относиться к людям и вещам сообразно их особенности,
предоставить каждому действовать сообразно его ценности, его
значению. Симпатия и антипатия, радость и печаль должны
получить совсем новые роли. Не может быть и речи о том, что
человек должен искоренить их в себе, должен стать глухим к
симпатии и антипатии. Наоборот, чем больше разовьет он в себе
способность не сразу отвечать суждением или поступком на всякую
симпатию и антипатию, тем более утонченную чувствительность
разовьет он в себе. Он узнает, что в нем пробуждаются симпатии
и антипатии высшего рода, когда он обуздывает те, которые уже
есть в нем. Самый несимпатичный предмет имеет в себе скрытые
качества; он раскрывает их, если человек в своем отношении не
следует своим себялюбивым чувствам. Кто работал над собой в
этом направлении, тот воспринимает все во всех отношениях
тоньше, чем другие, ибо он не позволяет себе становиться
невосприимчивым. Каждая склонность, которой следуют слепо,
мешает видеть в верном свете окружающие вещи. Следуя
склонности, мы как бы врываемся в окружающее нас, вместо того,
чтобы предоставить себя ему и почувствовать его в его ценности.
И, когда на каждую радость и на каждое горе, на каждую
симпатию и антипатию человек не будет более давать своего
эгоистического ответа, своего эгоистического отношения, он
станет также независимым и от сменяющихся впечатлений внешнего
мира. То наслаждение, которое мы получаем от вещи, ставит нас
тотчас в зависимость от нее. В вещи теряют себя. Человек,
который сообразно сменяющимся впечатлениям, теряет себя в
радости или горе, не может идти путем высшего познания. Со
спокойствием должен принимать он радость или горе. Тогда он
перестает терять себя в них; зато тогда начинает он понимать
их. Радость, которой я отдаюсь, поглощает мое бытие, в
мгновение отдачи. Но я должен использовать радость лишь для
того, чтобы через нес прийти к пониманию вещи, которая
доставляет мне радость. Для меня не должно иметь значение то,
что вещь дает мне радость: я должен познать радость и через
радость сущность вещи. Для меня радость должна служить лишь
возвещением о том, что в этой вещи кроется свойство, способное
доставлять радость. Это свойство должен я научиться познавать.
Если я останавливаюсь на радости, если я всецело отдаюсь ей, то
я являюсь лишь собой, изживающим себя; если радость является
для меня лишь поводом пережить какое-либо свойство вещи, то
этим переживанием я обогащаю мое внутреннее. Для учащегося
наслаждение и страдание, радость и горе должны быть поводами,
благодаря которым он учится у вещей. От этого исследующий
отнюдь не становится тупым к радости и горю, но он возвышается
над ними, дабы они раскрыли ему природу вещей. Тот, кто
развивается в этом направлении, увидит, какими учителями
являются радость и горе. Он будет чувствовать вместе с каждым
существом и благодаря этому, воспринимать откровение его
внутреннего. Исследующий никогда не говорит себе только: о, как
я страдаю, как я радуюсь, -- но всегда: как говорит страдание,
как говорит радость. Он отдает себя для того, чтобы дать
наслаждению и радости внешнего мира влиять на себя. Благодаря
этому в человеке происходит полное изменение. Раньше на то или
иное впечатление он отвечал тем или иным поступком, потому что
эти впечатления его радовали или доставляли печаль. Теперь же
он позволяет радости и печали быть лишь органами, посредством
которых вещи говорят ему, как должен он относиться к ним.
Радость и горе из простых ощущений становятся в нем органами
чувств, посредством которых воспринимается внешний мир. Подобно
тому как глаз, когда он что-либо видит, не действует сам, но
заставляет действовать руку, так и радость и горе действуют
сами в исследующем, но воспринимают впечатления, а то, что мы
узнаем через радость и печаль, является причиной поступка.
Когда человек обращает радость и печаль лишь в
органы-проводники, тогда в его душе они строят те настоящие
органы, посредством которых ему раскрывается душевный мир. Глаз
может служить телу лишь потому, что он орган-проводник
чувственных впечатлений; радость и горе превращаются в очи
души, когда они перестают быть чем-то самодовлеющим и начинают
лишь раскрывать нашей душе чужую душу.
Благодаря вышеуказанным свойствам, ищущий путь получает
возможность предоставить себя воздействию того, что
действительно существует в окружающем его мире, помимо
препятствующих этому влиянию своей личности. Но и себя самого
он должен поставить на надлежащее место в окружающем его
духовном мире. Ведь как существо мыслящее, он является
гражданином духовного мира. Он лишь тогда сможет надлежащим
образом стать им, когда он придаст своим мыслям направление,
соответствующее вечным законам истины, законам страны духов.
Ибо только таким образом может эта страна влиять на него и
раскрывать ему свои факты. Человек не достигает истины, пока он
предается постоянно проходящим через его "Я" мыслям. Ибо тогда
эти мысли принимают течение, к которому они вынуждены благодаря
тому, что они возникают в пределах телесной природы.
Беспорядочным и спутанным является мысленный мир человека,
предающегося духовной деятельности, обусловленной, прежде
всего, его телесным мозгом. Возникает одна мысль, обрывается,
вытесняется другой мыслью. Тот, кто внимательно прислушивается
к разговору между двумя людьми, кто беспристрастно наблюдает за
самим собой, может получить некоторое представление об этой
подобной блуждающим огням массе мыслей. До тех пор, пока
человек посвящает себя исключительно задачам чувственной жизни,
его спутанное течение мыслей будет постоянно направляемо на
верный путь фактами действительности. Я могу думать самым
запутанным образом: повседневность принуждает меня в моих
поступках к закономерности, соответствующей действительности.
