припухлость, темная, пока небольшая. Пальцами он осторожно нанес мазь,
чувствуя, как холодит и успокаивает она стопу, потом позвал
камердинера. Сегодня был малый прием, он с удовольствием надел форму.
Капитан первого ранга. Последнее время чины Романовым не очень-то
даются, подумал он, смотрясь в зеркало. Завтра нужно будет поправить
бороду, слишком уж своенравной стала, просто их сиятельство граф
Толстой. Лев Николаевич не хотел бриться, а он не может, все из
опасений порезов. Вот вам и свобода воли.
Пора было начинать - едва слышный шум за дверьми предвещал начало
рабочего дня. Начнем, начнем...
Посол Тринидада вручал верительные грамоты (где этот Тринидад?
Сколько лет прожил, и не тужил, не зная) - рады, рады; полный
Георгиевский кавалер, воздушный бомбардир - монаршая улыбка, вопрос,
похвала, благоволение; представление нового командующего Германским
корпусом - Вы не будете обойдены нашим вниманием, и вздохнем о бедном
фон Бюлове, впрочем, пасть за свободу отчизны - лучшая смерть для
солдата, не так ли?
Алексей вел прием, словно велосипед, инстинктивно выбирая угол
уклона, меняя направление и прибавляя или убавляя темп. Действительно,
царское ремесло такое - выучась однажды, сохраняешь навыки на всю
жизнь. При желании можно было бы - о, можно было бы многое: усложнить
этикет, придать двору блеск и утонченность, по сравнению с которой
двор короля-олнца показался бы сборищем заурядных провинциалов.
Правительство неоднократно намекало на желанность такого варианта,
обещая субсидировать практически любые расходы, открыть новые
придворные должности, находящиеся, естественно, в полном распоряжение
Государя, а цивильный лист увеличить вдвое, втрое. Искушение. Стать
главою самого грандиозного театра. Три четверти двора ожидали и
надеялись - должности! Мишура и деньги, деньги и мишура, забывая, что
заказывает музыку тот, кто платит. Или не забывая, а примирясь с этим.
Ждите. Дети чечевицы.
Алексей покинул зал, оставив на завтра треть из ожидавших
аудиенцию нынче. Никто не позволил себе выказать недовольство, все
знали заранее, кого примут сегодня, кого позднее, а кого никогда.
Этикет. Государь доступен, но не общедоступен.
Отослав министра двора согласовывать прием на будущую неделю с
чиновником из правительства (тех, кого принять нужно было непременно),
он позавтракал в обществе жены и кузена Николая. Мария, как обычно,
извинилась за отсутствующего дядюшку Вилли, тому опять стало хуже, и
когда она передала просьбу навестить, Алексей сразу же согласился,
чувствуя угрызения совести, что сам не догадался проведать старика.
- Только дядюшка просил - сегодня.
- Я обязательно выберу время, - пообещал Алексей. - Наверное,
сразу после полудня.
Мария посветлела - отношения с дядей Вилли вообще-то были
достаточно сложные.
- Я передам ему Ваше согласие, дорогой супруг.
Кузен Никки удержался от усмешки. Чопорность Марии веселила его,
хотя веселого было мало. Антигерманские настроения докатывали и сюда,
во дворец. Любители посчитать процент русской крови в жилах государя
из охотнорядцев открыто требовали развода и женитьбы на русской,
сторонники патриотической линии во дворце упирали на кровную связь
Марии с Викторией, а, следовательно, на исключительно высокий риск
болезни у детей. Их первенца, Сашеньку, к счастью, кровоточивость
миновала, но остальные? У государя должно быть обильное потомство - в
интересах державы - и потомство здоровое. Усугубляло положение то, что
консилиум двадцать пятого года, пресловутый "королевский консилиум"
ошибся - его авторитетное заключение о том, что Мария не является
скрытой носительницей кровавой болезни опроверг доктор Вернер, уже
после рождения Сашеньки. Хромосомный анализ. То, что Вернер был
пруссаком, не помешало крикам о "жидо-германском заговоре" с целью
извести и без того не слишком процветающую династию.
