течение воздуха. Скользнула мимо Снегурочка.
Я не шевелился. Колун лежал на коленях тяжело, мертво.
Звук не повторялся. Или я не слышал его за стуком собственного сердца.
Крик показался белым, ослепительным - уши делились с глазами. Как не
короток он был, я успел вскочить, взять наизготовку топор и вспотеть
морозным потом.
На смену крику пришло негромкое рычание и влажный, скользкий хруст. Все -
за окном, снаружи. Я прижался к стене.
Приходите, гости дорогие.
Несколько щелчков, негромких, я потом сосчитал - шесть. Стена за моими
лопатками отозвалась четырежды. Две пули попали не в стену.
Низкий нутряной вой, тяжелый бег, новые щелчки и новый крик, короткий,
тонущий.
Слишком много для меня. Топор вдруг стал неудержным, я опустил его и
положил на пол.
Возня за окном стихла.
Еще немного, и я стану ни на что не годным. Абсолютно.
Механически, не думая, я зажег лампу, покидал угольки в едва мерцавшую
топку. Пусть будет тепло и светло.
Хотя бы мне.
В дверь постучали - деликатно, вежливо. я не успел и понадеяться, что
соседи заслышали шум и пришли справиться, не нужна ли подмога. Глупая
мысль. Деревенские так не стучат.
Я распахнул дверь.
- Спрашивать надо, кто там, - визитер сощурился на лампу, которую я держал
перед собой.
- И так видно, - я посторонился, пропуская его. Охотник, гроза хищников.
Оконная занавеска обрюхатела, раздулась.
- Еще не ложились? - охотник откровенно разглядывал меня. А я его.
- Лег. Сплю. Вижу сны.
- Ага, ага... Что сниться?
- Не досмотрел, - я обмахнул табурет. - Присаживайтесь.
- Некогда, честное слово. Сон, он ведь штука непростая, в любой момент
оборваться может, - но сел.
- Как охота?
Охотника передернуло.
- У меня не охота. Промысел. Поганый, - он отвел занавеску. В оконном
стекле круглая, с блюдце, дыра. Давно пора вторую раму вставлять. И с углем
экономить. - В газете сообщили бы - шаровая молния.
Я присмотрелся.
- Края неоплавленные.
- Загадка природы. Молнии, они такие, на них многое списать можно.
Непознанная стихия. Или плавиковой кислотой обмазать, всего делов.
- Стихия, да. Непознанная.
- Совершенно верно. И опасная. Вы находку свою куда прибрали?
- В кладовочку.
- Тогда я ее реквизирую, с вашего позволения. В пользу государства
Российского.
- Расписочку напишите?
- Уже написана. Не мной, другими. Хотите убедиться? - он прошел в сени. -
Лампу оставьте.
Оставил. И топор оставил. адреналин, бессонница или еще что, но чувствовал
я себя хорошо темперированным клавиром.
Раскрой и играй.
Охотник включил фонарь. Луч широкий, но тусклый. Лунный луч.
Под окном лежал человек - скрючась, прикрыв руками голову. Я перевернул
тело на спину, рука ударила землю.Съемщик трассы, геодезист из зеленого
фургона. в глубине распоротого живота что-то дулось и блестело.
- Дальше, - позвал охотник.
Второе тело - у забора. Тоже землемер. Тоже располосован. Приехал барин.
Рядом - автомат, с широким, в бутылку, стволом.
- Дальше, дальше, - звал охотник.
Дальше, немного в стороне, лежал Вадим Валентинович.
Учитель. Два пятна на спине, небольшие, аккуратные. Входные отверстия. Без
выходных. Но руки и лицо в свежей крови. Совсем свежей. Парной.
- Это он...их?
- Да. И они его, - охотник не отводил луч фонаря.
Я прикоснулся к шее Вадима. Пульс торопливый, умаляющийся.
- Он еще жив.
- Жив? - без радости переспросил охотник. - Тогда отойдите. Не обижайтесь,
но вы ему не поможете.
- А вы?
- Вряд ли он будет благодарен за это, - охотник достал из кармана
коробочку. - Медпомощь, чистка, - коротко сказал в нее и, мне:
- Идемте в дом. Сейчас здесь приберут.
- Мне не нравится слово - приберут. Так говорят о мусоре.
- Да? - мы опять были на кухне. - Черствею. Ладно. Раненому окажут
медицинскую помощь на самом высоком уровне. Удовлетворены? - охотник
бодрился, но чувствовалось - он задет. - Позвольте находочку вашу.
Я принес из кладовки ведро.
- Вот он какой, - охотник поднял крышку.
- Кто - он?
- Феникс, - охотник прикрыл ведро, вынес в сени. - Излучение грошовое, но
капля камень точит.
- Феникс?
- Так его называют. Не спрашивайте, не знаю, что это. Или кто. Просто,
когда он вылупится - если он действительно вылупится - грохнет ого-го! На
пару мегатонн. Где-то и грелка для него должно быть.
- Какая?
- Иод - сто тридцать один, железо пятьдесят пять, что-нибудь
порадиоактивней.
Я до отказа отодвинул вьюшку, распахнул поддувало. Не помогло. голова
оставалась угарной. Есть может, а думать - ни-ни.
- Не переживайте, Петр Иванович, никто не знает, что это такое. Честное
слово. Просто есть предположение, будто именно феникс вылупился в тысяча
девятьсот восьмом году в тайге Подкаменной Тунгусски. Один... Один ученый
вельможа, решил построить там инкубатор. Предполагал, что птичка не из
мирных.
Вскормил ждущего. У него было два э... яичка. Второе - перед вами. Его
пытались активизировать летом сорок первого - бросить на Берлин. Во-всяком
случае, грелка бы немцем показала - килограммы радиоактивного иода
подарочек еще тот. Но - не отправили посылку. Груз до полигона не дошел.
