был придавлен; две ножки и часть досок торчали из-под земляной
осыпи. К обломкам стола была прижата камнем толстая книга с
картинками.
Бернардито позвал своего товарища. Звуки голоса капитана и плач
очнувшегося ребенка поглотила влажная земля обвала.
Старый корсар вспомнил, что Педро сидел за столом против него,
рядом с пустой постелью ребенка. Теперь это место было завалено
влажной землей и глыбой гранита. Бернардито понял, что перед ним
- могила Педро, а гранитная глыба легла памятником его
последнему, единственному товарищу.
Покопавшись в земле возле придавленного стола, Бернардито
наткнулся на светильник с остатками жира, уже застывшего. Он
зажег эту лампаду и, опустившись на колени, прижался лбом к
щербатому камню. Сухой ком стоял у него в горле, но слез у
старого капитана не нашлось. Он прочитал полузабытые слова
молитвы и, услышав плач ребенка, взял его на руки и принялся
утешать.
Успокоив мальчика, он начал осматривать пещеру. Остаток свода
держался ненадежно: погибли все основные запасы продовольствия,
все оружие и одежда.
Разгребая землю, Бернардито стал извлекать из-под осыпи один
предмет за другим. Он отыскал топор, железную мотыгу и дубовый
шест, затем наткнулся на вязанку дров, приготовленную для
костра. Наконец капитан откопал небольшой запас провизии,
который Педро держал под руками на ближайшие два дня. Этот запас
при экономном расходовании мог поддержать жизнь Бернардито и
ребенка в течение девяти-десяти дней, но тревожила ненадежность
тысячетонного потолка пещеры и полное отсутствие воды.
Добавив в светильник кусочек растопленного кабаньего жира,
Бернардито принялся выстукивать стены и своды. Нечего было и
думать о том, чтобы откопать старый выход. Зато противоположный
свод, понижаясь к покатому полу, оставлял узкую щель между полом
и кромкой острого карниза.
Бернардито лег на живот и пополз в эту тесную щель. Там он
неожиданно открыл естественный подземный лаз, который вскоре
раздвоился. Бернардито пополз в левое ответвление и оказался в
глухом тупике базальтовых глыб. Но здесь можно было стоять во
весь рост.
Жажда начала мучить Бернардито. Во рту скрипел песок. Вокруг
шуршали струйки сухой земли, сыпавшейся из щелей. Прислушиваясь,
он уловил какой-то звонкий звук в углу этого каменного каземата.
Звук повторялся через каждые десять секунд. Бернардито поднес
светильник к известковому сталактиту. Он свисал над таким же
наростом-сталагмитом, поднимавшимся с пола навстречу окаменелой
сосульке. Вековая работа капель выдолбила углубление в этом
известковом наросте. Набираясь на конце сталактита, через каждые
десять секунд падала вниз тяжелая капля. В углублении накопилось
с полстакана воды. При каждом падении капли крошечный водоем
переполнялся; излишек воды сбегал с камня и влажным следом
уходил в землю. Бернардито мелкими глотками выпил воду из
углубления и вернулся в пещеру.
Он вытряхнул землю из миски и съел остатки пищи на дне
посудины. Щепкой и тряпьем он очистил ее от прилипшей грязи,
перенес ребенка в каменный тупик и подставил миску под
сталактит. С большим трудом, двигаясь ползком, он в течение
нескольких часов перетащил в каземат все уцелевшее имущество,
даже книгу Чарли. Лишь дрова он оставил в старой пещере;
развести костер было невозможно - обитатели каземата задохнулись
бы в дыму.
Огонь светильника чуть колебался - значит, сквозь щели горных
пород поступал воздух.
Бернардито отрезал мальчику хлеба от нетронутой ковриги и
глотком воды, набравшейся в миске, напоил его. Расстелив на
каменном полу кожаную куртку, Бернардито лег, положил голову
ребенка к себе на плечо и на несколько часов забылся сном.
Мальчик не шевелясь долго смотрел на мигающий язычок
светильника и наконец тоже уснул под монотонный звон капель,
падавших и падавших в жестяную миску.
Роберт Паттерсон и Ричард Томпсон вошли в каюту нового
пассажира брига. Они застали его за разбором бумаг и документов
на имя виргинца мистера Альфреда Мюррея.
