Звонок с перерыва, резкий, пронзительный, застал его у входа в
Русский зал. Он сел за свое место - свое сегодняшнее место, - и
продолжил работу над письмом. Передача пойдет через шесть дней, но он
никогда не откладывал дела напоследок. Иначе ничего и не сделаешь.
- Владимир Ильич! Из секретариата передали: Лев Давидович
назначает вам явиться в шестнадцать сорок пять! - громко, через весь
зал сообщила Розочка.
Не таясь, Лернер улыбнулся - весело, заразительно, и все вокруг
отразили, вернули улыбку, кто натужно, завистливо, а кто и искренне.
Писалось легко, полно, как в лучшие дни, буквы лепились в дикую
вязь, приходилось черкать, выписывать заново и спешить, спешить
вдогонку мысли.
Шестнадцать сорок пять!
7
Константин хотел нести сундучок сам, но Ипатыч не дал: он вцепился
в ручку, и видно было - отстранить его от службы значило обидеть
смертельно. Ничего, сундучок не тяжелый. Не очень тяжелый. Уложено все
с расчетом, чтобы не побилось на наших дорогах нашими дураками.
Ипатыч шагал впереди, потихоньку скашиваясь в сторону ноши,
усилием распрямлялся и продолжал бодро бормотать, что-де вот он службу
знает, когда еще старый принц переезжали, тогда таскал такие ноши, что
волжские грузчики поспеть не могли, а отец его однажды с возу свалился
по пьяному делу, так потом обоз догонял версту с шестипудовым кулем на
горбу, и догнал, а ныне разве ноша, шляпные коробки да картонки.
Войдя во дворец, он примолк, шел торжественно, парадно, умудрился
ввести Константина в кабинет с объявлением, смазанным, впрочем,
кашлем, устал-таки старик, старый конь, усадьба старых коней. А весной
пахать.
Принц за год изменился не сильно. Показаться могло, что года для
него и не было, чуть больше седины разве. Встретил, как обычно,
приветливо-сдержанно. После обязательных расспросов указал на
сундучок.
- Это то, о чем я просил?
- Да, дядя, - Константин отпер ключиком замок, откинул крышку. -
Образец номер семнадцать, тот самый. Не знаю, правда, насколько он
будет тебе хорош, мы им недовольны.
- Что так? - Петр Александрович перебирал бутылочки темного
стекла, специально обернутые сначала черной бумагою, а потом и
фольгой, блестящей, словно елочные сокровища.
- Непостоянные результаты. Иной раз отлично выходит, иной такое
получается, что ни в какие ворота не лезет.
- Расскажи поподробнее, - принц отставил бутылочки, внимательно
посмотрел на Константина. Глаза ясные, никаких следов помешательства.
Пустые сплетни.
- Ночная фотосъемка - идея фикс наших военных. Заказ большой,
миллионный, и получить его заманчиво. Помимо нас, еще минимум четыре
лаборатории борются за него. Савин, вы его знаете, предложил не только
чувствительность эмульсии повышать, а изменить диапазон воспринимаемых
лучей. Обычные эмульсии лучше всего отзываются на синие лучи, даже
ультрафиолетовые, на зеленые слабее, а желтые, и особенно, красные
вообще не воспринимают. Поэтому вы, дядя, пользуетесь красным фонарем
в лаборатории без риска испортить пластинку.
- Я понимаю, - смиренно проговорил принц, и Константин смешался.
Он растолковывает азы человеку, которого Савин называет своим
учителем.
- Савин решил, что если сделать эмульсию восприимчивой к желтым и
красным лучам, то чувствительность ее возрастет. Так и вышло. Но он на
этом не остановился, и нашел способ восприятия лучей сверхкрасных,
глазу не видимых. Он считает, что таким образом можно фотографировать
в полной темноте, и никакая светомаскировка не защитит: укрепрайоны,
тайные заводы, подземелья будут обнаруживаться благодаря исходящим от
них сверхкрасным лучам. Так получился образец номер семнадцать. Уже
три месяца мы испытываем его. Но, во-первых, эмульсия нестойка, воздух
окисляет ее за сутки, даже быстрее, поэтому пластинки готовить нужно
непосредственно перед фотографированием. А во-вторых, время от времени
возникают артефакты, ошибочные образы.
