морем", и Игорек должен был немедленно прочитать его, чтобы уяснить, что
же такое правда в искусстве.
Рассказ начинался словами: "У девушки была беда, и она пришла к морю
до восхода".
Дальше сюжет развивался так: девушка разделась догола и поплыла
далеко-далеко, за буйки.
"Небо было синее, море соленое и мутно-стеклянное; тело у нее было
девичье, мягкое..." - короче, к началу десятой страницы Игорек с тревогой
начал догадываться, что девушка собралась из-за своей беды утопиться.
"Скорость девушки оставалась неизменной и нарушалась только переходом
от стиля к стилю..." - читал Игорек и не мог понять, чего это она, дура,
собралась топиться? А если уж собралась, то зачем так далеко плыть? Но
дальше...
"Она устала, легла на спину, и над водой осталось только лицо и соски
с розовыми пятачками в основании..." - Игорек поначалу не понял, при чем
тут соски, и вообще, о каких сосках идет речь, потому что ударение
поставил на "о"... но потом догадался, и эта правдивая деталь ему очень
понравилась, и он похвалил Аркадия Григорьевича за "соски":
- Смелая деталь!
Тот устало кивнул, принимая похвалу.
Поглядев на восход солнца, которое рассеяло ее самоубийственное
настроение, девушка лихорадочно поплыла к берегу, но тут ее схватила
судорога, и она, закричав, потеряла сознание. На ее счастье, невдалеке
сидел в лодке старый рыбак и, услыхав девичий крик, пришел на помощь.
Пенсионер затянул русалку в лодку, привез на берег к платью, откачал и,
благородно отвернувшись, предложил одеться и пойти домой.
- Ну как? - тревожно спросил Аркадий Григорьевич, и Игорек, поняв
уже, что в искусства главное Правда, похвалил рассказ именно за Правду, а
за что еще хвалить, он не знал.
Удовлетворенный Аркадий Григорьевич подарил Игорьку на память журнал
с автографом, поцеловал Валентине руку и удалился, а Игорек наконец
приступил к своим личным делам. Он был вполне успокоен ролью Аркадия
Григорьевича и пожалел того за странности и служение Правде - надо же,
никак не может понять, что на свете существуют люди, которые не пишут
стихов и рассказов!
Оставался невыясненным главный вопрос: пойдет ли Валентина за Игорька
замуж?
Но на этот вопрос она ответила только утром. Она заявила, что им надо
проверить свои чувства, а для этого существует один верный способ...
- Разве я не доказал? И все, что между нами? - удивился Игорек.
Но Валентина имела в виду другой способ. Им надо на время расстаться,
сделать перерыв в этих утомительных отношениях. Секс не главное в жизни
женщины. Это она к тому говорит, что еще зимой приобрела бесплатную
профсоюзную путевку в санаторий на август месяц - и не за Полярный круг, а
в Одессу. В общем, она отправится в санаторий, а Игорек будет спокойно
поступать в политехнический институт, потому что, даже если они не
женятся, то его диплом о высшем образовании пригодится какой-нибудь другой
его будущей жене... Тем более что вчера Валентину посетил отец Игорька и
сказал, что, "если она, сука, не отлипнет от его сына, которому надо
искать свой жизненный путь, то он ей ноги поотрывает и вставит спички".
Игорька так и подбросило!
Динозавры заговорили и влезли сапогами в его чистую любовь! Но на них
плевать! У Валентины есть милая комнатушка, и они, женившись, будут здесь
жить. На соседей тоже плевать, Игорек их усмирит. А политехнический
институт подождет, и на жизнь семье он легко заработает, потому что его
давно приглашают в баскетбольную команду ЦСКА, а там и до сборной страны
рукой подать - вот только надо сбросить вес, чтобы легче передвигаться по
площадке.
И настало утро, и загремела на общей кухне посуда, и засвистели сразу
четыре чайника, и сосед Валентины начал сморкаться в умывальник перед
работой, а дежурившая по графику соседка плюнула вслед громадной - тени,
прошагавшей по мрачному коридору к входной двери. А Игорек за ночь потерял
четыре килограмма - и в парную ходить не надо.
