, -
никто и не думал гневно вопрошать, сотрясая столы ударами кулаков,
приказывая разыскивать Евгения Захаровича по всем закоулкам. Лениво и
размеренно институт похрустывал многочисленными косточками - чудовищно
огромный, непотопляемый и несгораемый, старчески молодящийся и абсолютно
не родной. Опустившись на стул, Евгений Захарович уныло подпер голову и
оглядел кабинет - место, где пожирались ежедневные восемь часов, каменное
подобие кельи, созданное для трудовых молитв.
Как же он попал сюда? Зачем?.. Неужели жизнь человека столь мизерна и
никчемна?.. Он вынул платок и, смяв комком, покатал меж влажных ладоней.
Душное утро обещало еще более душный день, и он заранее угадывал маячившую
впереди тоску, замешанную на бессмысленных разговорах в курилке, на жирном
какао из столовой, на беготне по институтским коридорам.
Евгений Захарович порывисто придвинул к себе пухлую папку и
вооружился авторучкой. Нужно было завершать этот сизифов труд. Скорый
финиш освободил бы от псевдонаставников и псевдопокровителей, выпустив из
кабинета на волю. То бишь, обратно в лабораторию.
Руками, словно умываясь, Евгений Захарович растер лоб и щеки, с
ненавистью покосился на проспект. Тот белел перед ним динамитным брикетом,
ручка напоминала детонатор. На глянцевой обложке теснились колонки
фамилий, от них рябило в глазах, а где-то в груди рождалась остервенелая
дрожь. Со стоном Евгений Захарович ухватил себя за волосы и, всматриваясь
в опостылевшие инициалы, не спеша и поименно обругал каждого распоследними
словами. Тотальная мобилизация внутренних сил была проведена, Евгений
Захарович подготовил себя к бою.
Часы, большие и маленькие, стоящие на столах и оседлавшие кожаным
браслетом людские кисти, неукротимо тикали. У кого-то быстрее, у кого-то
медленнее. Огромный голубой лист прикрывал город от космических ожогов, и
солнце ползло по этому листу светящейся желтой букашкой, копаясь колючими
лапками в голубой мякоти, нащупывая наиболее слабые места. Оно вело
собственную борьбу и до борьбы крохотного человечка в крохотной комнатке
ему не было никакого дела. А Евгений Захарович разошелся тем временем не
на шутку. Он перечеркивал слова и целые абзацы, обрушивался на главы и
параграфы, выуживая блеклый смысл, выпячивая напоказ, интонационно
придавая ему туманную значимость. Он ковырялся в проспекте, словно
экскаватор в мерзлом грунте, то и дело выбираясь из кабины с лопатой,
помогая работе ковша вручную. С каждой пройденной страницей экскаватор
чадил и разогревался все основательнее. Всхрапывая слабеющим двигателем,
он умолял о перекуре. И порой Евгению Захаровичу начинало казаться, что
ковш раскрывается прямо у него в голове. Мусорная куча росла и тяжелела,
шейные позвонки потрескивали от напряжения. Он понимал, что долго такой
пытки не выдержит, но тем яростнее и отчаянней становились последние его
атаки. В нем пробудилось нечто мазохистское. Он терзал бумагу и перо, а
вместе с ними и собственное естество. Что ни говори, а в самобичевании
есть своя изюминка. Облегчение не приходит само по себе, сначала является
боль. И лишь затем исцеление... Вероятно, подобного исцеления жаждал и он.
Серость бытия преодолевается несчастьями. Чудес нет, если их не ищут. Но
искать, значит, лезть через проволоку, рвать кожу и мышцы, а может быть, и
совесть. В конце концов и она не резиновая. Собственно, для чего же еще
она создана, как не для постоянных дефлораций - памятных и болезненных.
Евгений Захарович поднял голову. Вошедшего он разглядел не сразу.
Глаза слезились, где-то над лобными долями гудели высоковольтные провода.
Что-то неожиданный гость говорил, но Евгений Захарович не слышал ни звука.
На всякий случай пару раз сказал "да" и лишь по завершению нелепой беседы
понял, что перед ним не кто иной, как Лешик. Слух вернулся следом за