- Мы пришли предложить вам принять на себя руководство
экспедицией, сэр Фредрик Райленд, - начал адвокат, - и просим
вас...
- Мистер Томпсон, - прервал его гость "Ориона", - начиная с
нынешней ночи, я не имею больше ничего общего с только что
произнесенным именем. Я оставлю в силе все документы,
подписанные в вашем присутствии и засвидетельствованные вами,
Мортоном и священником. Если джентльменам угодно, то после
кончины сэра Фредрика Райленда я, Альфред Мюррей, готов принять
на себя временную роль руководителя экспедиции, чтобы
подготовить ее к обратному плаванию. Впрочем, на мой взгляд,
капитан Брентлей выполнил бы эту задачу лучше меня.
- Простите, мистер... Мюррей, - сказал адвокат, - однако я
позволю себе заметить, что с точки зрения государственного
законодательства вы едва ли вправе осуществить ваше великодушное
решение. Закон предусматривает право усыновления, а не передачи
титула и имени другому лицу.
- Но, мистер Томпсон, в подписанных мною бумагах нет ни слова
о передаче имени. Своей подписью я удостоверил, что
действительно являюсь Альфредом Мюрреем, потомственным
колонистом из Виргинии. Бумаги имеют строго законный характер.
- Я прошу вас еще раз хладнокровно и серьезно обдумать это
решение, - произнес адвокат, - хотя высоко ценю и отлично понимаю
его мотивы. Но человек, чья потрясающая исповедь укрепила вас в
вашем великодушии, создал крупное предприятие, от которого
зависят прямо или косвенно судьбы и благосостояние тысяч людей.
Человек этот был темным авантюристом. Сосредоточенные в его
руках богатства использовались в рискованных и преступных целях.
Для него эти операции были прибыльными, но для общества опасными
и даже бесчеловечными. Так, мне стало известно от Доротеи, что
мнимый Райленд не только занялся работорговлей, но и готовился
продолжать ремесло пирата и заняться грабежом на морских путях.
Паттерсон поежился и заерзал на стуле. Адвокат продолжал с
жаром:
- Выстроенный для него корабль "Окрыленный", это чудо
кораблестроительного искусства, предназначен для того, чтобы
стать новым грозным кораблем корсаров, сеющим смерть и
разорение. После кончины мнимого Райленда дела "Северобританской
компании" останутся в руках приближенных и друзей лжевиконта,
таких же темных дельцов, как и он сам. Ваш отказ от наследства
может вызвать страшный крах или же мрачные операции, задуманные
прежним хозяином, будут осуществляться и впредь во вред обществу.
- Мистер Томпсон, - остановил адвоката Мюррей, - вы неправы.
Есть законы неписаные, определяемые совестью и честью. По
проискождению я, отпрыск боковой ветви своего рода, не
принадлежу к древней знати, и лишь случайные обстоятельства
сделали меня наследником Ченсфильда. Отказом от случайно
доставшегося мне титула и богатства, нажитого неправедным путем,
я следую велениям своей совести. Изучая сочинения Жан-Жака
Руссо [Руссо Жан-Жак (1712-1778) - великий французский
мыслитель, просветитель, демократ, сочинения которого сыграли
большую роль в идеологической подготовке Французской буржуазной
революции XVIII века], я утвердился
в высоком естественном призвании человека.
Я вижу зло мира в неравенстве людей, в пустых титулах и званиях,
в наживе золота за счет ближних... Ну, а что касается
компаньонов Райленда по фирме, то хочу надеяться, что они не
изберут неблаговидных путей для дальнейшего обогащения. Но
должен признаться, что меня это совершенно не касается. У меня
есть другие обязанности перед богом и людьми. В Америке, на лоне
девственной природы, я надеюсь создать небольшую колонию
Равенства и Справедливости, Труда и Разума.
Паттерсон с облегчением вздохнул, выслушав Мюррея. Речь
Ричарда привела его в немалое беспокойство и озлобила против
сына своего старого друга.
"Щенок, - подумал Паттерсон, - жалкий судейский краснобай! Ах,
болтун, путающийся под ногами деловых людей! Черт с ним, с этим
истинным Райлендом, который начитался французских книжонок и
бредит справедливостью! Он был бы только помехой в наших делах.
