бочонков свежей воды. Ну, думаем, что делать!
-- Какое ужасное положение! -- воскликнул пастор.
Баранщиков узнал его: это был тот самый пастор, которому
"Мишель Николаефф" принес воинскую присягу.
-- Да, господу было угодно строго покарать нас за грехи...
Мы лишились нашего имущества. Я хотел спасти груз -- зайти на
Бермуды и взять на борт свежей воды, -- но за мной увязался
американский капер. Судно у меня, как вы знаете, исключительно
быстроходно. При хорошем ветре я делаю пятнадцать узлов...
Конечно, при такой стройности бортов трюмы не могут быть...
особенно просторными, и болезни всегда уносят пятую, четвертую,
иногда третью часть груза, зато даже от любого военного корабля
я ухожу легко! На этот же раз стояла почти штилевая погода, и
мы трое суток удирали от проклятого американца. Пришлось далеко
отклониться от курса, Бермуды остались в стороне, а мы
оказались один на один с пустынным океаном! Пробовали кипятить
тухлую воду -- в камбузе стояла такая вонь, что матросов
тошнило. А хорошая вода подходила к концу. Положение
становилось безнадежным. В трюмах еще было 132 негра. Вы
понимаете? Даже по одной кружке воды в сутки это составило бы
литров шестьдесят-семьдесят, а у нас-то оставалось полтонны на
экипаж. Я вынужден был отдать команду, и матросы... выкинули
груз в море.
-- Как выкинули? Их, что же, пришлось насильственно...
умерщвлять? -- удивился пастор.
--Да нет, просто ночью их поодиночке выводили на палубу
и... сбрасывали в воду. Страшно обидно было, господа. Выбросить
в море 132 здоровенных гвинейских негра, из которых самый
низкорослый был всего на полфута ниже того великолепного
гвардейца, что марширует там с ружьем под нашими окнами! Да,
погиб заработок целого рейса. Страховая премия его не окупит!
-- Так, так, -- задумчиво проговорил пастор. -- А если
представить себе страдания этих несчастных язычников! Сначала в
тесноте темного трюма, когда их товарищи и родные умирали
рядом, потом мучения жажды и наконец ужасная насильственная
смерть ночью в морской пучине... Как это жестоко!
-- Новые земли требуют новых жертв. Колониям нужны
выносливые руки. Негры неприхотливы, они лучше индейцев годятся
для работы на плантациях, -- проговорил комендант. -- Все эти
трудности и жертвы приходится переживать и приносить во имя
цивилизации, ради будущего новых поколений белых людей, ради
наших детей и внуков, которые покорят природу и окончательно
подчинят себе низшие расы на земле.
-- Господа! -- пастор обвел присутствующих вопрошающим
взглядом. -- Но ведь если допустить, что люди этих низших рас
тоже обладают теми же пятью чувствами, что и мы -- люди белой
расы...
-- В этом я не сомневаюсь, -- сказал капитан убежденно. --
Они чувствуют подобно нам и даже мыслят. Но ведь и бык, и
лошадь, и собака чувствуют боль, страх, радость. Бойни Лондона
тоже могут показаться жестоким учреждением. Но скот есть скот,
созданный богом на потребу человеку, как и цветные расы
предназначены служить белому человеку. Таково божественное
предначертание, порядок, нужный для благоденствия на земле. Но,
господа, не довольно ли серьезных речей? Не соскучились ли наши
дамы?
Василий Баранщиков отошел в тень, подальше от окна. В
столовой задвигали стульями. Собеседники стоя докуривали свои
сигары и трубки.
-- Так вы надеетесь получить от Ллойда страховую премию?
-- спросил генерал.
-- В случае каких-либо уверток Ллойда британский суд не
может отказать мне в столь справедливом иске. Я -- жертва
стихий и войны. [Капитан оказался прав: герою этого
невымышленного эпизода британский суд присудил страховую
премию. Цифры, приводимые ниже, -- документальны.]