После завтрака, еще раз пообещав повидаться с дядюшкой, Алексей
прошел в кабинет. Телеграфист из соседней комнаты принес ворох лент,
он проглядел их - ничего исключительного. Посидел над рукописью,
решительно собрал листки в папку, а папку - в стол. Позже.
- К вам адмирал, - почтительно уведомил секретарь, его личный
секретарь. В этом кабинете Алексей был скорее частным лицом, чем
Государем, и требовал к себе отношения иного, менее нафталинного.
Колчак, как и договаривались, привел с собой отца Афанасия.
Молодой священник Алексею понравился - почтителен без робости,
раскован без развязности. Лидер. Адмирал и на этот раз нашел нужного
человека.
- Экспедиция готова к отправке, - доложил адмирал. - Готова
полностью.
- Я в этом нисколько не сомневался, дорогой Александр Васильевич.
- Все участники сегодня же отправляются в Одессу, где их ждет
"Георгий Седов".
- Я вам немного завидую, - Алексей ободряюще улыбнулся священнику.
На самом деле он завидовал отчаянно, но даже не будь он коронованной
особой, путь в Антарктиду был заказан. Будем изучать мир по отчетам.
- Не будь Вас, Государь, экспедиция была бы немыслима. Все мы
исполнены решимости совершить посильное, а удастся - и более того, -
священник говорил убежденно, не хвастая. - Стыдно было бы с такими
людьми и при таком оснащении отступить.
- Я хотел бы обратить ваше внимание вот на что, - перешел к
главному Алексей. - Метеорологические исследования, физика,
физиология, все это, безусловно, важно, но меня интересуют и явления
иного плана.
- Да?
- Духовный мир. Духовное зрение, чуткость. Знаете, после городской
сутолоки выберешься в лес и ходишь, как глухой. Только позже, потом
начинаешь различать птиц, ветер, пчел. Или ночью - в городе неба не
видно. Луну разве, или самые яркие звезды. Свет мешает, фонари, дым и
копоть. И даже за городом в лунную ночь звезд куда меньше видно, чем в
безлунную. А не будь ярких звезд, мы, наверное, видели еще более
слабые, еще более далекие. Так вот, не мешает ли нашему внутреннему
слуху окружение людьми? Не станем ли мы зорче вдали от них? А если
станем, то что услышим?
- Государь, опыт нашей Церкви...
- Да, да, - перебил священника Алексей, - отшельники, пустынники,
я интересовался. Собственно, это и натолкнуло меня на идею. Вы
окажитесь за тысячи верст от остальных людей, вне их влияния. Что
услышите вы? Как поведете себя? Какими будете после года, проведенного
там? Вам, отец Афанасий, выпало исследовать область не менее, а, может
быть, более интересную, чем новый континент, и я с особенным
нетерпением буду ждать вашего возвращения.
- Я постараюсь оправдать надежды Вашего Величества, - и это
обращение рассеяло иллюзию. В глазах священника он был не ученым, не
исследователем, а Государем, и забывать этого не следовало. Может
быть, позже, но прежде надо съесть не пуд, а хотя бы фунт соли вместе,
как с Александром Васильевичем.
Адмирал тоже почувствовал неловкость и постарался исправить
положение:
- Отец Афанасий не новичок - зимовал на Земле Николая, именно там
он иссек собственный аппендикс, показав пример самообладания и
твердости духа.
- Вот как? - Алексей по-другому взглянул на начальника
Антарктической экспедиции.
- Я учился у Бурденко, - просто объяснил священник. Невелика, мол,
моя заслуга, поучитесь у Бурденко, и вы сможете то же.
- Было тяжело? - невольно полюбопытствовал Алексей и тут же укорил
себя за неуместный вопрос. Но отцу Афанасию отвечать на него было не
впервой.
- Тяжело было решиться. Аппендицит прихватил внезапно, а себя со
стороны видно плохо. Чуть было не упустил время. Сама же операция...