Исчез.
- И я его нашел.
- Нашли, нашли, Петр Иванович. Главное нашли. А изотопов у нас и так,
сколько душа пожелает.
- Но откуда взялся этот феникс?
- Не знаю. А и знал бы - не сказал.
- Те, за окном - они-то кто?
- Конкуренты. Распад страны, распад спецслужб. Задача один - отыскать
феникса самому, задача два - помешать соседу. Любой ценой.
- И Вадим Валентинович?
- Он умница. Подключил детей, а они много видят. А тут вы. Может, настоящий
доктор, а может - конкурент, как прежний.
- И приглашение в метро - ?
- Метро? А, вы о Самохатке... Туда, действительно, ходить не стоило.
- А волкособаки?
- Их давно перебили, летом. Учитель и перебил. Он... В общем, он это мог.
- Как?
- Не комментирую. Волкособаки были опасны детям, могли помешать поискам.
- Но следы? Я видел следы утром, на снегу.
- Моя собака. Охраняла вас. Умная псина.
- А вы?
- Стараюсь соответствовать.
- Я не про ум. Вы что делали?
- Что и остальные. Тянул одеяло на себя.
- Вы лучше других?
- Клясться не стану. Просто я представляю государство.
- Государство... - я посмотрел на занавеску.
- Нет там никого, - успокоил охотник. - Увезли. И находку вашу тоже. В
инкубатор, на Новую Землю.
- Да ну? Двадцать пять процентов хоть дадите? Положено по закону, между
прочим.
- Даже грамоты не ждите. Сознание исполненного долга - лучшая награда, - он
поднялся. - И не удерживайте, пора. Служба.
А я и не удерживал.
- Последнее напутствие вам, Петр Иванович. Будут спрашивать, а будут
непременно, хотя и не настойчиво, отвечайте - ничего не видел, не знаю,
живу чинно-благородно. Снов своих не рассказывайте.
- Премного благодарен за совет.
- Всегда рад услужить, - он тихо притворил дверь. Я сосчитал до десяти и
вышел за ним, да поздно. Тьма стала пустой, покойной. Благостной, как
благостна брешь ловко выдернутого зуба, язык долго и недоверчиво ищет его,
зуб, ноющий, гнилой,
но свой, а нет его. Желаете-с, протез поставим, а нет-с - и так люди живут.
Как прикажете-с.
Я без опаски обошел двор, без опаски вернулся, лег. Отчего бы не поспать,
а, проснувшись, не уверить себя, что не было ничего и никого.
Арзамас-шестнадцать, большой такой курятник. Цыпа-цыпа.
* * *
Рвотой, уже и не кислой, а горькой, желчь одна, выплеснуло всего ничего.
Облегчения не было, напротив, стало хуже, муторнее. Юлиан распрямился,
постоял, унимая головокружение.
Сил нет, а идти надо. Помаленьку, помаленьку, ничего.
Заныли пальцы, отзываясь на давнишние морозы, тогда тоже казалось - не
перемочь. Двигаться. Вперед.
Он шел, не замечая, что сбился, потерял путь, и идет назад, навстречу
преследователям. Он вообще забыл о них, помнил лишь - идти, но куда, почему
- не хотелось и знать. В светлые минуты приходила надежда - уйдет налегке,
он же дома, но опять накатывала тошнота, выше и выше, паводок, все мысли
исчезали, кроме одной - идти.
На человека он наткнулся внезапно, едва не наступил. Тот лежал ничком,
пальцы сжимали жухлую листву. судорожно, цепко. Юлиан ухватил лежавшего за
рукав гимнастерки, перевернул. Форма чужая, новая, а лицо - ношеное. Веки
дрогнули, поднялись:
- Помираю...
Юлиан побрел дальше; второе тело, недвижное, перешагнул,не останавливаясь.
Отраву везли. Пробили емкость пулями, она и растеклась. вот все и умирают.
И он вместе со всеми. А тот груз, что он запрятал?
Юлиан сел: ноги не несли. Запрятал - куда? А, вспомнил.
Из кармашка он достал карандашик, затем расстегнул ворот гимнастерки, снял
медальон, смертную коробочку, и, поверх написанного, вывел: "Груз - на
хуторе Жалком, в погребе".
Буквы выходили дрожащие, большие, едва уместились. Завинтил медальон,
повесил на шею и завалился, обессиленный. Теперь можно и полежать. Наши
поймут, что и как. Должны.
* * *
Дыру я прикрыл картонкой, и все равно, тянуло холодом.
Чай согреет.
У медпункта остановился мотоцикл.
- Примите почту, а то некому, - почтальонша за ночь подбодрилась. Здоровая
жизнь.
- Едете?
- Всех страхов не переждать.
- Я пытаюсь. Погодите минутку, я пару телеграмм напишу.
Телеграммы оказались короткими: "Согласен, еду". Дата, подпись. На
приглашениях я отыскал адреса. Амстердам и Хайфа.Хотите видеть чемпиона?
Увидите. И белку, и свисток.
- Отправьте международным, пожалуйста. И еще в дирекцию совхоза передайте,
- я быстренько накатал "по собственному...".
- Передать не трудно, - она спрятала бумагу. - Опять тут работать некому.
- Найдется доктор, - уверил я ее. - Еще как найдется. Не было бы счастья...
- Да, - вздохнула она. - К нам на почту многие простятся из беженцев, на
любую должность. Учителя, инженеры....
Она уехала.
Я повесил бинокль на шею и пошел на свой край села поглядеть, не объявилась
ли, наконец, пропавшая Красная Армия, черт бы ее побрал.
---------------------------------------------------------------------------
(С) "Rara avis", 1999