-- Вот тебе на! -- думал Василий Баранщиков. -- Чем судить
злодея за убийство ста тридцати двух ни в чем не повинных душ
-- ему еще награда обещана! Уж на что в нашей России-матушке
злые помещики случаются, а такого душегуба не видывал: полторы
сотни живьем в море рыбам спустил и себя за это жалеет! Помоги
бог выбраться отсюда!
Открылась дверь на террасу. Баранщиков вытянулся и замер
на месте, взяв ружье "на караул". Увлеченные беседой господа не
обратили на него никакого внимания. Огоньки их трубок, сигар и
сигарет рассыпали в воздухе искры и при энергичной жестикуляции
чертили огненные ленточки. Воздух наполнился ароматом табака,
вываренного в меду, крепленного опием и другими снадобиями.
Английского капитана кто-то спросил о выгодах последних рейсов,
в отличие от нынешнего, неудачного. Капитан весело и с
гордостью перечислил свои недавние удачи, позволяющие спокойно
ожидать премии за понесенную потерю.
Так, в позапрошлом, 1779 году он получил восемь тысяч
фунтов стерлингов чистой прибыли на продаже 270 черных рабов,
доставленных в Америку. В прошлом, 1780 году заработал 5700
фунтов, продавши 250 негров "неважной упитанности и здоровья".
Предпоследний его рейс дал 1308 фунтов прибыли -- он продал
сахарным плантаторам на Кубе негритянских женщин и ребятишек,
приобретенных почти бесплатно: в глухом африканском порту в
Камеруне этих женщин удалось обманом заманить на корабль. Им
обещали показать женские безделушки и украшения, будто бы
приготовленные для продажи.
-- Как священнослужитель, я позволю себе спросить вас,
мистер Уильям, -- обратился к капитану пастор. -- Наш капрал
сказал, будто с вашего корабля высажено несколько закованных в
цепи людей. Кажется, они... не цветной расы. Не мятежники ли
они? Заблудшие души нуждаются в слове божьем. Наверно, это
преступники с континента?
-- Увы, господин пастор, они из моей команды. Я и на этом
терплю убыток. Повторяю вам: этот рейс принес мне одни
неприятности. Эти люди -- завербованные шотландцы и ирландцы.
Как обычно, я согласился перевезти их бесплатно через океан,
используя в пути как низших матросов. Здесь же хозяева
плантаций берут вновь прибывших на работу, а расплачиваются со
мною. У нас цена на это твердая: за доставку сто фунтов -- ведь
мы кормим этих бедняг в дальнем пути! -- а плантатор получает
белую рабочую силу сроком на семь лет.
Баранщиков прислушался внимательно. Он знал, что такие
сделки английских капитанов с английскими же бедняками обычны и
что даже есть название для этих перевезенных через океан белых
рабов: кабальные слуги. Обычно ни один не выживает страшных
семи договорных лет. Ведь с ними обращаются более жестоко, чем
со скотом. Скот -- пожизненная собственность хозяина.
-- Но за что же их заковали в цепи? -- продолжал
расспрашивать капитана пастор.
-- За то, что вели себя на борту как сумасшедшие, когда
матросы сталкивали негров с корабля. Один, ирландский детина,
здоровенный как лошадь, призывал на мою голову такие проклятия,
будто я действительно поступал бесчеловечно, а не спасал свою
команду. За подстрекательство негров к бунту, а матросов к
неповиновению мне пришлось повесить ирландца на рее. Ну а
остальным мы надели прочные браслеты. Теперь они присмирели,
поняли наши порядки! Завтра вы их посмотрите. А если не
подойдут -- я с выгодой уступлю их джентльменам на Ямайке --
там очень, очень не хватает рабочих рук.
-- Нет, зачем же везти их на Ямайку! -- поспешно вмешался
комендант. -- Завтра мы поглядим их, может быть, и сторгуемся с
вами. Хотя лично я, капитан, всегда предпочитаю негров.
Чернокожие прекрасно переносят здешний климат и способны
день-деньской работать под нашим солнышком. Белый этого не
вынесет не то что семь лет, а и семь месяцев!
