Василий Щепетнев
Internet: vasiliysk@usa.net
Fido: 2:5025/77.46
В ОЖИДАНИИ КРАСНОЙ АРМИИ
(повесть)
Картофелина, розовый мятый шарик, подкатилась к моим ногам, потерлась о
туфли - левую, правую, снова левую, - и совсем было решилась успокоиться,
как автобус попал в новую выбоину. Толчок, и она заскакала, прячась, под
сидение.
А я уже начал к ней привыкать. Думал, подружимся.
Из-за выгороженной кабинки водителя тянуло дымком. Нашим, отечественным.
Моршанская фабрика табачных изделий. Сердцевинная Русь, посконь да лыко.
Я глянул в окно. Залапанное до верха коричневой дорожной грязью, оно
все-таки позволяло убедиться - Русь, точно. Лужи, распластанные вдоль
обочины, не отражали ни неба, ни кустов, ни обочины. Или автобус, округа и
небо слились в одно серое
ничто, и тогда - отражаемся. Значит, не призраки, существуем. Бываем. И
едем в райцентр Каменку. Для меня это промежуточный путь, мне дальше, в
деревню Жаркую Огаревского сельсовета.
Мотор ныл, канюча передышку, ныл жалостно, непрестанно. С плаката-календаря
загадочно улыбался молодой шимпанзе. Старый восточный календарь, без
выходных и праздничных дней.
Красные числа исчезли, выгорели - восьмое марта, первое мая и прочая, и
прочая, и прочая. Давненько отшумел год обезьяны, выгорели не только
красные числа, но автобус того не знает, потому и катит.
Городок объявился внезапно. Граната водокачки, двухэтажные дома, белого
кирпича, а больше - панельные, скромные витрины магазинчиков, пять
разноплеменных, кто во что горазд, киосков.
Автобус успокоился у стеклянного аквариума. Автостанция.
Других транспортных средств не видать. В разъезде, в разъезде, не приведи
случай, генерала нанесет - нет ничего, придется просить обождать-с.
Я последним покинул салон. Навстречу мне ломились желающие ехать в обратную
сторону, но водитель заорал, что поедет-де лишь через час, а пока пошли бы
вы.
Лыко и посконь.
Спросив дорогу, я побрел по асфальтовой ленте. Грязь, жидкая, разведенная,
была и на ней, а сойди в сторону? Я пожалел, что не носят больше калош.
Немодно. А сапоги? Нет их у меня. Как и многого другого. Почти ничего нет.
Чемодан вот разве, четырнадцать килограммов брутто, дорогой кожаный кошелек
с дешевыми деньгами и за подкладкой - десять ликов Франклина, остаток
последнего приза.
Дорожка проходила сквозь скверик; облетевшие деревья верно и стойко несли
караул у памятника. Часовые, о которых забыли. На выходе из скверика -
скамейка. Большая, да еще на постаменте. На краю скамьи просто, задушевно
расположился вождь. Успел соскочить с пьедестала, добежать и сесть. По
количеству вождей на гектар мы по-прежнему впереди планеты всей.
Искушение оказалось непомерным, и я сел рядышком. Зря. Скамейка оказалась
жесткой, колкой, шипастой. А ему-то сидеть и сидеть. За что?
Так, сочувствуя и негодуя, я дошел до скопления бараков центральной
районной больницы.
Административный корпус был не краше и не гаже других.
Секретарша пила непременный чай, и я прошел прямо к главврачу. Кабинет -
копия всех кабинетов: со стыдливым прямоугольником не выцветших обоев над
столом, синими корешками в шкафу и тремя телефонами. Один, положим,
внутренний, другой - городской, но третий? Не "кремлевка" же! Загадка
третьего телефона.
- Конечно, Сонечка, конечно... - главврач мельком глянул на меня и стал
слушать Сонечку. Ширококостный, мордастенький.
Их что, по экстерьеру подбирают, руководителей? Экие дуболепные.
Наконец, он наговорился. Я представился.
- Ага... Ну, да... Собственно, вы будете работать при совхозе, вот... Он
оплачивает вашу зарплату и все такое.. Но по медицинской части вы в нашем
подчинении. В недельный срок представьте план оздоровительных
мероприятий... - голос даже не тепел. Вокзальный кофе, право. -
Основательно подзапустил дела ваш предшественник, чем меньше работы, тем
хуже документация... Держите связь с Пискаревой Клавдией Ивановной, она
начмед, жаль, нет ее, сына в Туле женит, да...На стацлечения направляйте
только по согласованию....- мыслями он был с неведомой Сонечкой, рука
бессознательно гладила телефон, показная деловитость не скрывала
безразличия ко мне и даже к плану оздоровительных мероприятий.
