98
последние годы у меня усилилось и связано вообще с моим интересом к наивным
попыткам людей не реальным, а каким-то духовным психологическим образом
преодолеть рамки времени, отправиться в прошлое или что-то в этом роде. Но я
бы не хотел выглядеть как актер, меняющий платья и маски, пусть даже и
остающийся при этом самим собой, потому что сам принцип обращения каждый раз к
новому, новой технике или новым элементам стиля для меня несколько иной -- я
как будто начинаю мыслить этими категориями: не подражать этим интонациям, не
маски надевать, а как бы войти в эти оболочки, среды, которые они окружают,
стать ими, влезть в эти "шкуры". Если вопрос касается прошлых эпох, то здесь
можно, конечно, видеть и представлять себе такие маски, но когда это касается
еще живого, развивающегося языка современности, современной технологии, то я
не хотел бы считать никоим образом, что в "Пианиссимо" я, допустим, надел
маску Лигети, а в симфонии маску Берио. В то же время в "Сюите в старинном
стиле" -- да, я, положим, влезаю в маску Баха, то же в произведении на музыку
Моцарта. Что касается языка современной музыки, то он представляет собой пока
некое общедоступное достояние, где каждый ищет и может найти. Особенно заметна
вся эта общность языка в сериальный период, где вся музыка казалась написанной
одним человеком, а отличия представлялись чисто технологическими. Конечно,
очень трудно установить стилистические отличия в коллажной технике -- это ведь
тоже общая техника и индивидуальное тут лежит в обращении с чужим.
-- В условиях такого коллажного письма возникает ли у Вас сознательное желание
вызвать у слушателя те или иные ощущения, представления, связанные с
многомерностью музыкального времени и пространства, с его практически
неограниченной ассоциативностью в полистилистических сочинениях?
-- Да. Иногда возникает. Например, в симфонии мне не удалось реализовать одно
представление, которое было во мне при сочинении этого произведения. Оно
состояло в том, что происходит какое-то мгновенное изменение с современной
фактуры на музыку из XVIII века с последующим столь же резким возвращением в
современность. Где-то на грани похожего есть и другие эпизоды, но такого
буквального воплощения многомерности, пожалуй, нет, тем более, что это и форме
там не нужно. Но сознательное намерение такое было.
-- Это намерение было целью или необходимостью?
-- Трудно определить цель. Конечно, всякая музыка сочиняется также и с целью
воздействовать на слушателя, но одновременно она есть риск, темный лес, куда
вы углубляетесь, сочиняя ее, и вот зайти в этот темный лес интересно,
поскольку многое можно найти здесь. Эта идея игры со временем, поиграть
временем, появилась у меня, так сказать сознательно, еще до того, как я начал
сочинять симфонию, примерно в 1967--1968 годах. Думать об этом я начал потому,
что был недоволен своими сериальными опытами и не был доволен стилистическим
усыханием музыки, которое вообще типично для этой техники. Я стал искать не
более узкое -- не сериальное, не тональное, -- а значи-
99
тельно шире, чем эти две сферы. Мне показалось, что обнаженное сопоставление
стилей, о котором я конечно знал (существовали коллажи, существовали целые
произведения, написанные в этой технике), дает эту возможность. Я начал думать
о том, что, в сущности говоря, все развитие музыки представляет собой
непрерывное расширение музыкального пространства -- появляются все новые и
новые плоскости мышления, появляются факторы, которые в начале имеют чисто
духовный характер -- их вроде бы не осознаешь и не анализируешь, но потом они
становятся осознанными, становятся элементами техники. Скажем, форма, которой
наверняка не занимались в XVIII веке, занимаясь контрапунктом, затем
становится дисциплиной. Может, нечто подобное происходит и со стилем, может
быть, и стиль представляет собой незамкнутое пространство, неодномерную
плоскость и, следовательно, тоже может быть нарушен в этом плане. Я
представляю себе, что когда появился образный контраст, где-нибудь на подходе
к сонатной форме, то и это было каким-то грубым насилием над привычкой к
однотемной музыке, и нечто подобное, очевидно, ощущается сейчас при
столкновении элементов разных стилей.
Так что у меня было такое сознательное стремление, но не только для того,
чтобы поразить слушателя, а чтобы и как-то выразить свое отношение к миру. Мы
же сейчас распластаны и по горизонтали, и по вертикали, по времени, по
пространству значительно в большей степени, чем когда бы то ни было, и мы не
можем, если будем честны, не можем быть стилистически чистыми. Но вероятно,
когда-нибудь возможность такой чистоты придет, когда мы все это хорошо охватим
и пропутешествуем по всем этим стилям. Однако и там очевидно возникнут
какие-то новые факторы, которые помешают быть нам стилистически чистыми, если
это вообще возможно.
-- Альфред Гарриевич, думаете ли Вы о судьбе своей музыки?
-- Я не думаю о судьбе своей музыки, о том, что с ней будет. Мне всегда,
независимо от этого, будет интересно писать что-то новое.
-- Но разве Вас не интересует отношение слушателя к ней?
-- Интересует, конечно интересует, и мне хочется чтобы ее слушали, относились
к ней хорошо. Но вместе с тем, мне нс хотелось бы навязывать ее кому-нибудь, и
поэтому пропагандировать ее я нс в состоянии. И только в том случае, если к
ней есть интерес, я с радостью стараюсь сделать что-то в этом направлении.
