Счастье-то было?
- Кажется, было, - вздыхает Владислав Николаевич. - Вроде не скучал в
жизни.
Мы проезжаем мимо мемориального кладбища, но не глядим в ту сторону.
Там чернеет гранитный памятник - все та же рука на постаменте с клубком
орбит.
- А почему не женился? - спрашиваю я.
- А зачем? - опять вмешивается Павлик. - Какое же это счастье -
жениться?
- Потому не женился, что всегда подражал вам.
- Я был женат!
- Но в ЗАГСе не расписались.
- Она сама не захотела. ЗАГС - это обстракция.
(Владислав Николаевич был влюблен в сестру моей жены, потом в мою
жену, сейчас в мою внучку... но это все запретная тема).
- И все-таки подстаканники я ни у кого не воровал, - сержусь я.
- Да? А трость у академика Эн?
- Потому что это была волшебная трость! Он, бывало, ка-ак трахнет по
столу... и все сразу же исполнялось. И не воровал я. Он у меня однажды на
кухне ее забыл.
- Это называется "не украсть", а "зажилить", - объясняет Павлик.
- Он перед концом забывал у друзей свои вещи, - вспоминает Владислав
Николаевич. - Как будто нарочно... на память. У меня записную книжку
оставил. А в ней!.. Имена, адреса, телефоны... Находка для шпиона.
Внимание, за нами погоня!
Это по мою душу.
- Гони! - командую я Павлику, но "ЗИМ" на мокром подъеме воет,
скрипит и еле ползет. Мы почти у цели, но у самого Дома ученых, где в
ожидании "Звездных войн" собралась изрядная толпа, нас обгоняет "скорая
помощь" и останавливается поперек дороги. Я толкаю Павлика в спину:
- Объезжай, не обращай внимания!
Павлик пытается объехать "скорую помощь", но из нее выбираются врач,
санитары, марсианин, Татьяна, Тронько Андрей Иванович с березовым
веником... Да сколько же вас?
Врач вращает руками, будто делает гипнотические пассы, призывая
Павлика остановиться.
- Дави его! - подзуживаю я.
Павлик объезжает и врача, и "скорую помощь", но марсианин милицейским
жестом окончательно останавливает его, марсианина Павлик не может
ослушаться.
Надо выходить.
27
Нас окружили. Лицо и ужимки врача мне хорошо знакомы, хотя из-за
белого халата я не могу вспомнить, где видел этого человека. Сейчас
вспомню... Все, вспомнил: это мой личный враг Леонард Христианович Гланц -
тот самый экстрасенс, у которого я выиграл битву за трехкомнатную
квартиру. Значит, теперь он шаманит на "скорой помощи".
Я выбираюсь из "ЗИМа" с подстаканником и с тростью на перевес. Они
нас догнали, но у меня еще остается надежда провести их: надо
прикидываться здоровеньким и осторожно продвигаться туда, в народ... из
толпы, ожидающей "Звездных войн", выдернуть труднее, чем в чистом поле.
- Что вы делаете на "Скорой помощи"? - ехидно спрашиваю я Гланца. -
Лечите наложением рук? Или разглашаете тайны народной тибетской медицины?
- Если вы интересуетесь народной медициной, пройдемте, пожалуйста, в
Дом ученых, - кротко отвечает Леонард Христианович.
Мне туда и надо, но этого нельзя показывать... Там есть такая тетя
Маша, она меня защитит, пожалеет и напоит чаем. Странно, что они не тащат
меня в больницу.
Иду.
Толпа волнуется: "Звездные войны" привезли!"
Тут на мотоциклах съехались из окрестных сел, и со станции, и с
аэродрома. А я с подстаканником иду пить чай сквозь строй жаждущих
"Звездных войн". Мы прем свиньей, как псы-рыцари на Чудском озере. Впереди
два санитара с чемоданами проламывают толпу мотоциклистов. По бокам
Космонавт с Андреем Ивановичем раздвигает их. Татьяна прикрывает мне спину
и успевает отчитывать Владислава Николаевича за то, что он поддается на
мои провокации: "Вы же знаете, как его надо беречь!" Леонард Христианович
ведет арьергардные бои.
Марсианина узнают.
Мотоциклетная шпана... ну, эти... крекеры-брекеры... улюлюкают и
тычут в Космонавта пальцами, будто это не он с Марса, а они с Луны
свалились. И это читатели "Науки и мысли"?! И это перед ними сейчас
выступать? Дегенераты! Обожрутся! Пусть читают трилогию
Степаняка-Енисейского, а ото пусть читает им лекции перед киносеансами.
