просто, быстро, приемлемо. Главное, чтобы они были достаточно острыми
и достаточно кошерными. Шутка.
Кофе оказалось крепким и горячим. Как обычно. Вот кофе он
действительно недолюбливал, предпочитал ему чай, но с чаем здесь было
сложно. Ладно, не стоит ждать, что Америка поменяет свои привычки лишь
потому, что приехал Семен с Молдаванки. В конце концов, всегда можно
сходить в чайную Флейшмана с большим блестящим самоваром и
расторопными половыми, моментально подлетающими с неизменным "чего
изволите?".
Ах да, слово "всегда" придется из словаря вычеркнуть, вымарать.
Другим словам просторнее станет. Словцо за словцом гоняется с
кистенем.
Семен обтер салфеткой губы и руки, кивком попрощался с аптекарем.
За стеклянной дверью Нью-Йорк позевывал, разминая косточки перед новым
днем, разгоняя по стритам и авеню железные тельца своей крови.
Два квартала он шел, потом надоело, и Семен остановил такси.
Желтая машина для жителя желтого дома.
К городскому отделению Фермы они добрались вовремя. Опоздания не
получилось. По крайней мере, на этот раз. Оставив сдачу с доллара
шоферу на чай (пусть лопнет!) Он вбежал по ступенькам широкой
мраморной лестницы на второй этаж. Американскую нумерацию этажей он
тоже недолюбливал, вечно путался, особенно вначале, когда приходилось
таскаться по разным фондам и комиссиям в надежде устроиться. Помнится,
полдня потерял очереди, а выяснилось, что ему нужно этажом выше.
Ладно, это тоже можно вымарать.
В холле Лозинский околдовывал очередную красавицу - белую,
совершеннолетнюю, англо-саксонку. В своем стодолларовом костюме,
напомаженной прической и безукоризненными зубами, чудом американской
ортопедии, он был похож на голливудского героя.
- Доброе утро, Саймон! - поприветствовал его Лозинский. -
Позвольте вас познакомить: Саймон Блюм, наш выдающийся экспериментатор
- мисс Лаура Морган, член подкомитета Конгресса по научным
исследованиям.
- А гитен таг, - ответил Семен. Голливудских героев он любил,
Лозинского - нет.
Мисс Лаура Морган вопросительно посмотрела на Лозинского, тот
недоуменно и чуть досадливо пожал плечами, причуды физиков, знаете ли.
- Я поздоровался, - пояснил Семен. - Но, видно, идиш Одессы
отличается от идиша Ямполя, вот Моше меня и не понял.
- Вы из Одессы? - рукопожатие члена подкомитета было
по-американски коротким и энергичным.
- Из нее, родимой. Семен Блюм, - другие могут становиться Майклами
и Александерами, но ему превращаться в Саймона не хотелось
категорически. Стоило перебираться в Америку, чтобы и здесь стыдиться
своего имени?
Моше Лозинский считал - стоило.
- Тот самый Семен Блюм? - девушка позабыла про Лозинского. Только
что тот был рядом и - все, весь вышел.
- Не знаю, тот или не тот, - Семена девушка не заинтересовала.
Может быть, в другое время. Очень, однако, уместное выражение - другое
время.
- Знаменитый ассистент знаменитого мэтра. Это вы?
- Знаменитого мэтра - да, ассистент - опять да, но вот знаменитый
- конечно, нет, - Семен не скромничал, просто точно оценивал свою
известность.
- Мне про вас много рассказывал Гарри Сплейн, - настаивала
девушка. Словно купила картину и теперь непременно желает убедиться,
что не обманулась в авторе, что он стоит потраченных денег.
- Гарри я знаю, - нехотя признался Семен. Гарри Сплейн был
мастером, воплощавшем в железе (а также стекле, проводниках, керамике
и прочем) те идеи, которые порой приходили в голову Семену.
- Он исключительно высоко отзывается о вас.
- Вряд ли этого достаточно для знаменитости.
- В нашем подкомитете - достаточно, - заверила его девушка.
- Подкомитет намеревается пересмотреть свою политику адресного
финансирования, - Лозинский решил доказать, что существует. Да
пожалуйста, кто против.
