Я провел пальцем по корешкам. До, ре, ми, и так восемь октав, затем
повторил. Наощупь приятнее всех показался господин Боборыкин, его я и
вытащил.
- Вадим Валентинович! - но никто не отозвался. Ушел учитель, бросил меня,
оставил и карту, и клейстер. Я принюхался.
На картофельном крахмале.
Хозяин не шел. Жили-были мама и три дочки. Мама дочкам всегда наказывала:
без нее в большую комнату не ходить ни за что. Ушла она как-то, а в большой
комнате пианино заиграло, там пианино стояло. Старшая девочки и говорит,
надо, мол, посмотреть, и в ту комнату зашла. Пианино минуту помолчало, а
потом опять заиграло, весело, быстро. Средняя дочь тоже не утерпела, снова
пианино чуть-чуть помолчало и заиграло пуще прежнего. Тогда младшенькая
вышла на улицу, подошла к окну, они в полуподвале жили, заглянула и видит -
сестры ее лежат на полу задушенные, а на пианино играет черная-черная рука.
Детская страшилка меня не образумила. Я пошел искать учителя.
Никакой музыки, зато в классной комнате тихий, но яростный шум.
Я открыл дверь. В.В. сидел за столом, а рядом два удальца что-то доказывали
друг другу.
- Об чем ссора? - я подошел ближе.
- Пустяки, Петр Иванович. Извините, заставил ждать, - учитель поднялся
навстречу.
- Ничего, ничего. Будем знакомы, - я протянул руку ученикам. - Петр
Иванович, ваш доктор. А вы кто?
- Филипп, с двумя пэ, - смело ответил одни, другой жеспрятался за В.В.
С двумя жить можно, с тремя тяжело. Впрочем, два грамма спектиномицина - и
полный порядок.
На столе лежала зажигалка - так мне показалось. Конфузливый попытался ее
убрать, но неловко, она покатилась по столешнице, В.В. пытался поймать ее,
но я опередил. Та еще реакция.
- Осторожно! - крикнул В.В..
- А что?
- Вдруг взорвется? Ребята притащили, в земле отковыряли. Запал гранатный
или что-нибудь такое...
- Запал? Я не ветеринар, зато два года отслужил в саперной части.
Нагляделся. Чуть зазевается служивый - и нет пальцев. Или глаз, - я
тщательно осмотрел вещицу. - Нет, это не детонатор. И даже не зажигалка.
- А что? - не выдержал Филипп.
- Солдатский медальон, - я попытался раскрыть, развинтить его.
- Он лежал около... - начал было сконфуженный, но, ойкнув, замолчал.
Латунь хрустнула, и медальон переломился.
- Видите, не взорвался.
Из медальона выпала бумажка, сырая крохотная трубочка.
- Осторожно! - еще раз воззвал учитель.
Я расправил листок. Лиловые буквы расплылись. Химический
карандаш.
- ..алко...гре...- прочитал я вслух.
- Вы так стремительны, - укорил меня учитель. - Мы бы постарались сохранить
медальон. Аккуратнее надо!
- А если бы это действительно оказался детонатор? - хотя стало неловко. Что
на меня нашло? Пришел, увидел, поломал.
В шахматах это называют "импульсивным ходом" и наказывают матом.
- Но... - начал сконфуженный, и, дернувшись, замолчал.
Второй раз лягнул его Филипп.
Учитель положил бумажку в ящик стола. - Отошлю в криминалистическую
лабораторию, там у меня знакомый есть.
- В лабораторию?
- Имя - единственное, что было своего у солдата. Если сумеем прочитать -
большое дело сделаем. Мы с ребятами, - он взъерошил волосы Филиппа - ведем
кое-какую работенку. Больше некому.
- Опасно. Мины в земле, гранаты...
- Вот я им и твержу: найдете что случайно - сами не трогайте. Ясно?
- Ясно, - ответил за всех Филипп. - Пошли, - он потянул сконфуженного за
руку, и тот послушно пошел.
- Стараются ребята, - В.В. повел меня назад. - чай поспеть должен, не
хотите?
- Хочу.
- Тогда еще минутку.
Я опять оказался у карты. Карта старая, с ятями, ЕИВ топографического
общества. Деревни густы, а в промежутках почти сплошь хутора, все больше с
невеселыми названиями: Грязный, Соломенный, Гнилуши, Жалкий (деревня наша
раньше хутором была), Провальный...
- Интересуетесь? - в каждой руке В.В. держал по стакану.
Подстаканники МПС, с крылатым колесом. Парок курился над благородной гладью
темного янтаря. Цейлонский.