Посчитав, что ввел меня в курс всех полагающихся дел, он громко позвал:
- Семеновна.
Безответно.
- Минуточку, - главврач вышел из кабинета. Я по очереди поднял телефонные
трубки. Гудела одна, приласканная.
Вернулся главврач с тощей папочкой, тесемки завязаны рыхлым бантиком.
- Здесь приказы и материалы по району за последние три года, - и вручил
мне, словно ключ от города. Приказы вручил. Папочку оставил себе.
Десять минут спустя я обедал на больничной кухне, а двадцать - спешил к
почте, торопясь застать почтальона, что направлялся в деревню Жаркую. Я не
больничный, а совхозный, и отвезти меня больница не может: во-первых, все
машины в разъезде, во-вторых, ремонтируются, а в-третьих, бензина нет,
кончился.
Почта расположилась за автостанцией, где продолжали толкаться у закрытого
автобуса отъезжающие. Неказистое строение с крохотными зарешеченными окнами
- почта, телеграф, телефон и банк, все под одной крышей, распылять силы
революционерам не придется.
Я обчистил подошвы о скребок. С сомнительным результатом. Зайти не успел -
со двора выкатился мотоцикл. Не сам выкатился. Тяжелый "Урал" с коляской
казался детским велосипедиком под почтальоншей, женщиной в стеганке и
ватных штанах.
Не заглушая мотора, она окликнула:
- О тебе, что ли, из больницы просили?
- Так точно.
- Тогда шибче двигайся, без того запозднились.
Я покружил вокруг мотоцикла.
- В люльку залазь, чего уж. Мешок сдвинь и залазь. Во, а чемодан позади
пристрой. Шлем на голову-то надень и застегни. Фартуком прикройся...
Я прикрылся - и фартуком, и забралом шлема. Младенец на прогулке.
Мотоцикл цыкал по дороге, давно износившей асфальт, на расстоянии руки от
меня мелькала дорожная гиль - кочки, скучная октябрьская травка, коровьи
лепешки, щебенка, а всего больше грязи. Я глядел с высоты куриного полета,
мотоцикл все цыкал и цыкал, уцыкивая долины ровныя, но ежеминутно я
убеждался, что земля-таки круглая, ох, круглая, не спасало сиденьице с
колкой пружиной внутри.
Тряско мы пересекли мост; и он, и речка видели лучшие времена, сейчас же
мост был помехой большей, чем речушка с милым названием "Воробышек".
Название и соблазнило, когда я гадал - ехать в Жаркое или не ехать. А
представил речку, воспетую самим Сабанеевым - "...нигде не лавливал я таких
окуней, как на Воробышке: кристальность ее вод сообщает рыбе вкус настолько
тонкий, что ни волжские, ни окские окуни не идут ни в какое сравнение..." -
и решился. А сейчас понял - много воды утекло со времен Сабанеева, мало
осталось.
Миновав околицу, крытый колодец, дома, редко блестящие цинком, все больше
потемневший шифер.
- Приехали! - мотоцикл, лихо обдав забор, развернулся у конторы. Ни надписи
особой, архитектурных изысков тоже нет, но сразу чувствуется - казенная
изба.
Почтальонша поднялась к двери, забарабанила.
- Вылазь, что расселся, - это мне, - не то засосет. Лужа, что трясина.
Шучу. Мешок захвати.
Мешок оказался невесомым. Облезшая надпись "Союзпечать".
Давно нет Союза, зато печатей в достатке. Даже у меня есть, старая, но
вполне годная. "Врач Денисов Петр Иванович". Могу пришлепнуть любую бумагу
- рецепт, справку о нетрудоспособности, рождении, смерти, нужное
подчеркнуть. Свобода печати на практике.
Тоже шучу.
- Как же в распутицу сюда добираетесь? - завел я беседу.
- А никак. Станет путь - опять ездить начну. И то, зачем попусту резину
трепать, - она махнула мешком, - две газеты, да письмишко когда.
- Раньше больше было?
- Раньше? Да, "Правду", "Коммунар", что по разнарядке велели. Убрали
разнарядку - как ослепли.
По одному, по двое к мотоциклу подтягивались праздношатающиеся. Сельская
молодежь младшего возраста. Пихаясь и хихикая, они держались настороженно,
недоверчивые мышата у нового капканчика, пока один из них не решился,
подскочил к мотоциклу и нажал кнопку на руле. Частый стрекот сигнала был
ему наградой.