Меня увольте!
Стоп. Кажется, я не иду, а меня ведут...
Нет, показалось. Не ведут, а поддерживают под руки на скользких
ступеньках. Протискиваемся в вестибюль. За нами ломятся крекеры, но Андрей
Иванович сдерживает натиск и, осторожно дав по зубам самому нахальному,
закрывает дверь.
Где тетя Маша?
Нет уже моей тети Маши. Я все перезабыл. Она бы меня спасла и вообще
навела бы метлой порядок, но она в прошлом году сошла со сцены, и ее с
музыкой увезли в Печенежки. Вместо этой доброй женщины у дверей швейцарит
какой-то хомо сапиенс, зашедший в эволюционный тупик. На нем синяя фуражка
без знаков различия. От него разит то ли "Шипром", то ли "Тройным
одеколоном" - к сожалению не пил, не знаю. Нет, этот не спасет. Он,
конечно, дружен с местным киномехаником. Киномеханик третий день женится.
Павлик его подменит, иначе мотоциклисты разнесут Дом ученых. Все здесь
друг от друга зависят. Царица Тамара ими командует и зависит от них.
Мафия, солидарность и круговая порука. Делают что хотят. Эволюционный
тупик, как в Академии наук. Там тоже всем заправляет не Президент, а
какая-нибудь тишайшая Галина Иларионовна из его приемной. И зависит она от
тех же дворников, швейцаров и шоферов, но на академическом уровне. Плебс у
власти. Они и решают, кому Президент должен позвонить - мне или
Степаняку-Енисейскому. Что решат, то и будет. Окружили, дьяволы! При чем
тут наука и мысль?
- Сюда, - звеня ключами командует доктор Гланц и указывает на двери
административного кабинета. - Юрий Васильевич, вы должны пройти медосмотр.
Я упираюсь. Царица Тамара доверила Гланцу ключи, значит, он заодно с
ними. Ничего я никому не должен. Я все свои долги давно отдал.
- Юрий Васильевич, я ДОЛЖЕН исполнить свой профессиональный долг!
- А я тут при чем?
Нашел, понимаешь, подопытного кролика! Пусть исполняет свой
профессиональный долг на пострадавших милиционерах.
А это что? Меня, вроде бы, пытаются тащить?
Предупреждаю: если ко мне будет применено насилие, я натравлю на Дом
ученых орду мотоциклистов!
Нет, показалось. Меня не насилуют, а пытаются уговаривать. Пахнущий
одеколоном швейцар не ко времени спешит на помощь моим мучителям, чтобы
пресечь в моем лице беспорядки, но Андрей Иванович невежливо берет его
двумя пальцами за шиворот, раскручивает вокруг оси и водворяет на свое
швейцарское место.
Гланц пронзительно глядит в меня.
- Вы меня не колдуйте, не колдуйте! - я стучу волшебной тростью по
паркету, чтобы избавиться от всей этой нечистой силы, но на этот раз
трость отказала.
- Мне позвонили из Академии наук. Я должен вас осмотреть, -
произносит Леонард Христианович, просвечивая меня взглядом.
Я затихаю, поняв, что на этот раз мне от них не отделаться. Если бы
Гланц сказал, что ему позвонил сам Президент, я бы рассвирепел. Но он
сказал сущую правду: ему позвонил какой-то швейцар из приемной Президента
и сказал, что Гланц за меня головой отвечает. Тут уж ничего не поделаешь.
Не драться же с мафией? Пусть Леонард Христианович думает, что заворожил
меня, а я буду помалкивать. Скажу по секрету: чтобы спокойно отдать концы,
нужна целая стратегия - врачи не должны знать, что у больного на уме.
Меня заводят в администраторскую и просят раздеться. Нет уж, хрен
вам, пусть санитары работают.
Меня оголяют. Я сижу в трусах на холодном кожаном диване и верчу
головой, как попугай, разглядывая стены этого вертепа. Эволюционный тупик!
Сам черт не разберет, что здесь понавешано... портреты, портреты,
портреты... Ломоносова, Менделеева, Ушинского, нынешнего президента,
Мичурина, Эйнштейна, Тимирязева, Курчатова, мой... Я же их строго
предупреждал! Опять повесили!
Здоров, курилка, давно не виделись!
Гордость советской науки!
За мной висит еще кто-то...
На портрете мне лет семьдесят, я сурово взираю со стены на себя
голого, столетнего и впавшего в детство. Леонард Христианович в это время
меня обследует - опутал проводами и шнурами с присосками из двух чемоданов
и заглядывает мне в душу.
