предполагать, будто он толстовец, непротивленец, пацифист. Тогда почему он
здесь, а не командует - там?
Он здесь потому, что, во-первых, этим он ограждает себя от паники. Паника
страшнее и заразнее чумы.
Во-вторых, у него появилась возможность спокойно и трезво оценить ситуацию.
В-третьих, ему нужно разработать стратегию. Конкретную стратегию для
конкретной ситуации.
И, в-четвертых, он ждет.
Старик поморщился, поймав себя на том, что думает словно доклад читает.
Катехизисные приемы хороши когда? Катехизисные приемы хороши тогда, когда
нужно вдолбить идею в чужую голову, малограмотную, а то и просто дурную.
Сейчас нужно иначе. По другому.
Лист бумаги на столе становился белее и белее.
Светает.
Старик снял колпачок с вечного пера и начал писать:
"Братья и сестры!"
* * *
Перекись пенилась вяло, нехотя, и, пропитав марлю, сбегала по руке вниз,
обретая по пути грязный рудный цвет.
Я потянул за край повязки, разматывая набухший бинт. Последний, болезненный
виток, и рана обнажилась.
- Повезло, - подбодрил я больного. Тот согласно кивнул,
- Зацепила легко, - и вдруг заплакал, неумело, пытаясь удержаться, и оттого
еще громче, взрывнее.
- Ну, ну, не так уж больно, - соврал я. Больно быть должно: рана
неглубокая, но обширная. Я набрал новокаин в шприц.
- Жалко Рекса, - пробилось сквозь рыдания. - Он меня спас. Я с ним был,
когда на меня налетел... налетело... - он беспомощно покачал головой. -
Чувствую, руку задело, я ее к лицу вскинул, защищаясь, а тут Рекс подоспел.
Темно, фонарь из руки выбило. слышу, по земле катаются, Рекс и... оно. Пока
бегал за светом, пока вернулся, - он не замечал, как я очищал рану, от
новокаина его развезло вернее, чем от водки, лицо раскраснелось.
- Чего я вру - вам, себе? Не возвращался я. Закрыл дверь и ждал до утра до
самого. Вы шел, а от Рекса... - он отвернулся и замолчал. Я наложил
последний шов, перебинтовал, повесил руку на повязку-косынку.
- Посидите, я заполню карточку. Фамилия?
- Волгин Максим, - он успокоился. На вид.
- Надолго здесь?
- Экспедиция. Трассу размечаем.
- Какую трассу?
- Старая узкоколейка рядом. То ли восстанавливать собираются, то ли новую
строить, - словами он отгораживался от недавних слез. - Как начальство
решит.
- Живете где?
- У нас автофургон. я с товарищем. Он вчера отлучился в район. На мопеде,-
прибавил после паузы.
- Вы не знаете, кто вас покусал?
- Говорю же, темно было. Может, волк?
Я не собирался снова слушать плач.
- В таких случаях обязательно прививаться против бешенства.
- Прививайте...
- У меня вакцины нет. Это всего лишь деревенский медпункт. Вам придется
вернуться в Огаревку.
- Никак нельзя. Тогда я ничего не заработаю. И товарища подведу, в одиночку
трассу не снимешь. Вы постарайтесь, пожалуйста...
- Я записку напишу, пусть ваш товарищ в районе вакцину возьмет и сыворотку.
Раз мопед есть. А я привью.
Он уходил, неся раненую руку, как носят саперы неразорвавшийся снаряд. Я
вывалил из таза в ведро бинты, в сукровице и перекиси, ополоснул голубую
эмаль кипятком, протер дезинфектом. Антисептика - залог успеха! Нам
доверяет весь мир, две тысячи процентов годовых!
Железный бочонок "для медицинских отходов" прятался за голыми кустами. Дух
лизола сонно шевелился на дне. Я перевернул ведро. Дух всколыхнулся,
потянулся вверх, пытаясь зацепиться за край, но не удержался, сорвался. Я
сыпанул хлорки для компании, веселее вдвоем будет.
Крышка громыхнула, закрывая бочонок. Не скоро заполнится такими темпами.
Зимой. Или весной. Возьму у совхоза поганую телегу, покидаю вилами
"медицинские отходы", свезу на свалку, в Вороний овражек. С праздником
первой бочки, дорогие товарищи! Ура!
Робкий кашель за порогом прогнал праздные думы. Я поспешил открыть дверь.
Больной, второй за день! Пациент определенно шел косяком.
* * *
Черная тарелка репродуктора орала изо всех сил, хрипя и надсаживаясь. Юлиан
вопрошающе посмотрел на дежурного. Тот отрицательно покачал головой.