- Какие именно? - подался вперед принц.
- Фотография в сверхкрасных лучах отличается от обыкновенной,
контуры не всегда совпадают, но хорошо получаются источники тепла -
печи, лампы, даже люди и лошади. Так вот, мы снимали с аэростата
чистое поле - для контроля, и выходило, что под полем просто подземное
поселение. На следующий день, вернее, ночь, переснимали - все пусто,
нет ничего. Случись такое в полевых условиях - послали бы цеппелины на
бомбежку зазря. Никакая комиссия такой товар не примет.
- Других артефактов не было?
- Увы, были. Процент брака пока явно неприемлем. Савин ночами не
спит, все пытается усовершенствовать эмульсию, но, похоже, он в тупике
- чем лучше, по его словам, эмульсия, тем больше артефактов. В
последний раз в павильоне снимал, так вообще, какие-то страховидные
медузы получились.
- У тебя есть эти фотографии?
- С собой? Нет, зачем. Впрочем, если вам интересно, можно дать
телеграмму, и их перешлют почтой.
- Было бы любопытно. Ты знаешь, я ведь собиратель всяких курьезов.
Тебе доктор Резник писал? - спросил принц внезапно.
- Резник? О чем? - попытался выиграть время Константин.
- Обо мне. Не притворяйся, по лицу вижу - писал. Мол, выжил из ума
старик, в чернокнижие впал, фокусами забавляется. Угадал?
- Нет, - принц и в самом деле не угадал. Доктор Резник писал, что
после смерти сына у принца наблюдаются признаки меланхолии, и он
пытается уйти от действительности в миры собственных фантазий и грез.
Цели письма этого Константин не понял: что мог сделать он, живущий за
шестьсот верст? Развлечь? Пригласить профессоров на консилиум?
- Меня хотят объявить душевнобольным, - спокойно, безо всякого
гнева, объяснил принц. - Нынешним я не пришелся. Душевнобольным, а над
имуществом учредить государственную опеку. Нынешние - большие радетели
государства. Столпы. Разумеется, абсолютно бескорыстные.
Константин не знал, что ответить.
- Впрочем, не стану докучать тебе заботами такого рода.
Ольдбургские им не по зубам - пока, во всяком случае. Значит, ты
привез последние образцы эмульсии.
- Да, они в сундучке.
- Ты умеешь с ней обращаться?
- Савин научил меня. Собственно, мое участие в этой разработки
преимущественно финансовое, но лаборантскую выучку я не потерял.
- Тогда я попрошу тебя растолковать мне, как это делается и, может
быть, приготовить сегодня десяток пластин. Вечером, вечером. Я помню,
они нестойки.
- Хорошо, дядя.
- Нижняя лаборатория подойдет?
- Вполне. Именно то, что нужно.
Принц колокольчиком вызвал Ипатыча. Старик, верно, стоял под
дверью - так быстро он появился. Выслушав приказание, он двумя руками
поднял сундучок за боковые стенки и вынес бережно, теперь это была не
кладь Константина, а вещь, доверенная ему принцем, и обращения
заслуживала иного.
- Я пригасил поработать здесь Кановича. Ты знаешь его?
- Кановича? Надеюсь, это не Безумный Лейба?
- Именно. С каких пор только ты заговорил языком нынешних
господинчиков?
- Простите... - смутился Константин. - Но его звали так и раньше,
до... До всего этого. Дружеское прозвище.
- Думаю, вряд ли сейчас оно покажется профессору Кановичу
дружеским.
- Но ведь Лейбу... профессора Кановича лишили всех званий и
сослали.
- Да, я добился разрешение вывезти его за пределы черты оседлости.
У меня еще есть друзья в коридорах власти. И деньги. Сочетание,
творящее чудеса.
- Он здесь?