Зря старается, моя душа давно продана, и мне не принадлежит. Там
вместо нее темное пятно.
28
ИСТОРИЯ МОЕЙ ДУШИ
Моя душа осталась неохраняемой в тот миг, когда умер мой
ангел-хранитель, волнистый попугайчик Леша. Он захлебнулся и утонул в
рассоле в блюдечке с огурцом. Впрочем, я не думаю, что охрану сняли и
оставили меня без присмотра. Просто произошла смена караула: пост сдал,
пост принял. Леша был материальным олицетворением моей души, если
выражаться высоким штилем... (А почему бы не выражаться высоким штилем,
как делал это вперемежку с матом сам Ломоносов? Мы или грешим с трибуны
высокими словесами и обстракциями - бум, бум, бум, как в пустую бочку,
или, наоборот, прикидываемся плебеями и, заигрывая с мотоциклистами,
сваливаемся в просторечное болото с лягушками - ква, ква, ква! А надо
совмещать штили и чувствовать меру).
Так вот: свою душу я приобрел за томик Надсона на одесском Привозе,
когда там царил натуральный обмен - я тебе ножик, ты мне штаны. Я
собирался выгодно обменять Надсона за четыре картофелины (надеясь втайне
на пять и соглашаясь на три), но сначала решил пройти мимо птичьего ряда.
Я сразу заметил ее: моя душа сидела в клетке на жердочке среди других
разноцветных птиц, а над ней стоял за прилавком заточивший ее в клетку
толстый и мрачный тюремщик.
Душу надо было спасать. Но как? Украсть, обменять? На что? Я был
пацаном. Я сразу возненавидел этого человека, и он это почувствовал.
- Ладно, босяк, покажи книгу, - сказал тюремщик моей души.
Он взял томик Надсона и принялся перебрасывать страницы толстым
указательным пальцем. Иногда его палец останавливался, и тюремщик читал
отдельные строчки стихов, шевеля жирными губами, будто пробовал строки на
вкус. Наконец он шумно вздохнул и сказал:
- Все-таки Надсон плохой поэт, хотя я его уважаю. Ладно, босяк...
Какую тебе птицу? Синюю? Молодец! Ты разбираешься в поэзии. Этот попугай
знает волшебную фразу. Он будет твоим ангелом-хранителем и принесет тебе
счастье. Его зовут Леша. Корми его, чем хочешь, он после гражданской войны
все ест, особенно огурцы. Адью, босяк!
И я ушел с Привоза без картофеля, зато с собственным
ангелом-хранителем. Адью так адью.
Волшебную фразу я услышал от Леши в тот же день, когда вернулся домой
и угостил его огурцом - в доме, кроме огурцов ничего не было. Леша клюнул
огурец, закрыл от удовольствия глаза и одобрительно произнес:
- По рыбам, по звездам проносит шаланду, три грека в Одессу везут
контрабанду.
- Это и есть твоя волшебная фраза? - хмуро спросил попугая мой отец
Василий Афанасьевич Невеселов.
Но Леша ничего не ответил, затрепыхался и застенчиво прокукарекал.
- Меняла! - презрительно сказал мне отец. - Его же кормить надо!
Он отвернулся лицом к голой стене, где еще недавно висел ковер с
оленями, а Леша виновато посоветовал:
- Контрабанду!
- Где я тебе возьму контрабанду? - вздохнул отец.
Продавца птиц я больше никогда не встречал, но все же еще раз увидеть
его пришлось. Через много лет я прочитал в томике стихов Багрицкого
стихотворение с этой фразой и с изумлением узнал на портрете астматичного
толстяка. Кто же мог знать, что птицелов, одаривший меня синей птицей, был
самим Эдуардом Багрицким! Я до сих пор изумлен. Леша знал множество разных
фокусов - он гавкал, кукарекал, скрипел дверью, щелкал ружейным затвором,
цокал подковами, сипел пустым краном, но по-человечески произносил лишь
одну фразу. Зато какую! Это всем фразам фраза.
Когда я стоял перед выбором: остаться в Одессе или удрать в Москву,
мой ангел-хранитель одобрительно советовал:
- По рыбам, по звездам.
И я, похоронив отца, успел уехать до начала известной одесской
вакханалии, а потом случайно узнал, что за мертвым отцом приходили и,
чтобы не пропал ордер на арест, спросили обо мне. "Его нет", - ответили
соседи. "На нет и суда нет", - решили приходившие.
- Жениться? - спрашивал я.