Это не коммерсант! А вот если бы мощная энергия того, кто сейчас
умирает на бриге, не спасла, например, банка Ленди, то тебе,
болтун Ричард, быть бы сейчас либо грошовым клерком, либо чужим
поденщиком!" - И Паттерсон продолжал уже вслух:
- Сама церковь в лице нашего викария благословила
благоразумное и благородное решение мистера... гм... Мюррея. Но
меня тревожит другая мысль. Дело в том, что умирающий весьма
своеобразно распорядился векселем банкира Ленди... Он завещал
вексель корсару Бернардито Луису. Как вы полагаете, мистер
Мюррей, пожелает ли Бернардито Луис изъять из банка всю эту
огромную сумму? Это привело бы к сильнейшему потрясению наших
финансовых основ.
- Полагаю, что Бернардито отнюдь не захочет создавать
затруднений Бультонскому банку, - ответил Мюррей. - Вероятно, он
укажет адрес, куда банк сможет частями высылать ему эти деньги.
Он собирается построить себе гасиенду где-нибудь в Южной Америке
и отдохнуть от забот и трудов. Ему уже пятьдесят лет. Пять лет
назад его мать была еще жива, но он уже не надеется увидеть
ее... Быть может, в Америке мы еще станем соседями!... Погода,
кажется, прояснилась; я собираюсь отправиться с Эмили на остров,
чтобы уведомить Бернардито и Педро о новом обороте событий.
Теперь им ничто не помешает принять участие в нашем плавании.
Нужно скорее вернуть мальчика на корабль, чтобы отец успел
проститься с ним. Сюда идет доктор Грейсвелл. Сейчас мы узнаем о
положении раненого.
Доктор, усталый и бледный, поверх очков оглядел собеседников
своими близорукими глазами.
- Наступает кризис, - сказал он. - Сэр Фредрик едва ли
доживет до завтрашнего вечера.
Шлюпка с "Ориона" высадила на берег Мюррея и Эмили. Им
предстоял немалый путь до Скалистых гор, где среди ущелий
находилась хорошо знакомая Мюррею пещера.
Поглядывая на нежный профиль своей спутницы, Мюррей шагал
легкой походкой человека, с плеч которого свалилась огромная
тяжесть. Впервые за долгие годы он снова чувствовал себя
свободным и счастливым. Корабль ждал его, чтобы нести к
радостному будущему, весь широкий мир открывался перед ним, и
лучшая из девушек этого мира, шурша складками плаща, с сияющим
лицом шла рядом.
Извилистая тропка привела путников к небольшой хижине,
срубленной из пальмовых стволов. Позади домика находился огород,
небольшой цветник и сад с фруктовыми деревцами, выращенными из
семян диких плодовых растений острова. За садом начинались
густые тропические заросли.
Путники вошли в дом. Три деревянные кровати стояли вдоль стен.
Простая мебель, утварь и посуда содержались в чистоте. Это
несложное хозяйство вели не белоручки! Огромная шкура льва
занимала целиком простенок между двумя окнами. Очаг был сложен
из кирпича-сырца и грубо обточенных камней. Мюррей развел в нем
огонь и с охотничьей сноровкой приготовил обед. Обоим
путешественникам он показался восхитительным.
- В нашем доме мне придется учиться у тебя хозяйничать, -
засмеялась девушка. - Как странно: ты и при новом имени остался
по-прежнему Фредом. Мне было бы трудно привыкнуть к другому. Как
легко у меня на сердце, Фред!
Они отправились дальше по неприметным охотничьим тропам, среди
зарослей нетронутого первобытного леса, вышли к болотистому
лесному озеру с бамбуковой чащей на отлогом берегу. Мюррей
усадил девушку в долбленый окотничий челн и перевез на другую
сторону.
Вскоре начался подъем. Из-под ног путников стали срываться
мелкие камни; наконец лес кончился, и большой зеленый луг,
залитый солнцем, простерся перед ними. Цветы качались на длинных
стеблях, и влажная трава стояла выше пояса. Поднявшись еще на
несколько сотен футов, Фред и Эмили оказались у подножия скал.
Только низкорослые, скрюченные ветром деревца кое-где оживляли
мертвые каменные стены.
Мюррей указал вниз. Там, на чистом зеркале бухты, стоял
игрушечный "Орион". Кругом, на необозримые сотни миль, синели