- Вот как? - вяло ответил Семен. Разговоры о финансировании
раздражали его, во всяком случае, разговоры с людьми типа Лозинского -
теми, кто считал, что деньги добывают именно они, что именно ради их
прекрасных глаз выделяются средства, которые потом бестолково тратят
всякие Блюмы. И потому Лозинский и иже с ним регулярно увеличивали
себе жалование, представительские и командировочные расходы.
Административная деятельность, вот как это теперь называется. - Мэтр у
себя? - спросил он, меняя тему разговора. Слова "мэтр" он не любил,
считал искусственным, неживым, но терпел, как общепринятое обозначение
определенной величины.
- Нет, еще не приехал, - Лозинскому всегда было известно
расписание мэтра. Заместитель-администратор. - Но будет с минуты на
минуту.
- Вы не могли бы... - начала было девушка, но парадная дверь
распахнулась, парадные двери почему-то распахиваются, а не
открываются, подумал Семен, и мэтр в сопровождении личного
шофера-охранника неторопливо начал подниматься по лестнице.
- Ого! - не удержался Лозинский.
Действительно, мэтр выглядел, как свежеотчеканенный доллар. Обычно
одевавшийся во что попало, преимущественно старый свитер и лоснящиеся,
с пузырями на коленях, брюки, сегодня он словно сошел с обложки
"Джентльмена" - сама элегантность, достигаемая трудом очень дорогих
портных и парикмахеров. Седая грива ниспадала на светло-серый пиджак,
делая мэтра похожим на мраморного колли, и движения были плавными и
грациозными. На мгновение Семен увидел со стороны себя. Контраст с
мэтром разительный. Еще лапсердак надеть, и можно идти в балаган белым
коверным, тем, которого без конца лупят по голове, обливают водой,
пинают на увеселение почтенной публики. Зачем в балаган - просто на
улицу. По ту сторону океана. Одесса, Одесса...
- А, вы уже здесь, Блюм! Очень, очень хорошо! - мэтр рассеянно
покивал остальным, ухватил семена за рукав, отводя в угол:
- Мы сейчас, срочно... едем. Прямо отсюда. Вы готовы? - и, не
дожидаясь ответа, провел его в кабинет. Семен оглянулся, желая
проститься с девушкой, та махнула рукой, то ли прощаясь, то ли просто
- черт с тобой. Нет, наверное, прощалась.
- Мы уезжаем в Вашингтон, - мэтр отмахнулся от секретаря. - Все
завтра, завтра.
- Но вас дожидаются... подкомитет... профессор Бирн... - секретарь
упорствовал, боясь завтрашнего разноса.
- Извинитесь и назначьте на другое время, - не обращая больше на
секретаря внимания, мэтр достал из сейфа портфель, открыл, проверяя
содержимое.
- Я могу узнать, когда вы вернетесь? - секретарь не любил дел,
идущих мимо него. А таких последнее время становилось больше и больше.
- Сегодня же, - мэтр незаметно подмигнул Семену, но настроение у
того не улучшилось. И с чего бы. Это мэтр себе подмигивает, себя
подбадривает, себя заводит.
- Пора, мой мальчик, нам сегодня придется действовать быстро, -
мэтр сегодня возлюбил множественное число. Мы, нам... На мгновение
Семен возненавидел его, но сразу же остыл. Ерунда какая. Все - ерунда.
Они сошли вниз, провожаемые взглядами немногих - большинство
разбрелось по кабинетам изображать деятельность, как раз начинались
присутственные часы, ушла и мисс Морган, только Лозинский сунулся было
с вопросом, выказывая деловитость, но мэтр так рассеянно посмотрел
сквозь него, что Лозинский отошел, вспыхнув от обиды. Семену даже
стало жаль его - обижался Лозинский по-ямпольски, отчаянно краснея до
корней перекрашенных с рыжего в черный волос.
Их ждал громоздкий "додж", водитель-сержант козырнул, и они,
быстро свернув с забитых центральных улиц, поехали по малолюдным
кварталам Старой Голландии.