Жить хотелось.
- Хотелось?
- Разумеется, и сейчас хочется, Государь. Но человек порой мало
ценит то, что дано ему по праву рождения, и только угроза потери
заставляет осознать, как многого он может лишиться. И тогда открываешь
в себе новые силы.
К чему он это, подумал Алексей, на что намекает? Очевидно,
священник тоже осознал невольную двусмысленность сказанного и
запнулся. А все-таки непохоже это на случайную обмолвку. Такой молодец
три раза обдумает, прежде чем скажет, тем более - самому государю.
- Мне остается только пожелать всем вам успеха, - пробормотал
Алексей. Все, поговорили. Поняв, что аудиенция закончилась, оба
полярника откланялись. У двери адмирал замешкался, и Алексей понял,
что Александру Васильевичу хочет поговорить наедине.
- Да, Александр Васильевич, задержитесь, пожалуйста. Адмирал
благодарно взглянул на него.
- Отец Афанасий еще молодой, но... Вы позволите говорить
откровенно, Государь?
- Разумеется...
- Вы должны знать: многие, очень многие ждут от Вас действий. Ваши
друзья - а у вас много друзей, поверьте, - готовы всемерно поддержать
э-э... более активную позицию Вашего величества.
- Я приму это к сведению, - ну, вот. Еще один приверженец.
- Флот - я отвечаю за свои слова, - флот не любит... нынешних.
- Не любить одних - еще не значит любить других.
- Других - может быть, но Вас, Государь, флот любит.
- Кроме военно-морского флота есть и воздушный. А также армия. Вы
хотите, чтобы я развязал гражданскую войну? Мало нам германской?
- Германская война будет окончена - может быть окончена - еще до
Рождества. Коминтерн готов заключить мирный договор, весьма выгодный
России. Если этого захочет наше правительство.
- Что вы имеете ввиду?
- Идут обширная подготовка к новой кампании. В любой момент, Ваше
Величество, может быть отдан приказ двинуть корабли к берегам Америки.
- Америки? - Алексей недоверчиво рассмеялся. - У наших стратегов,
конечно, аппетит отменный, но - Америка?
- Идеальный противник. Далекий, поэтому воевать можно бесконечно
долго. А когда страна воюет, управлять ей куда проще, чем мирной. Даже
не управлять - командовать.
- Хорошо, хорошо, адмирал, - не хотелось продолжать разговор.
- Я считал своим долгом сказать то, что сказал.
- Я ценю вашу откровенность, - всем видом Алексей показывал, что -
хватит. Адмирал, наверное, разочарован. Как всем хочется действия!
Заговоры, перевороты, потрясения. Сразу и вдруг.
Затея с Антарктической экспедицией после этого разговора
показалась пустячной. Детская забава. А он так гордился ею - настоял
чтобы полностью, до копейки она была оплачена из его собственных
средств, составлял программу исследований, подбирал - с помощью
адмирала - людей.
Действовать. Только этого от него и ждут. И гипотетические друзья
и несомненные - о, совершенно! - враги.
2
Поначалу боль казалась пустячной, гораздо больше его обеспокоило -
кто? Кто стрельнул в спину? Бердников, Сашка Коленьков, Азаров? Каждый
ненавидел его люто, как, впрочем, и он их.
Ефрейтор привалился боком к дереву, неловко, левой рукой начал
ощупывать себя. Лишь с третьего раза ладонь окрасилась кровью, где-то
у лопатки. А спереди ничего не было. Застряла внутри.
Взяла досада. Германец, он перед ним, за спиралями, и ничего, не
стреляет, а эти... Он выругался, полегчало - обманно, на куцый щенячий
хвост, но он воспользовался и этой малостью, пригнувшись, перебежал
под защиту кустов, хотя, наверное, тех сдуло, на выстрел вот-вот
придет кто из офицеров, стреляли нынче редко, затишье, но опаска
лишней не бывает, особенно здесь.
Пролежал он недолго, может, совсем недолго.