Будем ждать.
Музыка - все больше медь и барабаны, а если пели, то бодро, празднично,
парадно. Под такие песни маршировать на плацу сподручно, или канавы копать
на субботнике.
Лейтенант обернулся скоро.
- Идем, Мартынов.
Полуторка тарахтела, распуская чад. Холостой ход . Холостой год. Бывает.
Лейтенант проверил пломбы на ящиках.
- В кузов.
Ящики тяжелые, запросто не взять.
- Три, четыре! - вдвоем с Ленчиком рывком вскинули груз, а в кузове его
подхватили, принимая, Иваны, уральский и рязанский. Другой ящик полегче, но
тоже не для слабосильных.
Следом за ящиками забрался в кузов и он. Иваны перенесли груз в будку,
большую, в полкузова, поставили на мат, чтобы не растрясло. Ленчик снизу
подавал винтовки - Иванам, ему, свою, потом и сам залез, качнув грузовик.
Иваны остались в будке, а он с Ленчиком устроились на скамейке у борта,
сдвинул лопатки по ремню. Мешают сидеть.
- За воздухом следите, - напомнил лейтенант, и, не дожидаясь уставного
ответа, пошел к кабине.
- Ну, как, не выступил еще товарищ Сталин? - Ленчик спрашивал, наверное, в
десятый раз. Первогодок, резвости много.
- Нет, - ответил Юлиан коротко.
- А почему, как думаете? - не унимался Ленчик, а Иваны из будки следили
внимательно, зорко. - Когда выступит?
- Когда время придет.
Машина тронула, но, проехав всего ничего, остановилась у ворот. Проверка.
- Повезло вам, - Ленчик счастливо улыбался.
- Повезло?
- Ага. Вам же дебилизация шла.
- Демобилизация.
- Я и говорю, дебилизация. Чуть-чуть, и не застали бы войну. Обидно,
небось, было б. А так - повезло.
- Я везучий, - согласился Юлиан. - И с финской повезти успело, и с этой
теперь.
- Товарищ сержант, вы как понимаете, возьмем Берлин к Октябрьской? - это из
будки Иван уральский. И, как всегда, заспорил Иван рязанский:
- Что к октябрьской, раньше. к жатве управимся. Интересно, какое лето у них
в Германии?
- Я не к тебе обращаюсь, деревня. Так как, товарищ сержант?
- Когда надо будет, тогда и возьмем. Прекратить разговорчики.
Ворота раскрылись, и полуторка поехала дальше. Будка прикрывала от ветра,
но все равно дышалось трудно, легкие раздувало встречным потоком воздуха,
приходилось отворачиваться, чтобы вдохнуть.
- Здорово! - костяшки кистей у Ленчика побелели, он крепче вцепился в борт,
но каждый ухаб добавлял восторга.
- Пилотку сними, сдует, - посоветовал Иван. Ленчику езда - аттракцион, как
и Иванам. Качели с каруселями вместе. Да и сам Юлиан любил такую езду -
летом, в жару нестись над землей быстрее любого коня, успевай смахивать
слезы и смотреть, смотреть, как новое летит навстречу.
Из-за будки обзор был скверным, что впереди - не видать, а позади, за
машиной, медленно падал пыльный след. Дождя давно не было. К вечеру
соберется. Парит. В движении приятно, а на кухне в наряде?
Юлиан легко отогнал пустые думы. В небо смотреть надо. Воздух.
Но воздух был чистым, свободным. Ни соколов стальных, ни стервятников.
Только ласточки, маленькие, живые, порой подлетали к машине, вровень с
бортом, протяни руку, твоя, висели неподвижно, а потом, наскучась, уходили
в сторону.
Низко стригут. К дождю.
* * *
Рассадят стекло недужные.
Я отложил книгу.
- Иду, - крикнул громко. Стук в окно прекратился. Я посмотрел. Цело окошко,
и на том спасибо.
Теперь затряслась дверь.
- Иду, - повторил я.
На пороге эксперт по грибам, Филипп.
- Декабрь настал?
- Нет, я не за тем, - мальчишку колотило.
- Холодно?
- Изнутри. Ерунда. Вадим Валентинович не вернулся!
- Непорядок, согласен. А откуда он не вернулся?
- Не знаю. Но он велел, если к ночи не придет, к вам идти.
Лестно. Но непонятно.
- Ты пришел. Садись, пей чай.
- Не хочу, - отмахнулся Филипп. - я вам рассказать должен.