Через неделю Валентина уехала в Одессу, а Игорек, закрытый
динозаврами на ключ, выпрыгнул со второго этажа и примчался на такси на
вокзал, чтобы проститься со своей возлюбленной, но поезд уже ушел. Увы!
Зато на перроне он встретил Аркадия Григорьевича Серова; рядом с ним стоял
насупленный мордоворот, который, оказывается, тоже провожал Валентину. Кем
он ей приходился - загадка. Может быть, родственником? Аркадий Григорьевич
размахивал перед его носом свежим журналом "Тундра" и, увидев бегущего
Игорька, крикнул:
- Опоздали, молодой человек!
Нет, мордоворот не был родственником Валентины. Он, ревниво сопя,
заявил, что "является сторонником прямого мужского разговора", и пригласил
Игорька и Аркадия Григорьевича в привокзальный ресторан. Там он заказал
сразу две бутылки армянского коньяка по 28 рублей, потому что ничего
дешевле не было, и стал объяснять им, что, во-первых, пусть молодой
человек не обижается, но он сейчас должен искать свое место в жизни и
целоваться с ровесницами, а не лезть туда, где рискуют жизнью настоящие
мужчины; во-вторых, пусть Аркадий Григорьевич перестанет размахивать своим
журнальчиком, никаких его рассказов он не читал и читать не собирается -
здесь пока еще ресторан, а не изба-читальня, и Валентине вообще не нужны
никакие писатели; в-третьих, он, мордоворот, которого зовут Василий
Фоменко, работает на сталепрокатном заводе бок о бок с отцом и братьями из
династии Фоменко, а Валентина служит на том же заводе
чертежницей-копировщицей, и он, Василий, уже приводил ее в дом на смотрины
и возьмет ее себе в жены вместе с чужим ребенком - это решено на семейном
совете.
- С каким ребенком?! - опешили Игорек и Аркадий Григорьевич, а
Василий Фоменко, вздохнув, улыбнувшись и допив свою бутылку коньяка,
подозвал официанта, заплатил за всех, на чай не оставил и удалился.
Но последуем за Валентиной.
Ехать в скором поезде было неутомительно, потому что ее развлекал
один товарищ - веселый, спортивный и глупый как пробка. Он возвращался из
Костромы с мотоциклетных гонок, где был запасным гонщиком в команде города
Житомира. Он вез с собой огромную коробку, в которой лежал мельхиоровый,
похожий на серебряный, командный кубок стоимостью в пятьсот рублей. Кроме
них, в купе сидели два итээра из Киева и дулись в преферанс с болваном.
("Болван" - это карточный термин, а не одушевленное лицо). Они хотели
привлечь к игре мотоциклиста, но тот глядел исключительно на Валентину и
пригласил ее в вагон-ресторан, на что киевские итээры, которых женщины не
интересовали, понимающе причмокнули губами.
Пробираясь через полпоезда в вагон-ресторан, мотоциклист пропускал
даму в тамбур первой, чтобы рассмотреть ее со всех сторон. В ресторане он
тайком пил собственный житомирский самогон и материл калужскую милицию,
отобравшую у него права, и он теперь вынужден трястись в поезде "безо
всякого удовольствия", когда все ребята победителями катят на мотоциклах
из Костромы в родной Житомир.
Говоря об удовольствиях, он намекал, но Валентина намека не поняла,
потому что как-то не видела возможности получить удовольствие в
переполненном скором поезде, да еще с мотоциклистом. А тот хотел попросить
киевских итээров выйти из купе на длительный перекур, но все же
сомневался, не схлопочет ли по морде от прекрасной незнакомки за столь
непристойное предложение. Тогда он решил намекнуть еще прозрачней и стал
расхваливать калужскую милицию за то, что ему предоставилась возможность
познакомиться с такой "очаровательной английской леди". Не вернуться ли им
в купе, чтобы и картежники смогли посетить ресторан?