Мой мысленный образ города может быть самым беспорядочным; если
я захочу пройтись по городу, я должен буду сообразоваться с
существующими фактами. Механик может входить в свою мастерскую
с самыми хаотическими представлениями; законы его машин
заставят его действовать должным образом. В пределах
чувственного мира факты постоянно вносят свои поправки в
мышление. Если я составлю себе ложное представление о
каком-либо физическом явлении, или о виде какого-либо растения,
действительность выступает против меня и исправляет мое
мышление. Совсем иное, когда я рассматриваю свое отношение к
высшим областям бытия. Они раскрываются мне только в том
случае, если я вступаю в их миры уже со строго упорядоченным
мышлением. Там мое мышление должно дать мне правильную, вечную
точку опоры, иначе я не найду надлежащих путей. Ибо те духовные
законы, которые изживаются в этих мирах, не уплотнились еще до
физически чувственного вида и потому не производят на меня
вышеуказанного давления. Я могу следовать этим законам лишь в
том случае, если они родственны моим собственным, как мыслящего
существа.
Здесь я сам должен быть себе верным руководителем. Таким
образом, ищущий путь должен сделать свое мышление строго
упорядоченным. Понемногу его мысли должны совсем отвыкнуть
следовать обыденному направлению. Они должны во всем своем
течении принять внутренний характер духовного мира. Он должен
постоянно наблюдать за собой в этом отношении и держать себя в
руках. Мысли не должны у него произвольно нанизываться одна за
другой, но лишь так, как это соответствует строгому содержанию
мысленного мира. Переход от одного представления к другому
должен соответствовать строгим законам мышления. Как мыслитель,
человек должен являться как бы отражением этих законов мысли.
Все, что не вытекает из этих законов, он должен запретить ходу
своих представлений. Встретилась ему по пути излюбленная мысль,
он должен отстранить ее, если она нарушает правильное течение.
Если какое-нибудь личное чувство желает насильственно придать
его мыслям направление, не вытекающее из них самих, он должен
подавить его.
Платон требовал от тех, которые хотели поступить в его
школу, чтобы сначала они прошли курс математического обучения.
И действительно, математика с ее строгими законами, которые не
следуют обыденному течению чувственных явлений, -- очень
хорошая подготовка для ищущего путь. Он должен, если хочет
подвинуться в ней вперед, отрешиться от всякого личного
произвола, от всякого нарушения. В ней он научается следовать
требованиям чистой мысли. И также должен он научиться поступать
во всяком мышлении. Бессмысленная жизнь сама должна стать
отпечатком ненарушимых, математических суждений и заключений.
Куда бы он ни шел и где бы ни стоял, он должен стремиться
мыслить именно таким образом. Тогда в него вливаются
закономерности духовного мира, которые бесследно проходят мимо
и через него, когда его мышление носит обыденный беспорядочный
характер. Исходя из верных точек отправления, упорядочное
мышление приводит его к самым сокровенным истинам. Подобные
указания, однако, не надо понимать односторонне. Хотя
математика и способствует хорошему дисциплинированию мышления,
но можно прийти к чистому, здоровому и полному жизни мышлению и
не занимаясь математикой.
И того же, чего ищущий путь добивается для своего
мышления, должен он добиваться и для своих поступков. Они
должны следовать законам благородной красоты и вечной истины,
помимо мешающего влияния его личности. Эти законы должны всегда
давать ему направление. Если он начинает делать что-либо, что
он признал за правильное, и если в этом делании не
удовлетворено его личное чувство, все же из-за этого он не
смеет покидать пути, на который вступил. Но также не смеет он и
следовать ему, потому что он доставляет ему радость, если он
найдет, что он не согласуется с законами вечной красоты и
истины. В обыденной жизни люди в своих поступках
руководствуются тем, что их лично удовлетворяет, что приносит
плоды им. Благодаря этому, направление своей личности они
навязывают течению мировых явлений. Они не осуществляют правды,
предначертанной в законах духовного мира; они осуществляют
требования своего произвола. Они действуют в смысле духовного
мира лишь тогда, когда следуют исключительно его законам.
Ищущий путь не должен спрашивать: что принесет мне пользу, чем
достигну я успеха, а только, что признаю я добром? Отречение
для личности от плодов действия, отречение от всякого произвола
-- вот те строгие законы, которые должен он предписать себе.
Тогда он вступает на путь духовного мира, все его существо
проникается этими законами. Он становится свободным от всякого
давления со стороны чувственного мира; его духо-человек
поднимается над чувственной оболочкой. Так входит он в
развитие, направленное к духовному: так одухотворяет он себя
самого. Нельзя говорить: что пользы мне в намерении всецело
следовать законам истины, если, быть может, я заблуждаюсь
относительно этой истины? Все дело в стремлении, в образе
мысли. Даже тот, кто заблуждается в своем стремлении к истине,
обладает силой, которая отклоняет его от неверного пути. Если
он заблуждается, эта сила овладевает им и выводит его на верный
путь. Уже отговорка: я тоже могу ошибаться, является
разрушительным неверием. Оно показывает, что человек не имеет
никакого доверия к силе истины. Ведь дело именно в том, чтобы