- Рассказывай, - я шуровал кочергой в топке, стараясь подольше побыть в
неведении.
- Я не хочу жить в интернате. И другие тоже. А нам автобус не дают.
- Не понял, - признался я.
- Где вам. Вы в школу для дураков не ходите.
- Нет, - а про себя подумал: как знать.
- После четвертого класса - второй раз на комиссию. Или в интернат, или в
дураках навсегда. Был бы автобус - можно учиться в обычной школе, в районе,
а жить тут, дома. И в нашей школе можно много чего сделать. Сейчас еще
ничего, а до Вадима Валентиновича учителя нас только дебилами и дураками
звали. Чуть что, уши крутят или в угол, у вас, мол, мякина в голове, слов
не понимаете. Ничему не учили, один крик. Когда Вадим Валентинович приехал,
по другому стало. Интересно, и вообще.
- Поздравляю.
- Чего поздравлять? Я в четвертом классе, мне к лету на комиссию. У совхоза
денег нет нас в школу возить. Если резерв не сыщем, так и будем дураками.
Или в интернат. Вы знаете, из интерната никто назад не возвращается.
Отвыкают, не хотят.
- Погоди, погоди. Какой резерв?
- Это и есть самое главное. Нам Вадим Валентинович рассказал. Не всем, а
мне, Витальку и Нюрке. Для остальных мы партизанской тропой идем.
Я посмотрел на часы. Поздно, оттого и тупой я. Мне русским языком говорят,
а о чем говорят - не пойму.
Филипп догадался о моих трудностях.
- Сейчас я все объясню. Вадим Валентинович разрешил вам рассказать, если с
ним что случится.
- Случилось?
- Не знаю, - вздохнул мальчик. - Но он велел рассказать, если будет
отсутствовать больше дня. Суток.
Я начинал закипать, но виду не подавал, держался. Поставил чайник на плиту,
пусть тоже покипит.
- Резерв - это золото, драгоценности. И они спрятаны неподалеку.
- Клад, значит.
- Нет. Клады - сказочки. А резервы есть на самом деле. Вадим Валентинович
историю хорошо знает. Сразу после революции красные много сокровищ
попрятали, на случай, если белые победят. Они все время чего-то боялись и
прятали, на черный день. Особенно Сталин. Когда с немцами война началась,
он приказал делать новые резервы, тайные. Для партизан, чтобы фашистов
подкупать. Один купленный фашист роты стоит, говорил он. Но о главных, о
больших резервах знал он один.
- Что, сам закапывал?
- Закапывал, конечно, не он, - терпеливо объяснял Филипп, - прятали
чекисты. По его личному указанию. А потом тех чекистов убивали другие
чекисты, как врагов народа. А других чекистов - третьи, и следов не
оставалось.
- Не оставалось, - тупо повторил я. Хороводы чекистов кружили в глазах.
- Во время войны почти все резервы сберегли. А какие он рассекретил, дал
командирам партизанских отрядов, самых больших, так тех командиров он
приказал убить. Вывозили их в Москву самолетами и казнили. Чтобы
проговориться не могли. У него, Сталина, были и особые резервы, на случай
поражения. Так и не рассекречены до сих пор.
- Откуда же ты знаешь про них?
- Вадим Валентинович рассказал. Его отец в партизанах был и уцелел
случайно. Его немцы в плен взяли.
- Получается, вы решили эти резервы найти.
- Да. Вадим Валентинович в архивах работал, и натолкнулся на следы.
- Ты же сказал, заметали следы чекисты.
- Всего никогда не замести. Нужно знать, что искать. Накладные. Требовалось
выдать кирки, лопаты, транспорт. Постановление о расстрелах врагов народа,
их сразу по три-четыре стреляли. Когда все-все вместе складывалось - выдача
инструмента, овса, лошадей, расстрел чекистов - значит, поблизости резерв.
- И...
- И в нашем районе такой есть, - Филипп сказал это так же просто, как "у
нас в квартире газ". - Вадим Валентинович ищет, а мы помогаем. Нас-то
много, все в округе перевернуть можем.
- Что же вы ищите?
- Необычное. Неизвестную могилу, тележное колесо, ржавую кирку. Для всех мы
партизанское движение изучаем. И ребята тоже так думают, кроме нас троих.
Чего зря болтать.
- Действительно.
- Вадим Валентинович нас предупредил, что у резервов могут ловушки быть,
мины или еще что. Если он не придет в срок, значит, с ним что-нибудь
случилось. Вчера он в метро пошел, подземелье такое.
- Слышал.
- Вернуться должен был к полудню. Но не вернулся.