- Кыш, кыш, голожопые, - замахала руками почтальонша, и мышата поспешно
разбежались.
- Глаз да глаз, не то свинтят пропеллер.
- Какой пропеллер?
- Шучу, - она начала пинать дверь.
Просто вокруг смеха.
- Я, конечно, подлец, но зачем же двери ломать? - весело спросил
подошедший, большим ключом отмыкая дверь. - Проходите.
- Делов мне дожидаться, - почтальонша вытрясла из мешка скудную
корреспонденцию. - Расписывайтесь, да я поеду.
Подлец расписался в замусоленном блокнотике, подсунутом почтальоншей.
- И у меня для вас кое-что есть, - из ящика канцелярского стола он вытащил
бандерольку и пару писем. - Будьте любезны.
Почтальонша чиркнула в ответ в большой амбарной книге, показалось - крест
поставила.
- Обменялись, значит, верительными грамотами, - подлец, наконец, откинул
капюшон брезентового дождевика. На вид относительно молодой, относительно
интеллигентный, относительно русский (пятая графа э! Кабы не она, был бы я
здесь, как же. Сидел бы под абрикосом во дворе дома двадцать восемь улицы
Фрунзе стольного града Кишинева и гонял бы в шахматишки с Кушниренко на
первенство двора. Мы думали, что мы ее - раз! пережиток эдакий, а она нас
всех ням! пятая графа!).
Мне потемками возвращаться радости нет, - на почтальоншу пали сумерки,
долгие, осенние, глаза тлели вполнакала.
-Побежала я, - а шла, будто по вару.
- Давайте знакомиться, - подлец протянул руку. - Вадим Валентинович
Гончаров, в быту просто В.В., ныне почтмейстер, сельский учитель, а также
председатель местного отделения союза переселенцев, сиречь беженцев.
- Денисов Петр Иванович. За доктора.
- В смысле - лекаря?
- Уж не наук.
- Вам повезло. Значит, нашего полку прибыло, хвала социальной защите.
- Какой?
- Социальной.Ею и кормимся. Бюджетных денег подкинули по этой статье.
Помощь переселенцам.
- И много таких переселенцев?
- С вами опять стало двое, - он глянул озабоченно в окошко.
- Солнце скоро сядет, а вы не устроены. Торопиться нужно.
- Я не спешу. Куда?
- Электричества-то нет. Три процента, - и, не дожидаясь вопроса, разъяснил:
- три процента деревень не было электрифицированы при советской власти. Не
успела. Теперь жди-дожидайся. У вас какой размер ноги?
- Сорок второй.
- Очень удачно, - он раскрыл стенной шкаф, наклонился. -
От союза переселенцев новоприбывшему товарищу.
Сапоги, черные, высокие, пахнули свежей резиной.
- Местные Золушки носят и одобряют. Переобувайтесь, и я провожу вас.
Я послушно переобулся, заправил брюки в голенища.
Я в сапогах! Шляпу и шпагу, живо!
С чемоданом в одной руке, с туфлями в другой я шел за проводником по пустой
деревенской улице. Звук мотоцикла не стихал, словно почтальонша колесила
вокруг по пахоте.
- Наши истоки, - развлекал меня учитель. - Покой, знаете ли.
Благорастворение воздухов. Колокольный звон из Емного слушаем, а это
семнадцать верст по прямой.
Избы лепились одна к другой, узкие проходы меж ними вели на огороды, сейчас
пустые, лишь засохшие подсолнухи пытались подманить воробьев
полуобсыпанными головками, крохотными, в ладонь.
Я смело хлюпал вослед В.В., минуя очередной дом, деревня казалась
нескончаемой. Унылый лабиринт нищеты и убогости.
- Угля на зиму хватит, вам повезло. Здесь мы берем керосин, - он показал на
врытую по горло в землю цистерну. - Поначалу, конечно, скучно, никто никого
вечерами в телевизоре не чавкает, но зато лучше чувствуешь настоящее. Вот
мы и пришли, - он распахнул низкую калитку, косо висевшую на гнилом столбе.
- Сие владение ваше. Нравится?
Я не решался ступить во двор.
- Привыкните, Петр Иванович, - легонько потянул меня за рукав учитель. -
Привыкните.
* * *
Этого я и боялся - привыкнуть. Принять, как обязательное, непременное, то,
что есть - мешанину лиц, городов, газет. Неуправляемость жизни, хаос. Я и