Валентина, опять не поняв намека, согласилась, а мотоциклист в спешке
приобнял ее в одном из вагонных переходов; и английская леди, от
неожиданности двинув локтем, выбила ему верхний передний зуб под грохот
колес.
А киевских итээров в купе не оказалось, потому что это были никакие
не итээры, а самые обыкновенные прилично одетые карточные шулера, и вышли
они из поезда бог знает на какой предыдущей остановке, прихватив с собой
мельхиоровый командный кубок стоимостью в пятьсот рублей, заподозрив его в
серебряности.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - растерянно сказал проводник,
когда началось разбирательство.
Спасибо шулерам, хоть пожалели Валентину и не уволокли ее чемодан,
зная, что ничего драгоценного в нем не предвидится. А схвачены они были
через две недели в Тамбове при попытке сбыть этот кубок в комиссионном
магазине... Фраера, кто же с командным кубком лезет в комиссионный
магазин?!
Так что мотоциклисту было больно как физически, так и морально, и
Валентина уже готова была его пожалеть, но он обругал ее последними
словами, за что получил справедливую пощечину при свидетелях из
железнодорожной милиции.
Зато дальше поезд шел без приключении, опоздав в Одессу на те
полчаса, в которые составлялся протокол о пропавшем кубке.
В Одессе стояла жара; солнце, как поется в известной песне, светило
прямо в глаз, по небу редко-редко проплывали кудрявые облачка, по морю
гуляли барашки и так далее... а если днем в городском транспорте попадался
белый человек, то это, верно, был какой-нибудь одессит, удравший с работы
и едущий на пляж впервые в этом году.
Кстати, выяснилось, что санаторий находится не в Одессе, а в деревне
с совершенно удивительным названием Женева - на сорок седьмом километре по
старой дороге в Николаев. Поэтому Валентина была немного разочарована, и
ей пришлось пробираться с тяжелым чемоданом от поезда к автовокзалу в
пятом номере трамвая, где на нее пялил глаза какой-то очень уж черный негр
в белой простыне, но места не уступил и чемодан поднести не помог. В
общем, Валентине было жарковато и страшновато в славном городе-герое
Одессе.
В Женеве она была устроена в одну комнату с двумя дамами из породы
"никому не дам", тщательно скрывавшими свой далеко забальзаковский
возраст. И верно, два дня они не давали Валентине спокойно жить и не
подпускали к ней мужчин старше пятнадцати лет. Эти сердобольные дамы
составили агрессивный план против незамужества Валентины и собирались
выгодно продать ее в рабство - вернее, выдать замуж за таинственного
отсутствующего отдыхающего, уехавшего в Одессу покупать "Жигули", и два
дня жужжали о нем Валентине.
Наконец отсутствующий отдыхающий вернулся. Это был невысокий и
толстенький колобок, искатель золота из Магадана. Он таки приобрел в
Одессе "Жигули" и теперь решил подыскать себе жену, потому что этот отпуск
был его последним шансом - осенью ему исполнялось пятьдесят. Он понравился
Валентине своей солидностью. Она втайне мечтала о мужчине, на которого
можно положиться, не боясь, что придут его родители и скажут: "Оставь в
покое нашего мальчика!"
Магаданец же влюбился в Валентину с первого взгляда той самой поздней
и последней в жизни любовью, на которую только был способен. Ему нравилась
она вся, от пяток до макушки, от умения молчать до неумения связно
излагать свои мысли, которых, в общем, было немного. Валентина как-то
чертовски здорово умела сострадать, что в переводе означает "страдать
вместе с кем-то", и заслуга магаданца в том, что он сказал Валентине об
этом, и она начала догадываться, что к ней потому все так льнут, что она
никому не отказывает в сострадании; а вот сама за себя страдать она не
умеет, с нее все ее беды - как с гуся вода; и оттого она такая счастливая,
что у нее нет своих страданий, и оттого такая несчастливая, что страдает
за тех, кто их имеет.