- Вот, сообразил,- он подсел к свободному от бумаг краю стола, пристроил
стаканы, из кармана пиджака достал сахар, тоже железнодорожный, по два
кусочка в фасовке. Цукор.
- Я всегда без этого, - отказался я от сладкого. - Любопытно, да. Что за
села...
- История. К примеру, Самохатка. Исчезла деревенька, а ведь первая линия
метрополитена там пролегла, с нее российское метро началось.
- Метрополитена?
- Не в Москве же пробные тоннели рыть. Провалится квартал, что тогда? А
здесь геология схожа, вот в девятьсот восьмом и начали прокладывать. Потом
война, революция. Возобновили в двадцатых. Кольцевой тоннель, паровоз
бегал, с вагончиками. А в войну якобы ставка главкома была. По слухам. Но
это вряд ли, немцы сюда уже в июле пришли. Но что-то, наверное,было...
Я пил чай, отдуваясь и вытирая невидимый миру пот, а учитель развлекал меня
беседой, рассказывал о каменных бабах в соленой степи (семьдесят километров
к югу), стоянке времен неолита (сорок километров к северо-западу, летом
непременно нужно будет съездит, у учителя мотоцикл есть, у местных
перекупил, починил, лучше нового), и прочих примечательностях.
- Откуда вы столько знаете? - решил удивиться я.
- Положено знать. я по специальности историк.
- А что делаете здесь?
- Что и вы. Я в Душанбе работал. Даже по-таджикски немного выучился, но не
помогло. Хорошо, живой.
- Я вчера тоже... краеведничал, - я перевел разговор с неприятного. -
Окрест скитался, на мертвое поле забрел.
- Куда-куда?
Я рассказал.
- А, вы о стрельбище. Раньше, до войны, дивизия неподалеку стояла, стрелять
учились.
- Стрелять?
- Наверное не скажу. Хоть и старый, а секрет. Тайна. Еще чаю хотите?
- Спасибо, нет. Кстати, вчера я и стрелка видел, - я рассказал о встрече с
охотником.
- Это правда, - подтвердил В.В. - Нас предупреждали, чтобы за детьми
приглядывали. Надеюсь, теперь спокойнее станет.
- Надеюсь, - я взял книгу, прощаясь. - Карточку заведете?
- Давно завел, Петр Иванович. Вы у меня активный читатель. Иначе нельзя.
Нет книговыдач - ставку сократят. Десять минут в день уделяю картотеке,
любая проверка слюной от восторга изойдет. поросячество, конечно, но... Вы
тоже ... Пишите побольше, они писанину любят.
- Стараюсь. Кстати, а кто здесь до меня работал?
- Я потому и советую - пишите. Был тут Степанюк, фельдшер. Если к вам народ
не спешит - ему спасибо, отучил.
- Правда?
- Назначит на ночь слабительного с мочегонным, еще и наорет. А чаще запирал
медпункт и уходил, сутками пропадал. Говорил, охотится. Какая у нас
охота...
- Странно.
- Честно говоря, я думаю, он здесь пережидал что-то. Прятался. Времена
темные. Купил диплом, и пережидал.
- И долго он проработал?
- С марта по июль, в конце июля пропал.
- Как это пропал?
- Ушел и не вернулся. Даже зарплату не получил.
- А вещи?
- Какие вещи, чемодан всего имущества. В конторе, под замком ждет. Я думаю,
переждал, и в Москву вернулся. Московского издали видать.
Я распрощался окончательно и с книгой в руке вернулся к себе.
У меня тоже имущества - чемодан. Скушай меня нынче Белый Клык, никто бы и
искать не стал. Вернулся, мол, откуда я там...
Прежде, чем раскрыть книгу, я заполнил амбулаторную карточку на Гончарова
Вадима Валентиновича, год впишу позже, диагноз - "острое респираторное
заболевание". Мог бы и покруче завернуть, да пожалел на первый раз,
все-таки учитель, библиотекарь, председатель отделения союза переселенцев.
В наказание всю ночь я бегал по кольцевой линии московского метро -
Октябрьская, Добрынинская, Павелецкая, а за мной по пятам, погромыхивая на
стыке рельс - откуда и взялись? - катил паровоз серии ИС, украшенный
барельефом главкома. Главком извергал из трубки клубы дыма, вращал красными
горящими глазами и, время от времени, громко гудел:
- Ту-ту-у-у-у-у!!!
* * *
- Груз в пути. Прибудет завтра, - инженер снял наушники, отключил питание.
- Связь хорошая, - военный свою пару наушников положил на предписанное
место. Аккуратист.