- В Ольгино. Отдыхает с дороги. Ты увидишь его за обедом, если
профессор будет себя сносно чувствовать.
- Он...
- Он вполне здоров - физически. Просто пять лет провести в
местечке под Вильно без права... - принц не закончил фразу, просто
махнул рукой и полез за сигарой. По прежнему гавана, никакая блокада
не заставить курить принца российские бациллы, как принц презрительно
называл изделия отечественных табаководов. Патриоты курили именно
отечественный табак, оно и дешевле, и любовь к Родине очевидна.
Константину было легче, он не курил вовсе, и потому сейчас,
отказавшись от предложенной сигары, он налил из сифона сельтерской
шипучей воды - просто, чтобы провести время. С Лейбой они были не
особенно дружны, но скорее из-за разных интересов. Лейба был физиком,
он - химиком, промышленным химиком, и на университетских сборищах они
раскланивались, изредка говорили ничего не значащие фразы, и только.
Правда, Константин не писал никаких заявлений, не призывал очистить
храм науки от чужеродной скверны, но в том особой доблести не было: в
то время он все равно махнул рукой на университетскую карьеру и уже
готовился открыть собственное дело, так удачно и скоро давшее ему
независимость и достаток.
- Профессор будет здесь работать. У него есть кое-какие идеи,
возможно, безумные для некоторых господинчиков, но попробовать стоит.
- Я... Я готов, если нужно, помочь, - забормотал Константин, не
зная совершенно, кому и чем он может помочь. Разве деньгами? Так у
принца их достаточно.
- Мы рассчитывали на тебя, - принц принял предложение Константина,
как должное. - Понадобится кое-какое оборудование, литература. У тебя
ведь хорошие связи с нейтралами?
- Да... Разумеется... Через Стокгольмское представительство можно
достать что угодно. Так мы закупаем даже германскую продукцию. Мелочь,
но самим изготовлять невыгодно, - начал пространно объяснять он,
стараясь показать, что просьба принца ему не в тягость. На самом деле
кое-какие сложности были, особенно с американскими фирмами: Вашингтон
явно не хотел давать России последние разработки, приходилось работать
через подставных лиц, что увеличивало расходы.
- Прекрасно, - Петр Александрович явно предвкушал интересную
работу. Вспомнилось, как много лет назад принц подарил ему модель
парохода вместе с инструментами - лобзик, стамесочка, буравчики,
клещи, все маленькое, но настоящее, он долго предвкушал, как будет
строить модель, - принц наказал сначала освоиться с инструментами, - и
радость этого предвкушения превосходила радость результата. Модель он,
конечно, построил, и даже усовершенствовал - заклинил ограничительный
клапан на паровой машине. Плавал пароходик шибко быстро, пока не
взорвался. До сих пор жалко. Пассажиром на пароходе был белый мышь
Маус, и за его спасение принц не очень-то и ругался, хотя Константин,
тогда Костик, простыл и кашлял около месяца - тот сентябрь был
холоднее нынешнего.
Телефонный аппарат на столе зажужжал - Петр Александрович не любил
резких звуков и выбрал модель не со звонком, а с зуммером, - принц
поднял трубку, коротко поговорил, и потом стал явно рассеянным,
озабоченным. Константин попрощался.
- За обедом увидимся, - но видно было, что принц был далеко и от
обеда, и от этого кабинета.
Значит, опека государства? Подобные грязные штуки случались все
чаще. Государством почему-то были вчерашние мясники да крапивное семя.
Не то, чтобы Константин гордился своим происхождением, гордиться
особенно было нечем, точнее, совсем нечем, но новых русских он
недолюбливал крепко. Государственный капитализм, всеобщее
благоденствие и прочие заклинания, поначалу казавшиеся просто
забавными, раздражали больше и больше. Ладно, с Петром Александровичем
им пока действительно не справиться.
Он шел по дворцу, и всегда-то тихому, а сейчас особенно пустому,
безлюдному, начиная жалеть, что вообще приехал сюда. Воспоминания
почему-то лучше действительности, как не странно. Но ехать куда-нибудь