- Мы отправимся с армейского причала, - пояснил мэтр. - Время
очень дорого.
Ну, это и так ясно.
Дирижабль, впрочем, был гражданский, маленький "Локхид". Зато
стюард - еще один сержант. Говорить ни о чем не хотелось, и Семен был
благодарен мэтру за то, что тот разложил за столиком несколько листков
исписанной бумаги и погрузился в них. Интересно, он действительно
работает, или - так? Саму Семену требовался внутренний покой, без него
и в полной тишине в голову не приходило ничего, стоящего больше
"острой собаки". Ничего, скоро у него внутреннего покоя будет много.
Бочки. Он посмотрел из иллюминатора вниз, слева виднелась Атлантика,
но солнце било в глаза, и он задернул шторку.
- Прохладительное, сэр? - стюард, наверное, гадает, что это за
шмендрик такой пробрался на борт.
- Воды. Со льдом.
Стакана хватило до самого Вашингтона - летели они быстро, а пил он
медленно. Никогда не думалось так славно, как сегодня. Прямо бери у
мэтра бумагу и пиши. Исторический манускрипт, нечто вроде великой
теоремы Ферма.
С изумлением Семен осознал, что спокоен на самом деле, причем
спокоен не обречено, "чему быть, того не миновать", но спокойствием
уверенного, сильного человека.
13
Пахло кухней.
Гагарин помнил, как поначалу это поражало его, даже оскорбляло -
встретиться с постылым запахом здесь, в кабинете, куда он еще и сейчас
входит с опаской и настороженностью. Кухонный чад навсегда въелся в
него, с детства - жареная рыба на дешевейшем постном масле, тушеная
капуста, вареные потроха как праздник, он бежал и детства и бедности,
поднялся высоко, для прачкиного сына невероятно высоко, и на самой
вышине - здрасьте! Правда, слышен был запах редко, только при каком-то
особенном восточном ветре, расстраивающем сложную систему вентиляции,
да и ароматы были совсем иные, деликатные, рябчики и деволяи, а если
рыба, то нельма или стерлядь. Однако будь премьером он, Гагарин - либо
кухню бы перенес, либо кабинет свой. Но нынешнему гастрономические
флюиды, похоже, нравились, возбуждали вкус к жизни, подсознательный
аппетит (про подсознательный аппетит Гагарин прочитал недавно, у него
было заведено перед сном просмотреть одну-две книжки из запрещенных,
порой он делал выписки, заучивал слова - флюиды, например, запоминал
мысли, иногда дельные, чаще забавные или откровенно глупые, но при
случае годились для разговора с дамами). Натурального аппетита у
премьера не было. Сытость в двенадцатом колене давала о себе знать,
требуя нового, в поисках которого подстегивали себя кто чем -
кокаином, девочками, даже черной работой - землю пахали, дрова кололи.
Дверь, неприметная, негордая, приоткрылась, премьер с конфузливой
улыбкой вернулся в кресло. Хорошая звукоизоляция - ничего не слышно.
Дюжину раз, небось, дергал цепочку унитаза. Медвежья болезнь. Эдак
премьер самоликвидируется к утру - путем утекновения в канализацию.
- Вы... Вы, я надеюсь... уверен, проверили все, до последней
мелочи? - тревожные интонации не обманывали Гагарина. Прикидывается,
прикидывается премьер овечкой, играется.
- Да, Михаил Владимирович. Все до последней. Разумеется.
- И... И никаких задоринок, шероховатостей?
- Не больше, чем требует человеческая натура. Все идет своим
чередом, - Гагарин старался не раздражаться. Даже здесь, в знаменитом
блиндированном кабинете премьера, трижды защищенном от любых
надзирающих устройств, его собеседник старался говорить обиняками,
будто от этого что-то менялось.
- Соответствующие учреждения готовы к напряженному труду. После
сегодняшнего выступления Вабилова мы поработаем с нашими умниками,
собственно, работа уже началась...
- А если выступления не будет?
- Будет. Впрочем, это не принципиально. Просто - штрих, деталь для
убедительности. Другое дело - царская фамилия...