Тут к джентльменам, увлеченным деловой беседой, явился
дворецкий, чтобы от имени прелестных и скучающих дам напомнить
господам о вещах более привлекательны, чем служебные тяготы,
торговые убытки и мертвые рабы. Мужчины спохватились, побросали
свои сигары и трубки и шумно двинулись назад, в комнаты. Вскоре
послышались звуки настраиваемых инструментов. Потом приятный
женский голос запел песню на испанском языке. Пела красивая
донья Мария, супруга испанского генерал-губернатора и
коррехидора большого соседнего острова Пуэрто-Рико.
Баранщиков, тяжело потрясенный всем услышанным, продолжал
расхаживать перед окнами опустевшей столовой. Когда же наконец
сменят? Завтра снова вставать с рассветом на постылую службу.
Ну и порядки! Оказывается, чтобы обрабатывать земли, украденные
у индейцев, нужно в Африке воровать негров. А коли не удается
обманом заполучить их на корабль, то сотни людей покупаются за
несколько бочонков рому?
Василий уселся на скамью под пальмой, сбросил треуголку и
поставил ружье между коленями. Ночевать под открытым небом ему
здесь еще не случалось, и он видел южное ночное небо только со
двора казармы. Тут, в прекрасном саду комендантского дома,
тропическая ночь раскрывалась перед ним во всей своей красоте.
В лунном свете серебрились гладкие пальмовые листья, на песке
широких дорожек лежал причудливый теневой узор; сквозь кроны
пандановых деревьев мерцало теплое звездное золото, а самый
воздух, горячий, недвижный и пряный, словно был настоян на
цветах и травах.
Но красота этой природы нынче не успокаивала
растревоженной души подневольного, утомленного человека. Он был
простым российским мещанином, не водил знакомства с учеными,
образованными людьми, умел только читать и писать и сызмальства
верил тому, что слышал в сладкогласных церковных проповедях. Он
боялся греха, помнил про совесть и дружелюбно относился к людям
с иным цветом кожи, чем его собственная. Теперь он понял, во
что может жадность превратить человека, какое зло человек может
сотворить другому ради наживы, барыша, корысти.
Борясь с дремотой, Василий думал о том, что и сам он
недавно приплыл сюда на невольничьем корабле, где тоже была
противная тухлая вода, оставлявшая во рту ощущение слизи, а не
влаги. А если бы датский капитан просчитался в Копенгагене на
парочку бочонков, и его, Василия Баранщикова, вместе с
шестеркой товарищей по трюму поволокли бы ночью к борту,
столкнули в море, и он сам следил бы гаснущим взором за
исчезающими парусами, за кормовым огоньком из капитанской
каюты? И черная вода матово светилась бы под луной... А потом
рассек бы волну треугольный акулий плавник...
Вдруг усталый часовой встрепенулся, мгновенно отрезвев от
дремы: что-то зашуршало в кустах сада. В следующий миг две
темные тени мелькнули почти рядом с Василием, проскользнули
через дорожку, по которой только что вышагивал часовой
Баранщиков.
Караульщик привскочил со скамьи. Кто это? Воры?
Злоумышленники? Что ему делать? Стрелять? Вон, вон они, эти
двое, еще раз промелькнули в отдалении под лунным лучом.
Василий поднял ружье...
А может это... кто-нибудь из черных невольников пытается
спастись бегством? Комендантский сад выходит одной стороной к
морю, вернее, к нависающим над морем скалам. Внизу полоска
колючего кустарника, дикого кампешевого дерева, потом -- песок
и море. Если перебраться через ограду, спуститься со скалы...
Слева есть бревенчатый причальный пирс, нынче там привязана
большая лодка с корабля "Песня ветра". На такой лодке можно
добраться до другого острова... Может, таков именно план
беглецов? Нет, не выстрелит по ним "часовой Мишель Николаефф"!
Он даже положил ружье на скамью.
Несколько секунд Василий прислушивается, задерживая
дыхание. Из далекого конца темной садовой аллейки в чуткой
тишине залитого луной сада еле уловимо доносится слабый
металлический звон. Значит, беглецы в кандалах? Они перелезают