- Ионосфера, - инженер неопределенно пошевелил в воздухе пальцами правой
руки. Из-за этого стукача не удалось толком побыть в эфире. Пошарил
наскоро, настраиваясь, обрывки фраз, немецкий, немецкий, немецкий. Где
наши? Жмурки на свету.
- Проверю системы, - инженер пошел к двери.
- Я с вами. - надел фуражку военный. Строго пасет, не забалуешь.
* * *
- Опять же, где он вырос. В лесу - ничего, а в поле не каждый годится.
Какое поле. На полугоне грибы дристучие, хоть опята, хоть какие, - местный
эксперт разделил мою добычу на неравные кучки. - Теперь можете готовить. а
те, - он брезгливо показал пальцем, - сразу выкиньте, плохие.
Эксперту - Филиппу с двумя п, было лет десять, и он прогуливал уроки на
законном основании: карантин, ветрянка, братец из интерната гостили-с.
Насчет грибов я ему поверил. Все равно осталось больше моих нужд, много
больше. Впрок стану солить. С чесноком, черным перцем, лавровым листом и
уверенностью в завтрашнем дне. Баночку на Новый Год, Первомай, а лучшую,
заветную - на День Победы. Нашей Победы.
- Что за полугон такой? - почтительно осведомился я. Оленьи турниры, волчьи
свадьбы, но серединка наполовинку, оттого и полу.
- Поле дурное есть. Если в сторону Огаревки идти, а после свернуть у
развилки влево, как раз упретесь. Да вы там были. Мы летом на нем в войну
играли. Другим не говорите, ругаются, - он удовлетворенно кивнул, когда я
свалил забракованные грибы в помойное ведро, и небрежно спросил:
- Правда, что у вас бинокль есть?
- Правда.
- Сильный?
- Сильный.
- Спутники Юпитера можно увидеть?
- Наверное.
- А кратеры на Луне?
- Запросто.
- Можно будет... понаблюдать?
- Сейчас? - я с сомнением глянул в окно. Солнце, хоть и осеннее, грело и
светило щедро, выдавая поскребыш, будто президент перед выборами.
- Нет. Зимой, в декабре, после двадцатого. Можно?
- Приходи. В шесть часов после двадцатого и приходи, как раз стемнеет.
Договорились?
Эксперт ушел, обнадеженный, а я достал из чемодана бинокль. Цейссовский,
объективы - что плошки. Мне его на память дала вдова одного
астронома-любителя. Я ремешок поменял, и пользуюсь. Каждый день с крыльца
смотрю, не видать ли чего хорошего. Красной армии, например. Могу и на небо
глянуть, солнце моим сумеркам не помеха.
Пока опята доходили на плите, я с ведрами в руках сновал к колодцу,
заполняя трехсотлитровый бак и чувствуя себя последним тимуровцем империи.
* * *
Прожектора окончательно портили ночь, и без того светлую, траченую луной.
Лучи то натыкались на тучи, рисуя круги и овалы, то уходили ввысь, в
никуда. Из звезд виднелись самые яркие, виднелись скучно и некрасиво,
мешали шатающиеся клинья света.
Воздушная оборона.
Хозяин отошел от окна, вернулся к столу с погасшей лампой. Перегорела. И
кстати - не шла работа.
Подождем.
Хватит колготы, ловли блох, упований на соломинку. Да и нет такой
соломинки, чтобы не себя спасти - страну. Державу! Не все поняли. Какую
глупость, какую дурь, подлость всколыхнули эти дни! Лихорадочно, до пены у
рта валят вину друг на друга, предлагают проекты нелепей нелепицы: отдать
Гитлеру Украину на сто лет! Распустить партию и Коминтерн! Ослиные дети!
Ругательство показалось легковесным, и хозяин выматерился по-русски.
Полегчало. Он даже улыбнулся, вспоминая совсем уж чудное - сделать бомбу в
тысячу раз сильнее обыкновенной. Не в полтора, не в два - в тысячу!
Попробуйте, попробуйте. Со старых времен у него тоже есть штучка,
получится, хорошо, нет - все равно с германцем совладаем.
Старик не обманывал себя, не успокаивал, просто знал - совладаем.
Проигрывают начинающие, таковы правила, а начать удалось не ему.
Тихо сегодня. И в небе, и на земле. Все ходят на цыпочках. Прислушиваются,
ждут. Боятся, что он боится. Это и хорошо, и плохо. Что боятся - хорошо.
Правильно. Плохо, что допускают, что он может испугаться.
Разве он боится? Нет. Предполагать, что он боится - все равно, что
